Восходящее солнце

- Я буду жить, Незиме Хатун? Калфа тяжело вздохнула и, неопределённо пожав плечами, в спешке собрала аккуратный чемоданчик, тотчас же покинув покои, и только по округлившимся глазам Керема можно было понять, что произошло что-то неладное. Ага молчал и смотрел куда-то в одну точку, отчего эта тишина становилась в разы тягостнее, под конец став совсем невыносимой и уничтожающей изнутри, выпивающей все соки из внимающих её немому шепоту. Я с недовольным выражением лица сидела на постели, погрузившись всем телом в подушки, и, сложив руки на груди, медленно начинала гневаться и изливать из себя всё накопившееся за долгие годы негодование, а евнух так и не сдвинулся с места, крайне сосредоточенным взглядом прожигая дырку в полу. Опять все меня игнорируют и не хотят отвечать на заданные вопросы из-за глупых предостережений от бед и сохранности здоровья госпожи, но эти чрезмерно заботливые совершенно не понимают, что своим молчанием делают мне только хуже. Я шумно выдохнула и единым рывком приподнялась с постели, заполучив в свои руки гладкий, тяжелый серебряный стакан, лишенный содержимого, что ранее стоял на столике подле моего ложа, и спешно его оглядела, оценивая примерные свойства данного предмета. Даже не думая прицеливаться, я запульнула ним в остолбеневшего слугу, и стакан влетел точно Керему в лоб, с грохотом упав на пол после удачного столкновения, а мужчина наконец пришёл в себя и поднял на меня удивлённые глаза, в то время как я готова была взорваться от хохота, смешанного с жутким гневом. - Госпожа? - Не ожидал, да? Почему ты молчишь? Или уже не по душе тебе отвечать на вопросы взбалмошной старухи? Ухх, я вам всем покажу, где раки зимуют! - А где они зимуют? Я не понял ваших слов, султанша, - в искреннем недоумении протянул рассеянный после визита лекарши Керем. - О Всевышний! Забудь, тебе этого никогда не понять, - я тяжело вздохнула и приложила ладонь ко лбу, снова ощутив неподъёмную тяжесть в области сердца, что с каждым мгновением стремительно превращалась в навязчивое жжение. - Что тебе сказала калфа? Отвечай немедленно, Керем, и только правду, иначе отправлю в Старый дворец! Будешь там отмалчиваться и прислуживать Дилашуб с Гюльнар, коли мне служить стало в тягость. - Султанша, помилуйте! - он хотел было кинуться мне в ноги, но я решительным жестом остановила евнуха, так как не позволяла, чтобы настолько верные и преданные на протяжении долгих лет слуги падали на колени из-за сущих пустяков и неурядиц, да и сама ведь никогда не любила кланяться. Жизнь, правда, научила и голову склонять, и вовремя о себе заявить. - Не высылайте, всё скажу! Я поудобнее расположилась на подушках и с любопытством воззрилась на Керема, ожидая, когда тот осмелится начать разговор, но мужчина словно онемел и явно не торопился озвучивать ранее услышанное ним, лишь глубокие карие глаза таили в себе многовековую печаль, чем выдавали все мысли и терзания безутешного аги. Он переминался с ноги на ногу и время от времени пыхтел, как самовар, а я в свою очередь терпеливо ждала того момента, когда слуга промолвит хоть единое словечко. - Валиде Султан... Мне тяжело об этом говорить, - одинокая слеза скатилась по его щеке, и это страшное, впервые наблюдаемое мною явление заставило не на шутку испугаться и напрячься всем телом, в то время как в голове крутились сотни тысяч вариантов предполагаемых слов Незиме Калфы, - я не знаю, с чего начать... Всё плохо, госпожа. Очень и очень плохо. Жизнь всего дворца, судьба целого мира рушится на моих глазах в вашем лице. Я, - он нервно сглотнул и приосанился, - не хочу верить в сказанное главной лекаршей, но, увы, хатун заявила, что ещё один-два таких приступа, и мы лишимся нашей покровительницы, матушки всей империи... В голове будто раздался выстрел, и тысячи голосов, твердящих о неминуемом, вырвались наружу и заполнили всё пространство