"Опиум, милый, вот что это. Ни больше, ни меньше. И скажу тебе, к этому зелью все несправедливы, всё равно как, бывает, к человеку: что о нём дурного можно сказать, это все слышали, а что хорошего - про то никто не знает". "Тайна Эдвина Друда" Чарльз Диккенс
Томас больше не видел снов. Не было и тяжких мыслей. Он вновь прибывал в том чудесном состоянии духа, что дарили сушёные дикарские листики, коими угощал его Крис. Только теперь и голова его была блаженно пуста. Он спал и грезил наяву, будто бы Ариэль[1] мазнул волшебной пыльцой по его векам. Больше его ничто не тревожило. Всё было хорошо. Его не мучил ни голод, ни жажда, не терзали тягостные воспоминания, не мучили бесконечные вопросы, на которые не было ответов. Его овевало сверкающим покрывалом Забвения. Те несколько дней, может неделю – Томас не считал – он был уверен, что излечился от своего недуга. Теперь он найдёт в себе моральные силы, дабы завершить работу в театре и достойно выступить на премьере. Только ещё немного отдохнёт, наберётся сил, дабы разогнать туман, что застилает внутренний взор, чтобы вновь появились нужные слова. Ел он без особого аппетита, но всеми силами делал вид, что наслаждается нежнейшим ягнёнком под замысловатым пикантным соусом. Чем явно должен был радовать лорда Брану. Он как раз заговорил о том, что сервировка a la russe[2] выглядит гораздо более изысканно, нежели сервировка во французской манере, когда одновременно на стол выставляются все блюда. - Запахи смешиваются, и вот уже совершенно не ясно, что пробуешь в данный момент. Безе отдаёт перчённой говядиной, а рыба – шоколадом и ванилью. Такая нелепица! - Том честно старался ворковать о всякой ерунде, лишь бы отделаться от бдительного внимания ненавистного опекуна, и поскорее уединиться в своих покоях. Но сквозь сладостную дымку дурмана, что истончалась с каждой минутой всё больше, он кожей чувствовал острый, неприятный взгляд, которым посматривал на него Кеннет. – Надеюсь, мода на «русскую» сервировку вскоре разойдётся по салонам всех мало-мальски уважающих себя… - Я малодушно надеялся, что тебе наконец-то надоело разыгрывать из себя оскорблённую невинность, - заговорил лорд Брана таком тоном, что Томас невольно сжался. – Но нет! Оказывается, ты нашёл себе достойное развлечение. Так и прослеживается стиль твоего покойного папеньки. Мистер Виндзор был так любезен, что посвятил меня в особенности твоего времяпрепровождения. Томас посмотрел на камердинера, но тот, как и полагается слуге, с отсутствующим видом смотрел в пространство перед собой. - Ты знаешь, я не хотел сажать тебя под замок. Я дал тебе свободу, позволил распоряжаться моими средствами, ни словом не упрекнул за ту маленькую нелепую интрижку. Я был милосерден. И куда это нас завело? - Кеннет говорил тихо, почти ласково. Но в одну секунду сорвался на крик. - Опять? А, Томас?! Юноша вскочил на ноги, опрокинув стул, и буквально выбежал из столовой. - Больше никаких поблажек! – издевательский смех нагнал его уже в коридоре. Всё в нём тряслось, он сам, его кости будто дрожали в подступающей истерии, отделившись от плоти и мышц. Только теперь это был не страх и не шок. Это был гнев. Такой страшной силы, что оставшиеся в нём крохи светлого разума возопили от ужаса. - Милорд, постойте. Прошу вас. Я должен всё… Том развернулся и с размаху ударил Виндзора по лицу. Тот, от неожиданности едва удержался на ногах, привалившись к стене. - Не смей больше говорить со мной, – змеиное шипение наполнило узкий коридор. Ворвавшись в свои комнаты, Том заперся, для пущего эффекта перегородил двери софой. Он рыскал по всем потайным местам и закуткам, куда припрятал, разлив по маленьким флаконам, живительный дурман. Но каждый новый тайник оказывался пустым! Том отшвырнул книгу, за которой было самое надёжное место. Схватил другую и швырнул вдогонку первой. Своротил всю полку. В приступе бессильной ярости перевернул всю гостиную. Смахнул всё со стола. Устояло лишь пресс-папье. Тогда обезумевший мальчишка схватил и его, и швырнул с глухим рыком об стену, явственно представив одного единственного ненавистного человека. Когда кусок мрамора встретился со стеклом, раздался