Подворье кровоточащего сердца

За закрытыми веками мелькнул отсвет, и Крис с трудом разлепил глаза. На кровати, на самом уголке сидел Том. Юный лорд улыбался едва заметно, смотрел, чуть склонив голову к плечу. Крис хотел что-то сказать, окликнуть. Томас тоже разомкнул губы. Вздох, и ведение исчезло. Сгусток преломлённого света. И ничего больше. Крис безумными глазами смотрел перед собой. Всё тело его напряглось. - Ложись обратно, милый, - шепнула Клара и полезла ладонью под одеяла, коснулась обнажённого бедра мужчины. Крис отбросил одеяла и громко потопал вниз. Поставил чайник на огонь, вышел на крыльцо. Темно ещё, все спят. За ночь подморозило, лужи замёрзли, на пожухшей траве лежит иней. На поверхности воды в бочке тоже. Крис бухнул кулаком, разогнал льдинки, мокнулся с головой, потом ещё облился несколько раз, чтобы разогнать похмельную муть. К черту всё. Проглотил кружку крепкого кофе. Вернулся в спальню, чтобы достать из сундука бушлат потеплее. - Куда это тебя несет в такую рань? Крис оглянулся на пороге. Посмотрел на Клару. Когда-то он не мог глаз от нее оторвать, когда-то ловил каждое её слово, в стыдный жар бросало от каждого прикосновения её пальцев. А потом всё стало блекнуть. И теперь сделалось вовсе безразлично. Пора заканчивать. В первый день нового года. К черту всё. - Когда вернусь, чтобы тебя здесь не было. - Ты опять? - устало застонала девушка. Крис развернулся и пошёл вниз. - Стой. Стой! - Клара накинула нижнее платье и побежала следом. Крис надевал сапоги и звенел уздечками, что висели у двери. - Куда ты собрался? - Это уже не твоё дело. Всё, Клара, хватит. Девушка издала возмущённый возглас, и в паре сантиметров от головы конюха разбилась кружка. - Ах, ты, кобель блудливый! Беги к своей шлюхе! Но после не проси меня вернуться! Ты пожалеешь, слышишь меня? Пожалеешь! - Слышу-слышу, – и конюх хлопнул входной дверью. Хемсворт положил на стол внушительного размера кошель. Старуха тут же сунула в него нос. Золотые гинеи, целая пригоршня! Промотавшись почти день, Крис таки нашёл зимнее становище цыган, что некогда давали представление на балу у лорда Браны. Ему ещё тогда приглянулась одна бабка. - Что я могу сделать для щедрого господина? - елейно улыбнулась цыганка. Кошель уже исчез в складках её многочисленных шалей. Крис положил на столик, обтянутый цветастой тканью, картонный прямоугольник. Черно-белый оттиск. Старуха внимательно рассмотрела снимок. Глянула на Криса. Вдруг вскочила, закричала, стала плеваться, махать руками. - Ах ты дьявол! Чего удумал?! - Хочу, чтобы отвадила. - Тебя? - Его. Бабка вдруг хрипло засмеялась. - Ещё чего? Я прожила на свете дольше тебя и ещё проживу. Знаю, куда стоит соваться, а куда лезть запрещено. Не стану я. - Помоги мне, старая. - Не по-христиански это. И то, о чём просишь - тоже. - Заставлять человека мучиться – по-христиански?! Я тебе расскажу о милосердии, - рыкнул Хемсворт, сажая старуху обратно. - Несчастное существо решило, что мы можем быть друзьями. Больше, чем друзьями. Но он жизни ещё не знает! Встретит девчонку себе по сердцу и... Нет в нём такого пристрастия. Заставь его, измени! Бедный мальчик кричит от одиночества, но ему нужен не я. Мы не ровня друг другу и никогда не будем. Я не смогу быть рядом всегда. Что с ним станется, когда нам придётся расстаться? Ты знаешь?! - А что же ты? - А я не в счёт. - Какая жертвенность, - старуха смеялась ему в лицо. - А сам он этого хочет? Хемсворт кивнул после недолгой паузы. Цыганка опять захохотала, прищурила один глаз. - Против воли не стану в чужом сердце копаться. Хотел бы - с тобой бы пришёл. Крис вскочил на ноги, глянул со злобой и был уже у выхода, как его поймали за рукав, потянули обратно. Усадили за стол. Старуха вытащила кошель и решительно отсыпала половину монет. Подвинула к