души без остатка, не оставив без внимания ни единого уголка, не позволяя мне даже думать о чём-то другом, а вся пустота миров скопилась в моём сердце и не пускала туда иных чувств, кроме разбитости и угнетённости. Смерть подкралась ко мне слишком близко и уже дышала в затылок, обжигая своим ледяным дыханием. Неужели моя богатая на происшествия жизнь так внезапно оборвется, и я бесславно завершу свой век в одну секунду? Неужели Аллах решил забрать меня к себе, так и не позволив увидеть правнуков и вдохнуть их чистый, девственный запах, подобный ангельскому аромату райских цветов? - Видимо, судьба моя такая, Керем - страдать и быть несчастной, найти свой смысл жизни в детях и внуках и умереть в один день, без права на исправление ошибок. Самое худшее то, что я за столько лет не смирилась со своей любовью к Ибрагиму, а потому во мне до сих пор противостоят друг другу два чувства - любовь и ненависть. - Хуже, моя госпожа, жить долгие годы рядом с любимой женщиной и не иметь возможности даже дотронуться до неё, наблюдать, как она страдает от любви к другому. Это поистине больно, султанша. - Хм, - насмешливо протянула я и прищурила глаза, вцепившись взглядом в потолок, - разве тебе знакомо хоть что-либо из того, что пережила я, Керем? Тот, кто не терял близких и любимых, не знает, что такое боль. Ты, как мне известно, был оторван от родных земель, но живых родственников у тебя не было. - Это так, госпожа. - Ну, вот. Давай больше никогда не будем возвращаться к этой теме, ибо мои раны даже с течением времени не затянулись и ещё слишком свежи. Каждый раз, когда кто-либо причинял мне нестерпимую боль, я всей душой желала, чтобы нежданно-негаданно появился человек, который сказал бы: "Это я виноват во всех твоих бедах и я буду отвечать за содеянное, ты не должна страдать!". Но такой смельчак, разумеется, ни единожды не появился, так как на деле его и не существовало, а я лишь продолжала тешить себя надеждами на чудотворное успокоение. Всю жизнь я скиталась от спасения к спасению, но чем ближе оно становилось, тем сильнее отдалялся от меня целый мир. Никого рядом не осталось, все ушли, даже враги: Фатьма предательски сбежала от меня с помощью смерти, оставив один на один с совершенным ею злодеянием. И кто теперь в ответе за испорченное детство Османа, Керем? - Султанша, Вам тяжело, но у меня есть для Вас приятнейшая неожиданность, которая, надеюсь, затмит горе от услышанного ранее, - с этими словами он направился в сторону дверей, даже не удосужившись выслушать моё мнение относительно нежданного подарка, но в этом и был весь Керем. Своими прямотой и вынужденной обходительностью он умел внушить доверие любому, кому требовалось, и эта способность слуги не раз помогала нам в трудные минуты, а в большей степени проявилась во время заговора против Махпейкер. Не сумей он тогда внушить евнухам, что ситуация обернётся всеобщим благополучием, то вряд ли я сейчас бы восседала на этой просторной, поистине королевской кровати. Мужчина осторожно толкнул пальцами дверь, заранее приоткрытую стражниками, и я сощурила глаза в попытке разглядеть таинственного визитёра, ибо только сейчас догадалась, что вся эта ситуация была спланирована задолго до моего пробуждения и возвращения в сознание. Яркий, золотисто-синеватый свет волной хлынул в комнату, где все окна были прикрыты изысканными занавесками из толстой, непроницаемой ткани для поддержания сумрачной обстановки, ибо при участившихся приступах головной и сердечной боли я наиболее предпочитала находиться именно в лёгкой, не сдавливающей голову темноте. Подол роскошного, шуршащего черного платья со светло-коричневыми оборками едва заметно появился в самой гуще света и вскоре выдал свою хозяйку, лицо которой с искренним любопытством высунулось из-за укрытия и устремило взор прямо на меня, а улыбка этой женщины была способна растопить любые льды, вводившие