***
Я сидела на софе в окружении толпы служанок и играла с внучкой, что мирно расположилась у меня на коленях и что-то упрямо твердила на языке, понятном ей одной. Гюльнуш с сыновьями - 12-летним Мустафой и Ахмедом, которому через месяц должно исполниться 3 года - расположились на пышных подушках и с аппетитом уплетали принесённые сладости, изредка поглядывая в нашу сторону. Старшая Хасеки сына выглядела превосходно: карие глаза сияли подобно солнцу, жгуче-чёрные волосы были заплетены в сложную, объёмную причёску, что сверху украшала средних размеров корона с массивными изумрудами, так гармонирующими с ярко-зелёным цветом роскошного платья. Казалось, время не властно над этой женщиной, даже наоборот - прожитые годы прибавляют её зрелой красоте ещё больший шарм, очарование, несвойственное юным особам. Не зря она столько лет остаётся единственной любовью Мехмеда, несмотря на его однодневные увлечения другими наложницами. Она научилась бороться с ревностью, стала во всём слушать голос разума, контролировала порывы своего гнева. Даже мой сын восхищался мудростью любимой женщины и не чаял в ней души. - Какая же ты сладкая, моя маленькая! - я расцеловала Хатидже в обе щёки и вручила ей другую игрушку, подняв глаза на мать девочки и её братьев. - Мустафа, Ахмед, согласитесь, что ваша сестрёнка прекрасна? - Да, Валиде Султан, - в один голос ответили мальчики и заулыбались, поднявшись с места и подойдя ближе к сестре. Мустафа поправил воротник ажурного платьица маленькой султанши и поцеловал её в макушку, чем вызвал улыбки на лицах матери и бабушки. - Вы - её защитники. Старшие братья. Никогда не забывайте, что Хатидже нуждается в вас, в вашей поддержке, никогда не позволяйте никому обидеть сестрёнку. - Мы очень любим Хатидже, Валиде Султан, мы не бросим её, - проговорил маленький Ахмед и прижался ко мне, а я откликнулась на порыв нежности внука и ещё крепче притянула его к себе. - Вот и правильно, Ахмед. Что бы ни случилось, никогда не забывайте, что все вы - братья. Одного рода, одного отца. Кто бы что ни говорил, помните о вашем единстве. - А папа говорит, что однажды мы с Ахмедом будем воевать, - серьёзно заявил старший Мустафа и в ожидании ответа устремил на меня свой пронзительный, чистый взгляд, поставив бабушку в тупик. Я кричащим о помощи взглядом посмотрела на Махпаре, но девушка находилась в не меньшем замешательстве, а в глазах её появились глубокая печаль и жуткая боль от осознания страшной действительности. - Тот, кто помнит о братстве, не станет воевать. В единстве кровного родства - сила. Ваша сила. Наш повелитель имел ввиду что-то другое, мой дорогой, не думай об этом. Ахмед - твой брат. И Баязид тоже. Вам нельзя воевать и отдаляться друг от друга. О Аллах, и это своим внукам говорю я - та, что собственными глазами видела, как брат безжалостно отдаёт приказ об убийстве брата; как мать, не моргнув глазом, не пустив ни слезинки, приказывает янычарам низложить своего же сына, а потом и убить его, и к этому причастна ещё и его старшая жена; как бабушка участвует в заговоре, дабы устранить одного внука и возвести на престол другого. Та, что застала эпоху кровожадной, властной, великой Кёсем Султан, чьи глаза, словно ледяные пустыни, сжигали своим холодным огнём; та, что много раз спасала сына и вырывала его из цепких лап смерти, рискуя всем на свете, но не жалея о содеянном. И сейчас именно я вбивала в головы маленьких внуков светлые мысли о братской любви, коей никогда не существовало в стенах Топкапы в своём первозданном виде. Кому, как ни мне, утверждать об обратном, но внутренний голос подсказывал, что убить в этих крохотных, наивных созданиях веру в доброту мира - чистой воды кощунство, ибо это разобьёт их ангельские сердца. - А матушка говорила, что Вы знаете много интересных сказок на чужом языке и красиво их рассказываете. Почему Вы нам не рассказываете их? - забрался на софу Ахмед и сделал большие