Подворье кровоточащего сердца

      Под ногами мягкие ковры привычно, приятно пружинят шаг. Мистер Виндзор идёт следом и всё выспрашивает зачем-то… про Криса… Смешной! Зачем же выспрашивать, когда вот он, уже ждёт Тома у парадного! Каждый раз, преодолевая одно и то же расстояние, шаг за шагом Томас стремился к светлому дню. Прохладный сумрак холла отступал, а дальше, в неухоженном, запустевшем саду, под тенью раскидистого дуба его ожидает красавец Буцефал. Литая, стальная смоль. А дальше, чуть поодаль на самом солнцепёке… Крис сидит на иссохшей клумбе. Вытянул ноги и постукивает стеком по носкам своих сапог. Молчит. Смотрит внимательно. Чуть удивлённо. Кажется, даже дыхание затаил. - Во мне нет ничего особенного, - Томас слышит свой голос словно издалека. - Есть. Весь ты. Крис подаёт ему руку. Но Том медлит. - Я не сделаю тебе больно. Хочу лишь, чтобы тебе было хорошо. Я не сделаю тебе больно. Не сделаю… Томас потянулся к нему, и вот их уже укутало сумраком спальни. Разоренная кровать и сбитое горячее дыхание, мочки уха щекотно касаются губы. Шепчут, но смысл слов ускользает: - Мой ангел, сердце моё… скажи, что ты меня любишь. Скажи, что не держишь обиды… - Я… Дыхание срывается, и становится ослепительно больно. Они на вершине мира. Яркий летний день слепит своим великолепием. Королевский город лежит у их ног. Крис по-кошачьи щурится, всматриваясь вдаль. Потом смотрит на Тома. И его взгляд ярче любых слов. Но слова будут. Том знает. Он был здесь много раз. Слова тихие, чуть неуверенные, но страстные, откровенные. Их подхватывает игривый майский ветер и вместе с лепестками цветущей вишни гонит прочь. - Я приду. Сегодня вечером. - Я буду ждать. В ладонь отдаётся гулкий ритм. Том чувствует через панцирь брони. - Как же стучит твоё сердце… Солнце опять слепит. Перед глазами всё плывёт. Том испуганно цепляется за друга. - Забери меня отсюда… Я больше не хочу… не хочу быть… - Тише-тише. Скоро всё закончится. Легионер в меховом плаще улыбается ему. С силой отцепляет его руки от своих плеч, и уходит. Буцефал уже роет землю копытом. Всадник движется сквозь людское море. Всё дальше и дальше, и вот его образ истаял в полуденном мареве. Том бежит следом, но длинное тяжёлое одеяние тянет его назад. - Подожди! Постой же!... Мне не угнаться за тобой! Как ни старался, он не может нагнать уходящее всё быстрее вперёд войско и, в конце концов, совершенно выбившись из сил, падает, обжигает руки о раскалённый песок, чувствуя ладонями вибрацию, что оставляют за собой марширующие легионеры. Песок тает под его руками. И Том летит куда-то вниз. В мёрзлую темноту. Какие-то плети вокруг, какие-то жерди… Том угодил в клетушку, решетки который покрыты шипами, будто увиты розовыми лозами. И кто-то тянется к нему, кто-то говорит над головой. Том смотрит вверх, и с ужасом бросается в угол, изранив спину и плечи. Великана, ужасный Молох[1], безостановочно пожирает что-то и при этом рот его изрыгает нечленораздельные звуки. Слова, никак не уловить их смысл… На столе перед ним и на полках вокруг ничего нет. Молох хнычет, как ребёнок. Слова, что он бормочет… - Том, наконец, сообразил - тот говорит их задом наперёд, слишком медленно, будто граммофон, у которого кончается завод. Молох говорит сам с собою. У него нет глаз. Лишь рот с множеством зубов. Какие-то многоножки, похожие на богомолов, подбегают к клетушке Тома, тянут лезвия-лапки, цепляют крючками его одежды. И как бы он не вырывался, уже не выпускают. Тянут во все стороны. И тонкая ткань трещит. Абсолютно обнаженным, Том жмётся в угол, раня себя ещё больше. Он ждёт, когда же Молох заметит его. Ощеренный иглами зверь, огромный и несуразный, подступает, едва волоча за собой