моё сердце в глубокое забвение. Темноволосая госпожа распахнула объятия и торопливо зашагала мне навстречу, а я мигом подскочила с тёплой постели и неимоверно радостно прокричала (вернее, провизжала): - Муаззез! Подруга сомкнула руки на моей спине, а я, прижавшись к её груди, словно маленький ребёнок смотрела в одну точку и всё никак не могла поверить в столь внезапное счастье, обрушившееся на мою голову. Керем лишь стоял в сторонке и наблюдал за встречей старых подруг, сестёр, союзниц, которым разлука лишь пошла на пользу и заставила переоценить некоторые поступки по отношению друг к другу. Иногда мы делаем близким больно вовсе не для того, что заставить страдать, а с исключительно обратной целью. Мы желаем укрепить свою дружбу, проверить её расстоянием и иными тяготами, а потому неосознанно подчиняемся воле дурных сил, что движут нами ежечасно, но в обычные дни тихо дремлют в самом тёмном закутке их дома - бессмертной души. Жизнь заставляет нас это делать - терзать самых родных и любимых, заменить которых, увы, невозможно никем на этом свете. Но что мы можем противопоставить силам судьбы, её воле? Разве что собственные домыслы, не имеющие в своей основе никаких убедительных фактов, лишь скупое рассуждение об истине человеческого существования в целом. - Так быстро? Ты же не могла приехать из Старого Дворца всего за один день! Как тебе это удалось? - закидала я подругу вопросами, едва успев выпутаться из её объятий и пригласив присесть на софу. Заметив воцарившуюся идиллию между султаншу, главный евнух гарема поспешил удалиться и плотнее закрыть за собой двери, так как знал, что поговорить нам нужно о многом. Муаззез грациозно обогнула столик и не менее изящно присела на софу, откинув на спину длинные, каштановые волосы, по темноте своего оттенка близкие к черному. За время ссылки она сильно осунулась, кожа пожелтела, и это как нельзя ужасно портило её внешний облик, затмевая редкостную красоту полячки впалыми скулами и синяками под глазами. Возможно, в этом холодном, мрачном, лишённом живых звуков дворце она переживала не лучшие дни, но уж точно не видала тех ужасов, что довелось пережить мне и моим дочерям. - Я выехала раньше, чем ты приказала меня вернуть, потому что Керем сообщил мне, что твоё здравие оставляет желать лучшего. Но, честно, я бы хотела тысячный раз извиниться перед тобой за этот случай с Тиримюжган. Я не желала ей смерти, лишь хотела припугнуть, но... - Довольно, милая, - перебила я подругу и накрыла её ладонь своей, понимая, что не могу снова потерять столь близкого мне человека, ибо все уже давно покинули меня, отправившись в мир иной, - пусть я и любила Тиримюжган, как родную сестру, но и тебя я люблю настолько же сильно. Давай забудем о твоей причастности к этому вопиющему преступлению и начнём жить заново, без старых обид, идёт? - Но я-то не смогу забыть о том грехе, что совершила по неосторожности. Если бы я только могла повернуть время вспять и не отдавать тот приказ... Всё было бы по-другому, Турхан. - Это так. Однако, мы не властны над прошлым и будущим. Даже над настоящим мы иногда теряем свои полномочия. Перестань думать, ибо это делает больно и мне, воскрешая неприятные воспоминания. Муаззез кивнула и тяжело вздохнула, отчего её немой стон острым лезвием пронзил мои многострадальные виски, и от этой жгучей боли хотелось забиться в угол и кричать, но я лишь прислонила ладони к ушам и, постанывая, потёрла их сверху вниз, вызвав недоумевающий взгляд султанши, не ожидавшей застать подругу в таком состоянии. - Турхан? - её глаза сочились искренним волнением. - Позвать лекаря? Тебе снова плохо? - Нет, - я резким жестом остановила все попытки Муаззез хоть как-то устранить мои боли, и та повиновалась, но с нескрываемой тревогой всё так же взирала на меня и тяжело вздыхала, в то время как я уже потихоньку приходила в себя. Наконец, боль окончательно