оглушительный звон, и Томас немного пришёл в себя. Вместо стены, он попал в окно. Так же как тёплый воздух сейчас просачивался на улицу, так и гнев медленно, но верно покидал его тело, уступив место лишь апатии и боли в правой ладони. Надо бы вызвонить Виндзора и извиниться перед ним. Нельзя опускаться до уровня животного и бросаться на людей с кулаками. Хотя… А не случайно ли Виндзор всегда подле него? Не случайно ли его опять вернули на должность камердинера? Ведь он знает про все дела Тома, про его поездки, про его письма и траты. Его распорядок дня. Всё знает. Получается, он тоже в шайке гениальных актёров его милосердного опекуна. Интересно, кто же ещё? Не так скоро, но всё же Томас узнал полный состав «труппы» Кеннета Браны.***
Свет резанул по глазам, и Том застонал тихо, натягивая одеяло на голову. После того, как его лишили дурмана, уже несколько дней он чувствовал постоянную слабость и недомогание. Каждый час его существования сопровождали мигрени. От еды его воротило, от ярких цветов и сильных запахов начинало подташнивать, от громких звуков и вовсе хотелось разбить голову о стену. - Зак-кройте окно. - Хватит сидеть взаперти! Давай, Томас, поднимайся! Прими ванну. А то смердишь как лисица. Приоденься, выйди на прогулку. Ведь жизнь прекрасна! С каждым словом лорд Брана говорил всё громче. С каждым звуком юноша сжимался всё сильнее, вцепившись себе в волосы и сдавливая виски, чтобы голова не рассыпалась на части. Он пытался закрыть уши руками, но звуки всё равно просачивались в его хлипкое убежище. - Мне нужен врач. - Тебе нужно на воздух, - Кеннет присел на кровать и сорвал одеяло с его головы. – Я отправляюсь в Чиллингем. Хочешь составить мне компанию? - от его омерзительного дружелюбия и улыбки снова затошнило. Томас изобразил не менее омерзительно-саркастическую улыбочку. - Хочу. Он не собирался умолять о помощи. Не собирался быть покорным. Но ему вдруг захотелось оказаться в поместье. Хоть бы и в такой омерзительной компании. - Славно-славно. Собирайся. Мистер Виндзор поможет тебе вновь стать человеком. - Виндзор едет с нами? Брана кивнул и похлопал юношу по щеке, вызвав новый приступ боли.***
Многое можно стерпеть, лишь бы оказаться там, куда тянешься всем сердцем. В загородном поместье Томас вновь почувствовал себя в относительном покое. Он не стал отдыхать и ужинать. Лишь переоделся в пальто потеплее – теперь, из-за своей «болезни» он страшно мёрз, – и отправился на прогулку. Свежий, вкусный воздух и погружённые в роскошь осеннего багрянца сады не радовали юного лорда. У него была одна единственная цель, и он двигался к ней. Прекрасно понимал, что ожидает его в итоге, но всё равно упёрто и хладнокровно бередил рану, что только-только начала нерешительно затягиваться. На вытертых ступеньках дома из красного кирпича сидела маленькая девочка и раскладывала неловкими ручонками высушенные клиновые листья в одном известном ей порядке. - Ма-а-ама! – пискнула девочка, заметив хорошо одетого господина, что приближался к их дому. Томас тяжело сглотнул, оступился едва приметно, но вновь взял себя в руки. Дверь распахнулась, и на крыльце появилась молодая женщина. Она явно собиралась прикрикнуть на надоедливое дитя, но тут заметила гостя, тихо ахнула и скрылась за дверью. Вновь она появилась уже облачившись в тёплое пальто, что теперь прикрывало её испачканное в муке платье. - Милорд, - женщина склонилась в неумелом реверансе. – Чем я… чем могу… Вы, наверное, хотели видеть моего… Мистер Джекман сейчас на конюшне. Если вы… если я могу… - Не стоит, мадам, я найду дорогу, - перебил её смущённые заикания Томас, избавив тем самым их обоих от мучений. – Прошу прощения за беспокойство. Спасибо. Одному Богу известно, каких трудов ему стоило держать себя в руках, говорить размерено и доброжелательно. Оставив растерянную миссис Джекман позади, Том, едва переставляя ноги, устремился к конюшням. Зачем он пришёл сюда? Он и сам не мог ответить на этот вопрос. Просто так. Наверное. Был вечер, уже стемнело, и здесь было не многолюдно. Почти все лошади в своих денниках. На мгновение или два им завладело сожаление и стыд, с такой радостью