громоздкий меч. Молох его не видит. Он продолжает разговор с самим собой. - Помоги мне, - шепчет Том и тянет руки сквозь решётки, что ранят его нежную, светлую кожу. Тянется к этому чудищу. Ведь он не страшен, он не причинит зла. Металлический скрежет разрывает барабанные перепонки. Чудовищный меч опускается на рогатую голову древнего великана. Тома сбивает с ног волной белёсой жидкости, что хлещет вместо крови из поверженного гиганта. Этот жирный запах… Его хватают за плечи, и больно, резко вздёргивают на ноги. То чудище, оно будто раскрывается, будто идёт по швам от самой пасти, и опадает, словно плохо закреплённый занавес. На берегу стоит только Крис. И никого вокруг. Том хочет позвать его, окликнуть, но тот поворачивается к нему спиной. - Нет, не уходи, только не сейчас! Крис выглядит несколько иначе, непривычно. Строгий костюм, короткие волосы. Те яркие блики, что Том принял за бабочек-капустниц, оказались солнечными зайчиками, что отражает лезвие опасной бритвы. Хемсворт держит её в руке, зачем-то подносит к своему горлу… - Крис… Конюх вздрогнул, и тут же зажал ранку на шее. Отложил бритву. Тут же оказался у кровати. - Проснулся! - смотрит с таким облегчением, улыбается так радостно, что не верится. - Ну слава Богу. Том пытается выдавить хоть слово, но в голове такой туман, что всё мысли разбегаются, никак их не собрать. Он просто смотрит, оглядывает конюха, потом осматривает комнату. Странное, незнакомое место, и такое тёмное. Горит только одна лампа, и та у стола, за котором сидел Крис. Пахнет неприятно. Лекарствами?... - Я… мы… в больнице? - Нет, - Крис говорит совсем тихо. Улыбается ласково. Касается щеки юноши. Тому неприятно. Вся кожа будто обмазана чем-то липким, будто клеем испачкана. Он поднимает руку… Острая боль резко пронзает, стреляет в кончики пальцев и одновременно в плечо. - Осторожней! - Крис с силой прижимает его запястья к кровати, легко поглаживает. – Всё хорошо. Не волнуйся. Сейчас пройдёт... Нужно осторожней. Нужно немного подождать. Томас смотрит на свою правую руку, и его прошибает холодным потом. В сгибе локтя торчит какой-то… колпачок. Он тянется тонкой белёсой трубкой к стеклянной бутыли, что висит с металлического столбика вниз пробкой. Колпачок этот засел под кожей толстой иглой. Том посмотрел на левую руку. То же самое! Он всё-таки в больнице. Или же… он дома, на Пикадилли. А тот доктор теперь пичкает его какими-то снадобьями! А Крис, милый, добрый Крис, держит его. Позволяет всё это… - Отпусти… Крис, пожалуйста… Я не хочу, не хочу, чтобы меня лечили… не хочу стать другим… Я знаю, у тебя есть сердце… отпусти меня… Хемсворт смотрит на него так, будто впервые видит. Смотрит и смотрит, но рук не убирает, всё так же прижимает тонкие запястья благородного юноши к кровати. - Нужно, чтобы это лекарство сработало, и тебе сразу станет легче. Вот увидишь. Доктор почистит твою кровь, и всё будет хорошо. Ну же, расслабься. Ложь! Том давно научился различать, когда Хемсворт врёт. Сейчас Крис его обманывал, глядя прямо в глаза. - Я не могу отпустить тебя. Ты же понимаешь. И вновь эта улыбка. В ослабленном теле Тома поднялся гнев. Он прямо-таки почувствовал эту тёплую волну, что затапливает медленно, но неотвратимо каждую его клеточку. - Понимаю... Ты будешь гореть в аду за все свои дела! Ты… я тебя… Крис резко заткнул ему рот ладонью. - Не говори того, о чём потом будешь жалеть. В его голосе не было угрозы. В его глазах, во всём его виде сквозит странная тоска… А ещё страх. Страх?! Тому было плевать. На все эти игры и фиглярства. Он не собирался больше идти у этой славной игры на поводу. Теперь лежал тихо. И вскоре Крис отпустил его, уверовав в его покорность. Улучив