оставила меня и канула в Лету, позволив вдохнуть полной грудью и свободно оглядеть комнату, не отвлекаясь на порывистые покалывания возле ушей и в висках. Я судорожно сглотнула и резко подалась вперёд, костлявыми пальцами цепко обхватив скользкий стакан и в одно мгновение осушив его, ибо во рту внезапно пересохло, а сознание помутилось от навязчивой жажды. - Хвала Аллаху, отпустило, - с улыбкой проговорила я и откинулась на спинку софы, так как после внезапного приступа неизвестной доселе природы было очень трудно сидеть, сохраняя осанку и скрестив ноги. - Дай Аллах, такое больше не повторится, - подруга подвинулась ко мне и беглым взглядом прошлась по покоям, остановившись на стойке возле колонны, словно заметила что-то неладное в её внешнем убранстве, - но ты ведь знаешь, что такое состояние теперь станет для тебя привычным. Керем всё рассказал мне, можешь не скрывать. Береги себя и поменьше волнуйся, минутный гнев не стоит жизни. - Ах, Керем! - я тяжело вздохнула и поджала губы, всем нутром испытывая жуткое желание наказать дотошного слугу за проявленное самовольство, но лишь присутствие степенной и крайне умиротворенной Муаззез сдерживало тех демонов, что столь скоро проснулись в моей душе и норовили вырваться наружу, дабы показать всю свою силу и мощь. - Ничего не может держать в тайне от тебя... Наверное, поэтому покойный Узун Сулейман Ага так долго не соглашался на наши условия, ибо знал, что Керем не удержит язык за зубами. - Ага, хороший был человек, но быстро вкус власти почувствовал и ошибочно решил, что ты вовек не забудешь его заслуг и всё будешь позволять. Ссылка стала для него могилой, но всё-таки он заслужил этот отъезд. А помнишь тот страшный пожар? Если бы не ты, то весь дворец сгинул бы в огне, но, хвала Всевышнему, Топкапы медленно преобретает первозданный вид, словно и не было жутких происшествий тех страшных дней. Больше месяца жили в Эдирне. Жуть. - О да, помню-помню. До сих в моих покоях кое-где остались следы от огня, но постепенно слуги убирают их, что не может не радовать. Единственное, за что я благодарна тому пожару, это то, что наконец смогла отреставрировать и частично изменить, расширить личный хаммам Валиде Султан в моих апартаментах. Я туда даже попросила березовые и дубовые веники из листьев принести, чтоб купаться не только по-турецки, но и время от времени вспоминать детство, проведенное на донских землях. - У тебя там даже не хаммам, а целый банный комплекс, как в Европе! - А чем я отличаюсь от европейских королев-матерей? Я ведь тоже мать императора, наследника огромнейших территорий, потомка Фатиха и Сулеймана Великолепного, члена великой династии. Всё, что я имею - лишь малая часть того, что могу иметь по праву, статусу и титулу... Что это мы о Сулеймане Аге заговорили, о прошлом? Старость ли? - Керем это всё, Турхан, Керем, а не старость! - во весь голос рассмеялась изрядно повеселевшая султанша, и я с необыкновенным задором подхватила её поистине детскую радость, зайдясь в таком же искреннем хохоте и только сейчас заметив, насколько мне не хватало её звонкого голоса и привычного тепла, без которого весь дворец словно окутывался зимней стужей. - Ты мне расскажи о своей ссылке. Ты следила за нашей малышкой? - в скором времени перестав смеяться, наконец задала терзающий меня вопрос и с выжиданием посмотрела на Муаззез, которая смахнула выступившие от смеха слёзы и сделала крайне серьёзное, сосредоточенное выражение лица. - Конечно, Турхан. Или ты думаешь, что я уеду из дворца и буду отсиживаться, ничего не делая? - Какая она? Взрослая, наверное, красивая? - воодушевлённо протянула я и прикрыла глаза, представляя образ юной, молодой девушки, столь близкой и родной мне, до боли в сердце. - Разумеется! Так подросла, что, кажется, ей не 11 лет, а целых 16! Щёчки розовые, румяные; глаза синие, совсем как у тебя, огнём горят и добром светятся; медные