приветствовала его златогривая Буря. Томас и думать позабыл о своей чудесной кобылке! Вон как ластится к его рукам, как весело перестукивает копытами, лезет деликатно мягкими губами в рукава пальто, в карманы. Фырчит недовольно от того, что хозяин позабыл об угощении. Томас и сам не заметил, как начал говорить с ней. Хвалил, осыпал льстивыми словами, гладил, почёсывал высокие скулы, виновато заглядывал в тёмные глаза. Но доверчивое, преданное животное и не думало обижаться. - Моя красавица, моя умница. Где же твой сыночек? Юноша едва приметно дёрнулся, обернулся испуганно, когда к нему обратились негромко. Казалось, он всё позабыл, пока разговаривал со своей кобылкой. И правда, за эти несколько минут, ему стало немного лучше. Легче на душе. Новый старший конюх представился, как и полагается, по всей форме. Пожелал юному лорду доброго вечера и вежливо осведомился, хочет ли тот совершить прогулку. Томас внимательно осмотрел мужчину, что держался на приличествующем расстоянии. Обычный человек. Самый обыкновенный. Крепкий и здоровый. Видно, что у него спокойный нрав. Именно такой и нужен в обращении с лошадьми. И прочей живностью. Только склизкой паучьей лапкой задергало мысль: «Интересно, это Хемсворт его предложил вместо себя? И если так, то… знает ли он? Хоть кто-то из прислуги знает о наших делах?!» Том понимал, что его тянет в паранойю, но ничего не мог с собой поделать. На каждого проходящего мимо слугу он смотрел пристально, пытался заглянуть в глаза и увидеть там… Что? Насмешку? Презрение? Или же… услышать непристойное предложение, брошенное шёпотом вдогонку? Юноша отвернулся, вновь посмотрел на Бурю. - Где вы держите его малыша? Мистер Джекман указал на соседнее стойло. - Не может быть… Это Дамаск?! Золотистый красавец, что норовисто расшвыривал подстилку задними копытами, никак не походил на тот страшненький пищащий комочек мокрой шёрстки, что Томас видел всего каких-то… несколько месяцев назад! Дамаск был практически одного роста со своей матерью, практически одного с ней размера, но по выражению его морды и всему его виду было ясно, что это жеребец. Причём довольно крутого, если не сказать злобного нрава. Осмотрев его мощную грудь и крепкие копыта с едва приметными метёлками «гольф», Томас тихо усмехнулся. - Всё-таки Буцефал... Но ухмылка, что едва потянула уголок его губ вверх, почти сразу угасла. - А Буцефал, он… Такой чёрный фриз, он ещё… он здесь? - Да, милорд. Но его скоро продадут, - конюх отчего-то замялся и продолжил неуверенно. – Хотите взглянуть? - Да, хочу. Что-то не так? - Буцефал себя неважно чувствует, и сейчас, наверное, уже спит. - Раз спит, тем более хорошо. Я не буду его тревожить, просто посмотрю. Где вы его содержите? - голос Хиддлстона раздражённо зазвенел. И конюх сдался. Ему говорили, что молодой хозяин – милейший юноша с ангельским характером. Славный и улыбчивый. Просто мечта, а не господин. Видимо, подшутили над новоприбывшим. Если этот болезненный, капризный мальчишка и есть лорд Хиддлстон, тогда конюху страшно не свезло. Естественно, юный лорд поднял крик, когда Джекман проводил его к отдельному стойлу. Случилось что-то абсурдное. Что-то ужасное, что совершенно не укладывалось в голове... Могучее, сильное некогда животное стягивали множественные ремни и верёвки. Передние и задние копыта были стреножены. Туловище охватывал широкий пояс и тянулся распорками к стенам денника. За полосами грубой кожи выпирали рёбра и кости крупа. Морда тоже была перетянута, словно намордником, который так же крепился к стенам распорками. Завидев посетителей, жеребец захрипел, стал брыкаться. Пытался, по крайней мере. Он едва мог передвинуться на несколько сантиметров. У Тома из груди вырвался сдавленный всхлип. Что-то подобное он видел на картинках, иллюстрирующих деяния инквизиции! - К-куда лорд Брана собирается его продать? На живодёрню?! Мистер Джекман не нашелся, что ответить на этот отчаянный выпад. - Лучше так, чем… Он абсолютно не управляем. Не знаю, как Хемсворт с ним справлялся, но лучше сразу, чем ждать, пока он издохнет от голода. - От… от голода? Вы, что, морите его… - Нет. Он сам не ест. Все эти ремни для