глаза, в то время как его Валиде Гюльнуш смущённо улыбнулась. - Ах, сказки... Русские сказки... Это не просто истории, это целый мир. Мир добра и милосердия, - я тяжело вздохнула и поцеловала Хатидже в макушку, изнемогая от душевной боли и тоски по Родине. - Знали бы вы, шехзаде, какой у нашей Валиде Султан прекрасный голос, когда она говорит на родном языке. Кажется, что в её речах слышно отдалённое журчание хрустального родника, а слова, будто песня, льются из её уст сладостной мелодией, - улыбнулась Махпаре и погладила младшего сына по шелковистым волосам, отдавая ему всю свою любовь и нежность. Со стороны входа в мои апартаменты послышались странные звуки - около покоев началась какая-то возня, за которой последовали крик одной из служанок и упорные просьбы стражников, обращённые к гостю, чтоб тот успокоился и вернулся к себе. Мы с Махпаре перекинулись парой странных взглядов, дети мгновенно замолчали: даже маленькая Хатидже, будто почувствовав неладное, устремила свой взгляд на резные двери и выронила деревянную лошадку. Наконец, слуги сдались, и двери с треском распахнулись, впустив внутрь растрёпанную и красную от рыданий женщину, в которой я вскоре узнала свою дочь. Гевхерхан была не похожа на себя: впалые, безумные глаза, под которыми красовались внушительных размеров синяки; светлые, спутанные до узлов волосы, кое-как собранные в хвост и перевязанные белой ленточкой; привычная улыбка сменилась угрюмым выражением лица. Я не узнавала прежде светлую и исполненную добра и радости дочь, ибо сейчас передо мной стояла её полная противоположность, а причину этих изменений она ни единожды не озвучила, застыв напротив столика со сладостями, из за которого резко встала Махпаре Султан и, пребывая в сильном удивлении, поклонилась сестре падишаха. - ААА! - этот крик шёл из самых недр её души, и в нём было столько боли и отчаяния, что хотелось провалиться сквозь землю, дабы не испытывать этих страданий, которыми султанша делилась с окружающими. Она рванулась с места и со всей силы пнула столик, но тот остался на месте, и тогда султанша схватила его за край и с истошным криком опрокинула серебряный поднос, не поднимая глаз на испуганную семью брата, а покои разразились жалобным плачем малышки Хатидже. - ААА! - Гюльнуш, забирай детей и иди к себе как можно быстрее, я потом вас позову, мои дорогие, - как можно спокойнее произнесла я и с трепетом отдала плачущую внучку матери, что, схватив Ахмеда за руку, сию же минуту покинула апартаменты Валиде Султан, а заключал их стройную колонну шехзаде Мустафа, до последнего момента оборачивающийся и жалобно смотревший на тётушку. - ААА! - снова вскрикнула Гевхерхан, как только двери захлопнулись за спинами гостей, и стала метаться по покоям матушки из стороны в сторону, круша всё на своём пути. Казалось, она хотела разобрать покои Валиде по камушкам, ибо мимо меня пролетало всё, что только могло находиться в этих отнюдь не бедных апартаментах: зеркала разбивались; книги ударялись об стены, и страницы покидали переплёты; серебряные стаканы (даже те, внутри которых находилось разной природы содержимое) оказывались на полу и пачкали ковры; подсвечники срывались со стен и отбрасывались в углу (и откуда в такой щуплой на вид особе столько силы, свойственной крупному мужчине?). И что самое странное - она не произносила ни слова, даже не плакала и не жаловалась, лишь уничтожала всё, что видела на своём пути, и время от времени стонала, словно раненная волчица, до смерти пугая меня своим поведением. - ААА! - Гевхерхан! Последняя стойка рухнула со свистом на пол, а потухшая свеча покатилась в неизвестном направлении, завершив общую картину погрома. Дочь долгим взглядом оглядела результат своих стараний и прижала ладони к щекам, откинувшись на холодную стену и медленно сползая по ней вниз, тем самым забившись в угол и оказавшись в тёмном участке апартаментов матери. Я осторожно