Хемсворту. Потом раскурила трубку, откинулась в кресле. И всё смотрела сквозь дымные кольца. Старая пыльная сова! - Я сделаю предсказание. У конюха уже глаза вовсю слезились. Что за дрянь ведьма курит?! - Пойдёшь по большой воде. - Это я уже слышал. - А про четыре угла слышал? - бабка хмыкнула, заметив досаду в глазах австралийца. - У вас четыре угла. Вы двое и ещё двое. Ты и этот птенчик, и ещё мужчина и женщина. - Люк и Алиса?! - Нет. Не они. Они будущее. А эти... Слушай, внучек, если отступишься, пропадёт твой птенчик. Погубишь мальчонку. - А если останусь с ним, будет лучше?! - Сам думай. Четыре угла и большая вода. Хемсворт поднялся, отшвырнул колченогий табурет, на котором едва помещался, и вышел из кибитки. - Старая ведьма! - конюх широко шагал мимо цветастых шатров. Цыгане, будто почувствовав его настроение, попрятались по норам. Только когда он отвязал коня и повёл его от стойбища, к нему подбежал молодой цыган. - Вот, бабушка повелела передать. - Зачем это? - Тайные недруги станут явными.Только на руку не надевай. На цепочку и на шею, либо в карман у сердца. - Оба? - Одно тебе, одно ему, - парень кивнул и убежал. А на ладони Криса осталась пара колец из чёрного агата. Вернулся он только к следующему утру. Клара не оставила камня на камне. Весь дом перевернула, добила, что не успела добить. Благо гарпуны и языческие побрякушки не тронула. *** Пока все спали после рождественского фуршета, Том решил прогуляться. Всю ночь он промучился головной болью, и едва забрезжил рассвет, вышел на воздух. Он шёл по открытой галерее, когда услышал низкий будоражащий звук виолончели. Музыка удивительно подходила к горному пейзажу, что открывался перед ним. Том заозирался, заглядывая в окна. Но обнаружил источник волнующей мелодии на одном из балконов. Темноволосый худощавый молодой человек, скинув меховые накидки, играл, сидя в одной рубашке и домашних мягких брюках. Даже с такого расстояния Томас смог увидеть, как сильно покраснели от холода напряжённые пальцы музыканта. Нужно прекратить это кощунство! Но как прервать столь изящную, чуть печальную мелодию?! Окликнуть и тем самым нарушить магию момента? Ни за что. Тогда Том молниеносно оказался в своих комнатах, вытащил из вазы охапку белоснежных лилий, что доставляли ему каждое утро, и помчался обратно в галерею. На его счастье концерт для скал и горных пасторалей продолжался. Едва ритм начал сходить на нет, Том осмелел и забросил на балкон отчаянного виолончелиста веточку с тремя распустившимися цветками. Тот от неожиданности чуть не выронил смычок. Осторожно положил инструмент на стул, подобрал цветы и подошёл к перилам. Ярусом ниже, укутанный в шубы и дорогие меха, сверкал улыбкой молодой англичанин. - Великолепно! – громким шёпотом восхитился он. - Простите, но я не понимаю. – ответил молодой австриец. - Великолепно! – поразмыслив, Томас зашипел по-итальянски. - Благодарю! – в той же манере ответил австриец и тоже расплылся в улыбке. Людвиг понимал немного по-английски, а Том с горем пополам мог подобрать несколько слов по-немецки. В конце концов, они сошлись на итальянском, который оба знали почти в совершенстве. Пожалуй, это был первый представитель богемного мира, который пришёлся Томасу по вкусу. Молодой человек одного с ним возраста назвался «просто Людвигом». Но по манере держаться и говорить, Томас понял, что этот юный гений далеко не «просто Людвиг, сын баварского вельможи». Быстро завязался разговор, и общение их было лёгким и непринуждённым. Просто Людвиг с большой любовью рассказывал об обычаях и традициях своей страны, а сам живо интересовался всем, что происходит за её границами. Иногда их беседы прерывал почтенного вида пожилой джентльмен, что обращался к Просто Людвигу при Томасе всегда только по-английски и просил пройти с ним. Тогда