с каштановым отливом локоны на свету золотом переливаются, а улыбка выше всяких похвал, даже самый черствый человек не устоит перед её ангельским взглядом. Красавица, несравненная красавица! А как на мать свою похожа! Разве что глаза голубовато-синие, как у бабушки! Думать об этой девочке было мучительно сложно, ведь эти мысли причиняли невероятную боль, разрывали сердце, терзали душу, заставляли переосмыслить всю свою жизнь и пожалеть о том, что мне пришлось сделать ради спокойствия и тишины во дворце. В течение одиннадцати лет несчастная султанша коротает бесконечно долгие дни в каменных стенах чужого дворца, в то время как в Топкапы живет целая армия наложниц-бездельниц, не умеющих ничего, кроме как ублажать моего сына в тёплой императорской постели и рассказывать ему небылице о своей прошлой жизни. Несправедливо, но... Наверное, это одна из моих самых больших ошибок, совершённых за всю жизнь. Бехидже появилась на свет за три месяца до гибели её матери Гюльбеяз от рук Гюльнуш, а потому бедная девочка никогда в своей жизни не видела лица матушки, что была чиста, как горный воздух, как родниковая вода. Именно рождение маленькой султанши и побудило Махпаре на дальнейшие действия, ведь венецианка боялась, что самая любимая фаворитка Мехмеда родит шехзаде - соперника для тогда ещё единственного наследника, Мустафы, сына Гюльнуш, и тогда падишах сможет несказанно возвысить новоиспечённую любимицу, позабыв о своей первой, настоящей любви - Рабии Эметуллах. Совершив этот страшный грех, Махпаре очень корила себя и сожалела о содеянном, но вернуть уже ничего не могла, а потому в течение двух недель ходила на могилу Гюльбеяз, дабы попросить прощения, ведь тело девушки достали из морской воды и похоронили со всеми почестями, достойными любимой женщины повелителя. Несмотря на то, что муки совести продолжали терзать девушку, она никак не желала видеть дочь покойной во дворце, криком кричала и молила увезти это дитя подальше от дворца, ибо в каждом взгляде маленькой султанши Эметуллах видела Гюльбеяз. Эта необъяснимая и ни чем не оправданная неприязнь, даже ненависть к Бехидже удивляла всех обитателей дворца, ведь Уммю Гюльсум - дочку ненавистной всем Гюльнар - Махпаре приняла как родную, а тут строптиво упиралась и не желала даже имени ребёнка слышать, не разрешала малышке и брата Мустафу видеть, упрямо отвергая все мои попытки доказать ей невиновность малышки. Так продолжалось год. Скрепя сердце я всё же решилась на опрометчивый поступок и, собрав целую толпу нянек и слуг для маленькой султанши, выделила ей второй по размеру дворец в Эдирне, куда она и отправилась на долгие годы, пропав с глаз мачехи Гюльнуш и своего отца. Отправить Бехидже в Старый дворец я не смогла, так как боялась дурного влияния Салихи Дилашуб на доверчивого ребёнка, а потому девочка с ранних лет стала полноправной и единоличной хозяйкой собственного дворца, пусть и во многом уступающего в своём величии громадному и богатому Топкапы. Гарем со слезами на глазах провожал малышку Бехидже, которую рабыни из-за её медных, вьющихся локонов прозвали Хюррем - в честь её великой, столь же рыжеволосой и небезызвестной родственницы, о коей мне так много рассказывала покойная Кёсем Султан. С тех пор я лишилась спокойного сна, в душе коря себя за такой мерзкий поступок, ведь я фактически выгнала внучку из родного дома из-за капризов помешавшейся на тот момент Гюльнуш, но если бы я знала, что Бехидже сейчас думает обо мне, то стало бы намного легче. Может, она любит свою бабушку, ведь я иногда посещаю её и дарю подарки, однако это самая малость, ибо никто не сможет возместить ей потерянную в раннем детстве материнскую заботу. - Дай Аллах ей долгих лет жизни! - Аминь! Она о тебе спрашивала. Прекрасная девочка, хвала Всевышнему! - Я подумала и всё-таки решила вернуть Бехидже во дворец, ведь за столько лет Махпаре, должно