его же блага. Чтобы себе не навредил и других не изувечил. Один из младших конюхов едва не лишился руки, когда решил его подкормить. Буцефал волком вцепился ему в руку, чуть запястье не изгрыз. Дико было слышать всё это. И не верилось. Да вот только Том собственными глазами видел, на что способен этот жеребец. - Принесите чего-нибудь поесть. У конюха аж голос спёрло. - Милорд, не нужно. Он вас покалечит! - За меня не бойтесь. Лучше побеспокойтесь о себе. Потерять столь высокооплачиваемое место, да ещё в преддверие зимы - не лучший подарок супруге на Рождество, не так ли? – Хиддлстону самому от себя было противно, но он не собирался сдаваться. И главное, у него не было никаких моральных сил, дабы долго и разумно уговаривать сделать так, как он хочет. – Принесите немного тёплой воды, и обещаю, я не стану снимать с него… намордник. И говорить Его Светлости, что вы осмелились мне перечить. Неизвестно, что подействовало сильнее, да Тома это и не интересовало, но конюх торопливо удалился. Ежесекундно борясь со страхом, заталкивая его как можно глубже, Томас отпер денник. Замер на пороге. Заговорил тихонько, заглядывая в мутный лошадиный глаз: - Буцефал, это я. Ну что же ты?... Зачем ты так? Тебя же продадут. В плохое место отправят, а там… Там будет очень плохо. Слышишь, Буцефал? Том потянул было руку к склоненной морде жеребца, как тот тут же утробно завыл, захрипел страшно, пытался пятиться. - Хорошо-хорошо. Стою. Вот, видишь? Я тут стою. Не буду подходить ближе. Но ты… ты должен хорошо кушать. Иначе… Слышишь? С тобой сделают кое-что очень плохое, - юноша говорил как можно мягче, хотя сердце его разрывалось на части и слёзы душили, мешая говорить. - Ты же такой хороший. Сильный и красивый. Самый красивый. И детёнок у тебя красивый народился. Буря по тебе тоскует. Слышишь? Хороший, хороший мальчик. Жеребец вроде бы услышал. Утих. Не пытался вырваться. Не скалился. Только головой поводил, насколько позволяли стягивающие его ремни. Да ушами тревожно прядал. Но стоило появиться в поле зрения постороннему, как Буцефал сбросил с себя оцепенение, вновь забился, зашипел стянутой мордой. Томас забрал у конюха лоханку с водой. - Уходите. - Нет. - Уходите, сейчас же! - Я встану здесь, у двери. Он меня не увидит, - тихо проговорил мистер Джекман. А после поговорил громче. - Всё, ухожу! Сам не зная зачем ввязался в это, старший конюх теперь не жив-не мёртв, смотрел, как дурной мальчишка тянет к бешеной скотине изящную руку с тоненьким запястьем, что сломать или перегрызть мощным лошадиным челюстям ничего не стоит. Буцефал опять завыл, забрыкался. Томас опять взялся его уговаривать. И всё руку ведёт к осклабленной пасти. Трясётся от страха, а всё равно тянется. «Всё, конец мне. Вздёрнут и не почешутся, раз недоглядел!» - думал про себя конюх, вцепившись в раму дверного проёма. Хотелось бы зажмуриться, но нельзя. Почти дотянувшись до сухого носа жеребца, Томас замер на мгновение и отвёл взгляд. Вновь заговорил тихо. Буцефал громко и обширно выдохнул. - Это я, всего лишь я. Ты, наверное, устал тут стоять совсем один? Проголодался сильно? Вот, попей немножко. - Том впился взглядом в левое копыто жеребца и, проговорив про себя детскую считалочку, повёл рукой дальше. Всё в нём замерло. Даже сердце кажется затихло. Раз. Два. Три… Вот ему в ладонь сильно ткнулись горячими сухими губами. Собрали почти высохшую влагу. Тогда Том медленно повёл руку обратно, вновь плеснул из лохани и так же осторожно поднёс ладони к морде жеребца. Буцефал выпил и это. Всё ещё вздрагивая от малейшего шороха, скалясь и злобно фырча, фриз подпустил к себе поближе. Теперь он пил из миски, а Томас тем временем совсем легко, едва касаясь, поглаживал его скулу. Он стоял так, чтобы конь мог видеть все его манипуляции. Делал всё осторожно, говорил тихо. Говорил, чтобы тот не смел так просто сдаваться, что он достоин лучшей доли. Говорил, что тоже скучает по его хозяину, что безнадёжно тоскует, и каждый день хуже и чернее предыдущего. Что в сердце уже совсем не осталось сил, и что жить дальше совсем страшно… Но так получилось, и некого в этом винить. Так получилось и… хозяину пришлось