австриец с грустью смотрел на своего златокудрого друга и прощался до завтра. Томас как мог умолял Кеннета повременить с отъездом, и тот, потворствуя своему любимцу, соглашался. Но когда откладывать дольше уже было невозможно, молодым людям пришлось расстаться. Перед отъездом они засиделись в комнатах Людвига до самого утра. - Ты бы мог поехать с нами. В средствах ты неограничен. Почему бы лорду Бране не написать твоим родным? - Нет, Том, это невозможно. Они не согласятся, да и я не могу взвалить на тебя и твоего опекуна столь тяжкое бремя. - Не говори ерунды, какое бремя?! - Как ты мог заметить, я не наделён крепким здоровьем. Здесь идеальные условия для моего существования. Вы же собираетесь отправиться в холодную и сырую Европу. Для меня такое путешествие может стать губительным. Том, смущённый своей пылкостью, присел рядом и взял Людвига за руки. - Мне очень грустно оставлять тебя здесь, среди этих стариков и старушек. - Не печалься, эти почтенные господа и леди составляют прекрасное общество. Они прожили жизни полные впечатлений и приключений. Благодаря их рассказам я путешествую по тем же удивительным и диковинным местам, не покидая кресла. Да, Том, я слишком ленив для странствий и слишком люблю комфорт. Можешь звать меня старичком в юном теле, я не обижусь. Людвиг улыбался так, как улыбаются короли прошлых веков со своих парадных портретов. Мягко и мудро, снисходительно и всезнающе. А по их застывшим в красках лицам бегут едва заметные трещинки. Том не знал, что сказать, но чувствовал, как разрывается сердце, как лёгкие наполняются криком, как начинает щипать и жечь глаза. Проницательный музыкант приобнял его, позволил опустить голову себе на плечо. Сам прижался щекой к кучерявой макушке англичанина. - Мы будем писать друг другу. Ты расскажешь о том, что творится в новом мире, а я – о том, что почерпну из этих ещё живых архивов и дневников памяти. Кстати! У меня есть для тебя подарок! Хенрих! Хенрих, неси его сюда! В двери постучали, и на пороге появился тот самый престарелый джентльмен. Он почтительно раскланялся перед молодыми людьми, и передал Людвигу небольшой мешочек тёмно-синего бархата. - Эта вещица будет напоминать тебе о величественных горах и, возможно, обо мне. – с притворной скромностью закончил австриец. Том оттянул завязки, но Людвиг перехватил его руку. - Не сейчас. Откроешь, когда вы с лордом Браной окажитесь внизу, у подножия горы. …Том? Что с тобой? Ты так резко побледнел. Не в силах больше сдерживать себя, Хиддлстон поднялся. Прошёлся к окну и распахнул двери, ведущие на балкон. Это слишком. Даже для него. Память, это злорадная ведьма, этот услужливый палач, подсунула воспоминание, как он сам требовал от Криса не открывать сразу его «подарок». Ощущения, что рождались в душе, во время бесед с Людвигом, были схожи. Том прибывал в мире и гармонии рядом с этим тихим и невозможно талантливым человеком. Ну, почему?! Почему так происходит? Стоит в его жизни появиться существу, столь близкому по духу, не проходит и нескольких вздохов, как обстоятельства разводят их по разным углам! Почему те, кто не особо интересен и совершенно неважен, всё время путаются под ногами и норовят записать тебя в друзья или ещё лучше – в любовники?! Какая страшная насмешка судьбы! Холодный ветер ворвался в комнату, разметал, разбросал ноты, стал перелистывать страницы книг и альбомов для рисования. Ледяной воздух немного отрезвил. Помог собрать крохи самообладания, чтобы достойным образом проститься с так недавно приобретённым другом. «Я не смею взваливать на тебя бремя своих мыслей». Утром, когда караван лорда Браны покидал сказочный Нойшванштайн, Просто Людвиг вновь вышел на балкон. Облачившись в меха, он усыпал резные сани Тома цветами. Англичанин чувствовал себя словно Александр Македонский, вступающий