быть, уже остыла и не так яростно воспримет малышку, недели прежде. Тем более Бехидже уже взрослая девочка, она должна воспитываться отцом и бабушкой, коли рано потеряла мать, ведь я так или иначе безмерно люблю внучку. Надо позвать Керема, ведь у меня к нему есть поручение не только касаемо Бехидже, но и ещё одно исключительно личное дело. - Правильное решение, Турхан. Так нужно поступить намного раньше, ибо девочка могла не страдать все эти годы, а жить в мире и согласии с нами. - Какой мир и какое согласие могут быть в гареме, Муаззез? Уж поверь, что в её дворце намного тише и размереннее жизнь, чем у нас в Топкапы, - смеясь, проговорила я и вытащила из тарелки круглое, румяное яблоко. - Ты права, Валиде Султан, - с улыбкой приподняла бровь подруга и едва слышно вздохнула, словно устала от тяжёлых будней, - у нас всё бурлит, кипит, жизнь не стоит на месте. Я ведь и поблагодарить тебя хотела, что с Ахмедом разрешила увидиться. Да продлит Аллах твои дни и сделает тебя самой счастливой! Дай Аллах, ты никогда больше не познаешь печали! - Аминь, Муаззез, аминь. К чему такая благодарность? Ты - мать, и я мать. Ты имеешь право видеться с сыном, пусть и очень редко, ведь он - твоё дитя. Однако, если не будешь совершать ошибок и всегда находиться со мной поблизости, то я смогу уговорить Мехмеда разрешить тебе видеть Ахмеда чаще. - И всё-таки спасибо. Я очень счастлива теперь. - Храни тебя Аллах. - И тебя, Турхан.

***

Апрель 1679г. Осман так и не стал нормально разговаривать, нам оставалось лишь надеяться на чудо, что малыш однажды сможет произнести хоть пару слов своим прежним голосом, но это было маловероятно при таких обстоятельствах. Айше родила хорошенького мальчика, которого назвала Селимом, и с рождением ребёнка полностью погрузилась в хлопоты, дабы хоть как-то забыться в суете и приглушить ежедневное горе, которое болью в сердце отзывалось при каждом взгляде на маленького Османа. Она всё так же смеялась, проказничала и шутила над всеми подряд, но что-то в ней изменилось, перестало быть прежним - потух огонь в глазах, его поглотила бездна печали и безысходности. Эсмахан тоже обзавелась ребёнком, вернее, детьми - с разницей в год она родила сына и дочь, которых Мехмед назвал Ибрагимом и Турхан, словно специально затрагивал самые болезненные струны души своей матери; та же участь постигла и мою племянницу Нурбахар - она стала счастливой матерью прекрасной Михришах Султан, так похожей на её красавицу-маму. Жизнь куда-то бежала, спешила, время утекало сквозь пальцы, а я даже не успевала опомниться, с каждым разом всё яснее осознавая, что дни уже давно приобрели неимоверную скорость и на крыльях мчались вслед за минутами, часами, один за другим меняя сутки. Фатьму Султан похоронили без излишней помпезности и шума, на этот раз я постаралась обеспечить полную секретность её смерти, ибо крайне не хотелось, дабы снова объявились очередные представители династии и обвиняли в смерти своей родственницы правящую Валиде Султан. Признаться, я слишком устала от чрезмерной суеты и постоянных упрёков в свой адрес, а потому и поступила на этот раз согласно своим собственным представлениям, послушав голос разума, а не извечно сострадающего сердца. Кёзбекчи Юсуф Паша являлся одним из тех немногочисленных посвящённых, кого удосужились и сочли нужным оповестить о смерти султанши, ведь он всё-таки был мужем покойной, а значит имел на это право. Но мужчина оказался не менее корыстным, чем его жена - сразу же после похорон потребовал оставить ему всё имущество Фатьмы Султан, а там было немало всякого добра, не считая золота и драгоценностей. Пришлось согласиться, иначе бы этот подлец на весь Стамбул растрезвонил о коварном плане султанш дворца Топкапы, а уж тогда проблем было бы намного больше, нежели потеря возможности пополнить казну конфискованным имуществом династии, и одна из них - утраченное