уехать, и теперь им двоим надо жить дальше. Говорил, и сам себе не верил, но всё равно говорил. Надо жить дальше. Ведь у Буцефала есть прекрасная подруга и сыночек, такой же красивый и дурной, как и его лихой папаша. А у Тома... У Тома есть его театр. И книги. И много всякой всячины, которая бесполезна и вовсе не нужна. Том отдал бы все блага мира, всё, что имеет, жизнь бы свою беспутную отдал, лишь бы ещё раз увидеть его… Юноша всё шептал и шептал коню на ухо, обхватив мощную шею. А тот слушал. И вроде бы понимал. Потом, когда хрупкие плечи человека задрожали и горячей влагой намочило вороную шкуру, Буцефал вновь вздохнул глубоко и шумно, поддел человека под руку, прижимаясь мордой к его груди, и замер так. Следующие несколько дней Томас исправно заходил на конюшню. Подкармливал свою Бурю. Подружился с Дамаском. И подолгу шептался со свирепой скотиной, что только его к себе и подпускала. Только с его рук кормилась. Однажды Том осмелился отстегнуть треклятый намордник. Мистер Джекман, что неизменно следил за благородным юношей, покрепче сжал в руке острые вилы. Но они не понадобились. Старший конюх, вроде бы уже свыкшийся с их обращением, поражённо замер, когда гневливая тварь полезла носом Хиддлстону за воротник и ласково зафыркала там. Потом устроила массивную морду на его плече и протяжно вздохнула. Юноша опять принялся что-то нашёптывать жеребцу. И растерянный конюх тихо ушёл, тоже шепча себе под нос: - …и узрело Чудовище лик Красоты, и остановила Красота его руку, и с того дня Чудовище будто бы умерло.[3] Только не всякое Чудище можно остановить лишь ласковым обхождением. На утро перед отъездом Томас постучался в гостиную лорда Браны. Двадцать причин он нашёл, чтобы не быть здесь. Но была всего одна, что играючи перебивала все двадцать. Кеннет только закончил одеваться. И когда Том отворил двери в его комнаты, мимо проскользнула одна из горничных. Лишь задним числом юноша приметил - то была мисс Каррерос. - Да, Томас, чего ты хочешь? - Я не… - Сам пришёл, значит, хочешь. Не трать моё время. Говори. - Насчёт Буцефала… Ему стало лучше. Он хорошо ест и… ведёт себя как подобает. Брана усмехнулся, услышав последнюю фразу, явную свою цитату. - И чего же ты хочешь? Том тяжело сглотнул. Он всеми силами пытался хотя бы выглядеть спокойным и уверенным. - Вы ведь собирались продать его, потому что никто не может с ним управиться, но... - Но вот приехал ты, и лошадка вновь хорошо себя чувствует, - Брана отвернулся, стал что-то искать в ящиках комода. – Я могу предложить тебе лишь место одного из конюхов. Хочешь? Томас понял, что зря сюда пришёл. Понял так же, что о каждом его шаге докладывают. И что он зря рассчитывал найти в этом не-человеке хоть каплю человечности. - Я хочу, чтобы вы оставили Буцефала. - Когда ты уедешь… - Я останусь. - Кажется, ты не совсем понимаешь, что происходит. Мы возвращаемся в Лондон. Сегодня. И никаких обсуждений, споров или прочего. - Но… я же буду здесь не один и не смогу… не смогу ничего такого натворить. С языка чуть не сорвалось наивное: «Буду хорошо себя вести!» Томас был готов сказать всё, что угодно, прекрасно понимая, что ему всё равно откажут. Так стоит ли унижаться за зря? Брана кивнул ему с улыбкой и вновь вернулся к выбору карманных часов. - Пожалуйста, позвольте мне остаться здесь. Пожалуйста! Ответом ему было молчание. - Хотите, чтобы я умолял?! - На мольбы это пока мало похоже, - Кеннет наконец-то закончил с часами, и повернулся к протирающему дорогой персидский ковёр мальчишке. Чёрт побери, а это приятно! Очень приятно. - Что вы хотите от меня услышать? - А вот это правильный вопрос. В очередной раз юноша попал в западню. Брана небрежно указал в сторону дверей спальни. И посмеялся от души, когда мальчишка возмущённо ахнул. - Видишь, Томас, никакая четвероногая тварь не стоит твоей чести, - проговорил лорд Брана, всё с той же ласковой улыбкой. – Приходи, когда тебе будет что предложить. А теперь прочь с глаз моих! После этого разговора бедный юноша ещё долго не мог отделаться от ощущения, что его кожа, всё его тело зудит от грязи, от жадного, любопытного взгляда. Проколется или нет? Сломается или...