в Вавилон. Только вот радости и восторга завоевателя он не ощущал. Лишь тревожная печаль неустанно грызла душу. Заставил себя улыбаться. Он долго махал охапкой белоснежных лилий своему австрийскому другу, пока и музыкант, и чудесный замок, не скрылись за лихим поворотом серпантина горной дороги. К вечеру лилии изменили свой нежный морозный аромат. Теперь они пахли прогорклым мясом и тленом. К вечеру Томас узнал, что тот юный музыкант был наследным принцем Баварии. Четвёртый по счёту мальчик в императорской семье, слишком слабенький, слишком далёкий от политики, ненужный ребёнок. Людвиг Баварский* считался слабоумным. В придачу страдал эпилепсией и туберкулёзом. В мягком бархатном мешочке была небольшая коробочка, а в ней тяжёлая брошь из белого золота и перламутра, окантованная крохотными бриллиантами и сапфирами – "орден Максимилиана". Высшая награда для гражданского лица. - Я был уверен, что ты знаешь, кто этот юноша. Не в силах вымолвить ни слова, Том отрицательно замотал головой. - Мы должны вернуться… должны! – он выдавливал слова вперемешку с рвущимися из груди рыданиями, размазывал слёзы по щекам. Солёная влага тут же оборачивалась в иней и немилосердно раздражала кожу. - Ты знаешь, это невозможно. - Но почему?! - Если не успеем на этот корабль, следующего ждать ещё два месяца. - Но вы же можете приказать, заказать, купить всё что угодно… пожалуйста! Умоляю, давайте вернёмся! - Мне нужно быть в Лондоне в следующем месяце. От этого зависит… - Пропади всё пропадом! Ни одно дело не стоит!... - Что ты собираешься делать? А, Том? Скажи. – Кеннет видел, что мальчишка сам довёл себя до истерического припадка, и старался воззвать к его разуму. Конечно, есть метод и попроще, но прибегать к нему пока не следовало. – Будешь сидеть и держать его за руку, пока он будет изрыгать свои лёгкие тебе на рубашку? Том аж воздухом подавился. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Он огромными глазами смотрел на Брану. Истерика застряла где-то в горле, так и не найдя выхода. - Смотрю, ты не думал об этом. – теперь Кеннет говорил тихо. – В жизни не всё так романтично, как на страницах книг. Смерть никогда не бывает красивой и тихой. Даже почтенные старцы, что умирают во сне, представь себе, их лица искажаются, будто перед кончиной они узрели все ужасы Ада, куда теперь лежит их дорога. Смерть от болезни ещё омерзительнее и страшнее. Ты хочешь запомнить принца таким, каким он был сегодня утром? Полным жизни, с улыбкой на губах? Или с перекошенным посиневшим от удушья лицом и разорванным его же ногтями горлом? Томас в ужасе забился в угол и теперь трясся как осиновый листок на ветру. - Зачем?... - Затем, чтобы ты понял. Жизнь не всегда такая, какой мы её хотим видеть. Через год тебе исполнится восемнадцать, пора бы уже отбросить детскую наивность и романтические представления о мире. Кеннет поправил разметавшиеся было меха серебристого сибирского барса, укутал Тома получше и улыбнулся. - Не волнуйся зазря. Принц не покинут и вполне счастлив. Напиши ему и поблагодари за высокую честь, что он тебе оказал. Том послушно кивнул. Прикрыл глаза. И не открывал их до самого Мюнхена. Лорда Брану задержали дела. Весенний Мюнхен выглядел не на много симпатичнее осеннего Лондона. Том совсем приуныл. Он лишь раз заикнулся, что раз они всё равно прозябают в ожидании, можно ему подняться в горы? Брана обещал подумать. Он закончил с делами, но как назло погода совершенно испортилась и дороги размыло. На следующий день небо прояснилось, но к обеду вновь пошёл дождь. Тогда Томас смирился и покорился судьбе. С Людвигом они переписывались, письма доходили чуть ли не день в день. Неловкость была преодолена ещё в первом письме, а дальше общение шло будто бы молодые люди и не расставались. С негодованием и обидой Томас думал