момент, Томас схватился за колпачок и дёрнул, что было силы. - Да чтоб тебя! Том, прекрати! Хемсворт пытался удержать его, удержать его руки, пальцами которых Хиддлстон выскребал иглы из своих вен, наплевав на страшную режущую боль. По сгибу правого локтя потекла кровь. Почти прозрачная, едва подкрашенная алым… - Господи... что это?.. Двери позади Криса распахнулись, и в комнату вбежала медсестра, а за ней следом мужчина в тёмном пальто. Том сопротивлялся, как мог, напрягая все свои силы, которых казалось, совсем не осталось в его измученном теле. Но Крис был сильнее. Он всегда был сильнее его. Он крепко держал Тома, пока медсестра укрывала его рот и нос небольшой твёрдой маской, а доктор капал на это ситечко прозрачные капли. Крис держал крепко и все шептал в отчаянии: "Тише-тише, успокойся... пожалуйста, Томми... тебе же больно... хватит..." Но вскоре это уже не понадобилось. Тело юноши расслабилось. Глаза его помутнели. Но кое-что он ещё различал. - Это обязательно, да? – Крис говорит где-то у его правого уха. - Конечно. Посмотрите, что он с собой сделал. - Но так же нельзя. Нельзя каждый раз… нельзя же всё время держать его в таком состоянии. - Доктор, нужно сменить иглу, - а вот теперь вступила медсестра. Какое у неё нелепое серое платье! - Нелепое… нелепое…

***

Платье и правда несуразное какое-то. Наверное, чтобы отбить у больного любое желание и охоту приставать к девушке с непристойностями. Медсестра сдержанно улыбается и помогает Томасу приподняться, чтобы немного попить. Потом меняет иглы. Это больно. С каждым разом всё больнее. Обе его руки теперь украшают расплывающиеся вокруг мест проколов синяки. Магда, так зовут медсестру, говорит, что ещё день-два, и с капельницами будет покончено. Но Том не знает, сколько это – день-два. Он вообще потерял счёт времени. В его комнате всегда полумрак. И сон настигает его внезапно, сковывает намертво на несколько часов. А после его вырывают из сна постепенно и болезненно. Лучше уж резко и сразу! А ещё Тому всё время нехорошо. Кормят его по чуть-чуть чем-то невкусным. Только питьё вкусное. Крепкий чай с капелькой пряного бренди. Но и этого много не дают. Любая пища и простая вода отдаёт на языке лекарствами. Магда говорит, что это из-за капельниц. Когда в них не будет необходимости, он снова сможет вкусно кушать. Только Том ей не верит. Он никому не верит. "День-два" могли уже пройти. Или могут вовсе не настать. И уж точно никто не выпустит его отсюда, не вытащит эти ужасные иглы из его тела. Томас приметил, что от лекарств недомогание усиливается, а тело его совсем слабеет. Он даже уже о смерти не думает. Он вообще ни о чём не думает. Комната часто плывёт и подскакивает под его ногами, когда он ходит в уборную. Кажется, что он пьян. Или это само здание в крепком подпитии? - Вам сегодня лучше, Томас? Юный лорд кивает. Медсестра присаживается у кровати и мило улыбается. Она вообще очень милая, даже в этом нелепом платье. - Ваш брат хотел бы вас навестить. Вы не против? - Мой брат? – Том тоже улыбается и устраивается удобнее на подушках, что ощущаются ему твёрже камня. - Да, тот приятный молодой человек. Вы с ним так не похожи, - задумчиво проговорила Магда и поправила край одеяла. - Хотя… нет, конечно похожи. У вас же один цвет глаз и… - Я не хочу никого видеть. Особенно... своего брата. Если вас не затруднит, будьте так любезны, передать ему это. Пациент улыбается, и от этой улыбки у девушки холодок бежит вдоль позвоночника. Она забирает пустые склянки и уходит. Естественно, у дверей её ждет старший мистер Смит. Он всегда здесь, в любое время дня и ночи, сидит под дверью сторожевым псом. Смотрит с тоскливой безнадёгой, а медсестре отчего-то доставляет