доверие народа и смена любви на ненависть. Такого я никак не могла допустить, ибо всегда держалась за любовь османов, как за единственную спасительную соломинку вне дворца. Но султанша ушла не одна, ведь вскоре после её таинственного ухода в Топкапы снова заглянула смерть, и на этот раз её визит принёс намного больше слёз и страданий, мук и боли, ибо милосердная из милосердных султанш, имя которой - Ханзаде Султан, безвременно покинула нас. Я не видела её последних минут, но с ней были Нурбахар и Бахарназ - дочь госпожи от первого мужа, и обе девушки утверждали, что, умирая, она улыбалась и повторяла имя моего брата. Ни "Демир", а именно "Дмитрий", что без сомнений странно, ведь ни я, ни покойный брат, ни кто-либо другой не говорили ей прежнего имени её возлюбленного мужа, ибо сам он старался избегать подобных разговоров с супругой, открываясь в своём первозданном облике лишь передо мной. Возможно, они нашли друг друга на небесах и там обрели вечное счастье, но как бы не было, внезапный уход Ханзаде не только погрузил всех в скорбь, но и объявил о том, что все до единой дочери покойной Кёсем Султан покинули этот мир, окончательно поставив точку в этой незаконченной истории и лишив меня всех, кто был связан с Махпейкер тесными узами родства. Я сидела на софе и при приглушенном свете читала книгу, изредка поглядывая на пламя свечи, что в один миг разгоралось, а потом так же быстро снова затухало и становилось бледным и неясным, словно осенняя погода, хотя на улице стояла тёплая, бархатная весна, а воздух был мягким, влажным и свежим. Фериха Султан сидела рядом со мной и что-то напевала себе под нос, перебирая мощные струны арфы, но её музыка совсем не мешала мне сосредоточиться, наоборот, она успокоивала и позволяла разуму на мгновение отойти от всего мирского и погрузиться куда-то на дно собственных фантазий, познать всю их глубину и эстетическую завершённость. За последний год она изрядно похорошела и перестала быть такой замкнутой и забитой, чему очень поспособствовало общение с Гевхерхан и Айше, от одной из которых Фериха перенимала статность, мудрость и умение промолчать там, где нужно, а от другой непреклонность, детскую наивность и весёлый нрав. - Пой, красавица, пой, родимая, ведь ты знаешь, что им любимая.., - только начала Фериха набирать темп припева, как вдруг остановилась и убрала пальцы от арфы, чем крайне удивила меня и заставила поднять глаза и оторваться от книги, ведь, читая, я уже замерла в ожидании кульминации всей песни. - Ну, чего же ты остановилась? Давай, "сад вишнёвый, ну что за диво! Не смотри в глаза так пугливо..." Давай дальше, ещё две строки! - с азартом протянула я и не успела дать пару наставлений султанше, как двери покоев внезапно открылись, разрезав тишину грохотом, словно острым клинком, а на пороге показался Мехмед, весь напыщенный, в высоком тюрбане и торжественных одеждах, расшитых золотом и серебром. - Внимание! Достопочтенный Султан Мехмед Хан! Девушка оттолкнула арфу куда-то себе за спину и одним рывком поднялась с места, склонив голову и исподлобья принявшись изучать зрелых лет падишаха, в то время как я не торопясь встала с уютного сидения и, тяжело вздохнув, улыбнулась сыну, дабы тот не подумал, что мать ему не рада. - Валиде, - Мехмед стрельнул глазами в сторону Ферихи и с любовью посмотрел на меня, нежно коснувшись губами материнской руки, - Вы как всегда прекрасны и излучаете свет! С каждым годом Ваша красота становится всё ослепительнее! - Как говорят в Европе: "Самое вкусное вино то, что дольше всех лежало на твоей полке", мой Лев. Здравствуй, родной, - я заключила сына в своих объятиях, а тот рассмеялся и носом коснулся моих волос, совсем как в свои детские годы - маленький Мехмед очень любил нюхать мои волосы и играть с ними, ему безумно нравился их розовый аромат. - Я, наверное, позже зайду, султанша. Повелитель, Валиде Султан. С