о баварцах. Как они могли называть такого удивительного и тонко чувствующего человека – слабоумным?! Да, возможно, для политики Людвиг не особо подходил, он был слишком над миром, чтобы, к примеру, вести войну или разбираться в экономических вопросах. Насколько в Англии любили и почитали своих не всегда адекватных монархов, настолько здесь к ним относились как к непутёвым родственникам, которые ещё и всем поголовно должны обеспечивать хорошую жизнь. Том уже ничего не хотел. Никаких приключений, никаких тайн и впечатлений. Он уже исписал три пухлые тетради и теперь желал лишь одного - поскорее вернуться домой и поведать обо всём Крису. Он старался не вспоминать лишний раз о своём друге. Где-то в записных книжках или дневниках, был спрятан снимок, где они вдвоём. Но Том давно не доставал его. Закопал подальше и постарался забыть, в котором из многочисленных сундуков багажа припрятал дневник. Ему передалось волнение лорда Браны, хоть Кеннет и пытался скрыть упаднические настроения от своего любимца. Как и у любого делового человека, у него всё было расписано и просчитано на недели и месяцы вперёд. И вот они застряли! Лёжа ночами без сна Том воображал всякие ужасы, а после эти мысли преследовали его, сводя понемногу с ума. И никакие воспоминания о сладостных моментах прошлого не могли их вытеснить. Ему представлялось, что как только вступит на родную землю, он тут же будет осмеян. На улицах будут жечь его книги, а его самого будут высмеивать в газетах. Вытащат на свет его порочные наклонности и нелицеприятные семейные тайны. Первым его обличителем станет Крис. Вторым – лорд Брана. Видя перед внутренним взором презрительную улыбку Хемсворта, Том вскакивал с постели и, сжав голову руками, метался по спальне. Совсем обессилев, подал на кровать и забывался тревожным тяжёлым сном. До первого шороха. Тогда он вновь просыпался и чувствовал себя совершенно разбитым. Иногда его видения были не такими масштабными. Самое страшное, что ему представлялось - Крис прихватил красавицу Клару и отправился домой, в Австралию. Или вновь взялся за моряцкий промысел и исчез в неизвестном направлении. Ни слуху, ни духу, будто бы и не было его никогда. Действительно, зачем и с какой стати ему отчитываться и уведомлять какого-то мальчишку, возомнившего себе невесть что?! Изредка Том интересовался у Кеннета, как обстоят дела дома? На что получал приблизительно один и тот же ответ. Всё хорошо. Том мог бы поспорить, что это не так. Но… Ещё и от Людвига что-то не было вестей уже несколько дней. Единственным, что скрашивало безрадостное существование, это выезды в оперу. В его день Рожденья, Кеннет повез Тома на премьеру новой постановки. Чудаковатый композитор с сомнительной репутацией представил публике историю о любви, сыгранную в интерьерах героического и тёмного средневековья. История о магическом напитке, тайных свиданиях, естественно с трагической развязкой.** Восхитительное, трепетное либретто, заставляло сердце сбиваться с ритма. Мощные чистые голоса преображали грубоватый для английского слуха язык, в чувственные напевы. А удивительные, рискованные костюмы являлись настоящим пиршеством для глаз. На эти несколько часов Том забывался, пропадал где-то в высокогорных далях, среди магических существ. Парил среди кучерявых барашков облаков, обласканный солнцем и тёплыми ветрами. Часто он сидел, прикрыв глаза, и впитывал музыку и голоса, кожей, всем собой. Страшная весть зашепталась по подворотням посеревшей от дождя баварской столицы. Проскользнула краткой заметкой в газетах. Том не говорил по-немецки, но услужливый мистер Виндзор перевёл статью, набранную под фотографией Людвига Баварского. Не прошло и недели, как Том заболел. Кеннет с досадой слушал отчёты врачей – никто не мог сказать, что происходит с мальчиком. Он был