тайное, греховное удовольствие раз за разом отказывать ему в посещении. Вот и теперь, он безмолвно вопрошает, а она - отказывает. - Всё бесполезно. Он не хочет вас видеть. К тому же, ваше присутствие вызывает у пациента нервное напряжение, а повторения истерик мы не можем допустить, - Магда прямо-таки чувствует, как под каблуком её форменных ботиночек хрустит сердце несчастного. Она бы ещё поупражнялась в красноречии, но на пороге появился доктор, и ей приходится уйти. - Вам лучше переселиться в другую каюту, - слышит Магда напоследок слова врача, пока закрывает за собой дверь. - Нет, - Крис сидит у небольшого стола, прикрыв уставшие глаза рукой. Доктор что-то раскладывает на столе. Какие-то бумаги. Смотрит на Хемсворта некоторое время, потом отклоняется, упирается в спинку стула. Что-то здесь не так. - Вы понимаете, что я должен вызвать коменданта и послать запрос в Лондон? Молодой человек высокого происхождения путешествует... если это можно так назвать... в одурманенном состоянии, под чужим именем, будучи при этом несовершеннолетним, и в компании... Вы ведь ему не опекун? Крис не отпирался, не врал, не отнекивался. Он лишь улыбнулся устало. - Именно так, док. - И вы всё равно обратились ко мне? Зная, что я должен буду сообщить о вас. - Я видел, что бывает, когда перестаешь принимать опиум. Со мной служили парни... Зайдем в порт, и они пропадали на неделю-две, по борделям и курильням. А потом они кричали в трюме, будто их кто-то резал наживую. Единственное, что может унять этот недуг – марихуана или морфий. Но травить его одним взамен другого я не могу. А если без всего этого… Он же сойдет с ума от боли! …пока его тело очистится от этой дряни. ...наши парни покрепче меня будут, и те накричавшись, являлись на свет божий, словно покойники в Судный день. Одни кожа да кости. Я не мог этого допустить! Если Том... его же тогда вовсе не станет. - У вашего… друга истощение. И не только физическое. Я говорил и скажу ещё раз. Не хочу вас обнадёживать, но шансов мало. - Но ведь уже всё хорошо. Он… он же хорошо себя чувствует, правда? Доктор молча смотрел в ответ. - Всё может случиться. И я хочу, чтобы вы были готовы. Приметив, как заиграли желваки на лице Хемсворта, доктор проговорил почти что извиняющимся тоном: - Успокойтесь. Привязывать ещё и вас к койке у меня нет сил. - Что вы намерены делать? С нами. Доктор вновь погрузился в раздумья. Он чертовски устал, и усмирять ещё и этого детину, у него не было никакого желания. - Думаю, телеграфисты сейчас слишком заняты. С восьми вечера идут сообщения об айсбергах, - доктор поднялся. - Ложись-ка спать. Всё равно больше мы ничего не можем сделать. Только время и сон смогут хоть что-то исправить. Крис явно ожидал чего-то ещё, каких-то слов, возможно угроз, шантажа. - Пока плаваешь на этом золочёном корыте, всякого насмотришься. Я стараюсь не судить людей, - врач собрал свои записи и оправил форменный мундир. - Ложитесь. Я зайду утром. Крис тихо и несколько смущённо его поблагодарил. Этот молодой врач многого успел натерпеться от австралийца за последние несколько дней. Но Хемсворт ничего не мог с собой поделать. Кажется, он сам начал трогаться рассудком от страха. От неизвестности и этого бесконечного ожидания. По уже выработанной привычке, Крис устроился на полу, упёрся спиной в крепкую дверь, что разделяла их с Томом. «Живи, малыш! Молю тебя. Живи! Я знаю, ты сможешь. Сумеешь побороть гнусную отраву!» Только Томас больше не слышал его молитв, не хотел слышать. Слишком хорошо ему было в руках крылатого Морфея, что теперь всегда сидел у его кровати. Укачивал, баюкал, избавлял от боли, и тянул всё дальше, в бархатную, словно театральный занавес, прохладную Тьму.