Вашего позволения, - смутилась обескураженная неожиданным визитом незнакомого ей ранее султана Фериха и, получив наше разрешение и бросив пару двусмысленных взглядов на Мехмеда, позвала Керема и заставила его тащить за собой арфу, а сама медленной походкой, женственно покачивая бёдрами, грациозно покинула апартаменты, единожды обернувшись на нас. Мехмед загадочно улыбнулся и посмотрел куда-то в стену позади меня, явно обдумывая нечто постороннее, и это мне жуть как не понравилось, ибо уж очень кричащими были эти переглядки. Сын осторожно поправил перстень на большом пальце и искоса посмотрел на меня, будто в чём-то подозревая или догадываясь о какой-то ситуации, что содержала в себе подвох. - Как не приду, Вы всё беседуете со слугами. Уж больно богато Вы их наряжаете, матушка, - усмехнулся падишах и сел на тахту, величественно откинув подол кафтана, а я, последовав его примеру, тоже заняла удобную позицию на софе и с возмущением приподняла бровь. - Если захочу, то все мои служанки, даже самые мелкие из них по титулу, будут ходить в золоте, мои средства мне позволяют. А коли уж на то пошло, то эта девушка отнюдь не прислуга, а Кая Фериха Султан - дочь твоей покойной кузины Эсмахан Каи Султан и Мелек Ахмеда Паши, внучка султана Мурада и правнучка Кёсем Султан, она уже второй год живёт в Топкапы, сынок. - Да? А почему я не знаю? Куда смотрят Керем и Эхсан, почему так плохо работают и не оповещают падишаха? - вспылил сын и большими бледными пальцами обхватил запястье правой руки, потирая его и морщась от боли, словно что-то резко укололо его в то место. - Тебя оповещали, Мехмед, но ты как всегда ничего не заметил дальше своего носа, ибо всё время пропадаешь в Эдирне на охоте, и, как вижу, ты нарядился, а значит снова поедешь туда. А Керем... Керем есть Керем. На нём всё держится, я без него не смогу. Он работает, так сказать, на благо гаремного просвещения. Сейчас он втройне занят, ибо преподаёт девушкам литературу, а особо любознательным рабыням ещё и венецианский, вернее, итальянский язык, - вздохнула я и зачерпнула из чаши горстку сушёного инжира, во все глаза уставившись на Мехмеда и не переставая жевать сладкое угощение. - Всё ясно, учту и исправлюсь. Я пришёл, Валиде, чтобы попрощаться, ибо, как Вы уже предположили ранее, я еду охотиться и немного отдохнуть после недавнего похода. Я сделал всё, как Вы просили, и нашёл достойных архитекторов для строительства Ваших новых больниц и столовых. Дай Аллах, Ваши дела зачтутся Вам Всевышним как благие! - Дай Аллах, сынок. Охотник ты мой, всё никак не насытишься своим увлечением, беда-беда! Езжай, что ж поделать, да благословит тебя Всевышний! - недовольно покачала головой и приподнялась с софы, дабы обнять сына и благословить его в добрый путь, но в душе я сожалела, так как знала, что этот очередной порыв охотничьей страсти затянется на долгие недели. - Благодарю, Валиде. Вы следите за здоровьем? Принимаете все лекарства, что выписал лекарь? - с тревогой в голосе протянул Мехмед, как только выпутался из моих цепких рук, на что я одобрительно кивнула, прикрыв глаза и добро улыбнувшись. - Не беспокойся, сынок. Я пока ещё хочу жить, а потому не хочу рисковать и выполняю все предписания. - Замечательно. Помните, что я никогда не забываю о Вас и волнуюсь, пусть и не показываю этого. Берегите себя в моё отсутствие, Валиде, ибо Вы самое ценное, что у меня есть. - Как и вы, мои драгоценности: ты, Гевхерхан и Айше, сынок. Обязательно буду беречься. Ради тебя. Мехмед ещё раз обнял меня, да так крепко, что я едва не начала задыхаться от таких крепких объятий взрослого сына, и не спеша покинул покои матери, а я всё так же с тёплой улыбкой смотрела ему вслед, думая обо всём на свете. Не нравится мне эта история с их взглядами, а это значит, что нужно пронаблюдать за этой парочкой, дабы по глупости не совершили ошибок и не испортили себе жизни.