слаб, как новорождённый котёнок. Потерял аппетит и всякий интерес к жизни. Спал сутками. Мысли и сознание его были спутанными и бессвязными. А ночами его мучили кошмары. - Видимой причины нет. Он здоров. - Чёрт бы вас задрал, как это здоров?! – закричал Брана на старенького доктора, кажется восьмого по счёту, кто осматривал Тома. - Вы говорили, что герр Томас сдружился с наследным принцем? Кеннет кивнул. Он был небрит, без сюртука, в несвежей рубашке. - Могу вам посоветовать обратиться вот к этому человеку. – пожилой врач вывел на листке бумаги твёрдой рукой имя. – Он то ли гений, то ли шарлатан, но болезни души лечит не хуже священника. Корабль уже стоял в порту, когда Тома опять повезли в горы. В какой-то пансионат. Потом долго заставили ждать в пропахшем лекарствами неуютном номере. Потом вернулся Кеннет. Он был дико взбешён, и о чём-то выговаривал медбрату. Том запахнул пальто и вышел на террасу. Холод отрезвляет. Холод помогает держать голову в относительном спокойствии. Организм начинает бороться за тепло и не разменивается на глубинные рассуждения и галлюцинации. Мимо ходили люди, медперсонал. Никому ни до кого нет дела. А под ними многие километры обрывов и расселин, что идут до самого ядра планеты. - Видели, как слона водили? Том нахмурился. Обернулся. - Слон? Вы сказали: слон? - Англичанин? Юноша кивнул. Рядом с ним стоял высокий человек. Окладистая борода и слишком пристальный взгляд. Холодный и неприветливый. Австриец был одет лишь в костюм. Ни пальто, ни накидки, ни белого халата. - Вы слишком внимательно смотрели на тот пик, и пропустили всё представление. – теперь австриец говорил по-английски. Совершенно непостижимым образом ему удалось закурить сигару на ветру.*** - Что сказала одна стена другой? Том вновь посмотрел на странного человека. «Наверное, пациент». Для юноши был не секрет, что в этом пансионате лечат душевнобольных. Со странным безразличием, он думал, что здесь ему самое место. И он совершенно не расстроится и уж тем более не обидится, если лорд Брана оставит его здесь. - Так что одна стена сказала другой стене? Том отвернулся. Чуть склонил голову набок. И вдруг задумался. Вспомнил уроки геометрии. А действительно, что? - Встретимся в углу? – с сомнением ответил Том. - Браво. Вы курите? - Нет. Ни табак, ни опиум, ни марихуану. – Том с вызовом развернулся к австрийцу. И вдруг заметил, как на суровом арийском лице блестят глаза. Мужчина улыбался одними глазами. Взгляд которых казался колючим и неприятным. Они проговорили больше часа в подобной странноватой манере. Спохватившись, Том предложил австрийцу свою накидку, но тот отказался. Потом на балюстраду ворвался лорд Брана, он ругался и костерил именитого австрийского шарлатана. - Мы уезжаем! - О, слава Богу. – Том позволил себе улыбнуться. Кеннет смотрел на него, будто у юноши выросла вторая голова. - Милостивый герр, было очень приятно с вами пообщаться. Желаю вам скорейшего выздоровления. – Том легко поклонился человеку с сигарой и последовал за лордом Браной. - Только подумай! Герр доктор не принимает без записи! Да кто он такой вообще?! - Скорее бы домой. Мне кажется, вы тоже устали от бесконечных снегов и обрывов. – Том легко улыбался, взяв Кеннета под руку. Брана долго всматривался в просветлевшее и, кажется, чуть зарумянившееся лицо своего любимца. - Ты прав, мой дорогой проницательный мальчик. Путешествия путешествиями, а Старушку Англию ничто не заменит. Потом был не менее дождливый Амстердам и его причудливые, будто из детской книжки домики и яркие узкие улочки. Худосочные, глазастые женщины и крепкие плечистые мужчины, светловолосые и ясноглазые, как один Томов знакомец. Мягкий переливчатый язык, лишь отдалённо напоминающий немецкий. Потом опять по морю, и вот ноги их ступили на английскую землю в порту Дувра.