спустилась с возвышенности и, стараясь лавировать между сброшенными на пол предметами, подошла к дочери и присела на ледяной пол рядом с ней, сравнявшись глазами. Аккуратно прикоснулась к её волосам, отчего султанша вздрогнула, но ничего не сказала, оставив мою немую попытку узнать, что случилось, без ответа. - Гевхерхан, родная моя, милая, самая прекрасная, доченька моя, - со слезами на глазах я резко схватила её ладони и убрала их от щёк молодой женщины, увидев, наконец, её печальные, избитые непонятным мне горем, глаза. - Что произошло, дорогая? Что заставило тебя так огорчиться? Что-то случилось с Эсмахан? Дочь неожиданно разрыдалась и прижалась к груди матери, а я крепко обхватила её руками и заключила в своих объятиях, медленно поглаживая по растрёпанным волосам. Её плач становился всё более похожим на истерику, она пыталась что-то сказать мне, что-то прояснить в этой странной ситуации, но глотала слова из-за судорожных рыданий, а потому все сказанные ею фразы превращались в бессмысленную словесную кашу. - Гевхерхан, медовая моя, любимая доченька, свет очей моих, душа моя. Объясни, наконец, своей безутешной матушке, что произошло, иначе я сейчас сойду с ума и потеряю сознание от тех картин, что рисует воображение. - Его больше нет, Валиде, нет, - султанша резко взглянула мне в глаза и снова зашлась в рыданиях, положив голову на материнские колени. - Кого нет, родимая? - Ахмеда! ААА! Как мне дальше жить, Валиде? Я жизни без него не представляла, любила его всей душой, мечтала состариться рядом с ним и умереть на его руках. И он о том же мечтал, превозносил нашу любовь выше всех житейских трудностей, он дышал нашей любовью. Зачем мне теперь этот мир, матушка? Помогите мне, прошу Вас, у меня сердце разрывается, душа болит, жить не хочется! Только Вы меня поймёте, Валиде, Вы ведь тоже любили! Помоги мне, мама, уйми мою боль! Слезы прыснули из глаз, и я нежно коснулась губами щеки дочери, не переставая гладить её по волосам, ибо наблюдая за страданиями своего ребёнка, я страдала во много раз больше. Сердце огненными стрелами пронзала боль от великой потери, так как свыкнуться с мыслью, что Кёпрюлю Фазыл Ахмед Паша предстал перед Аллахом, было крайне тяжело, ведь эта новость свалилась как снег на голову, погрузив мою несчастную, овдовевшую дочь во вселенские муки, вырвав сердце, полное любви, из её хрупкой груди. О Всевышний, забери боль моего ребёнка и даруй её мне! - Пусть Аллахом упокоит его душу... Кто тебе это сказал? Когда это случилось? - с трудом выдавила из себя эти вопросы и отвернулась к окну, принявшись наблюдать за осыпающимися листьями под протяжные стоны дочери. - Аминь. Вчера, Валиде, но сообщили мне только сегодня... Мой Ахмед направлялся в Эдирне, но в дороге скончался от водянки... О Аллах, он ведь только начал возвращаться к привычной жизни, прекратил увлекаться грешным вином и погрузился с головой в религию... Я стольких лекарей приглашала, чтоб они излечили моего супруга, но все они были бессильны... Иногда боли Ахмеда были настолько невыносимыми, что тот не мог спать ночами, а я сидела у изголовья и перебирала его волосы, немного облегчая страдания любимого... Я думала, что страшная участь минует нас, но ошиблась... Теперь его нет, а я утонула в слезах своей любви... - Не говори так, не терзай материнское сердце... - Это говорю не я, Валиде, а моя боль... - Моя милая доченька, всё образуется. Помни, что у тебя есть Эсмахан и Рафие Шах, есть я, Мехмед, племянники и кузены, ты не одна в этом мире, ты справишься с этой болью. Мне не меньше тебя жаль Ахмеда, он был прекрасным мужем для моей дочери, замечательным, любящим отцом моих внучек, - мой голос дрогнул, и я тяжело вздохнула, ещё крепче прижав к себе щуплое тельце уже взрослой султанши. - Мне тяжело, матушка, больно! Я не вижу жизни без Ахмеда! - из глаз Гевхерхан катились крупные, жемчужные слёзы, что оседали на подоле моего платья, а стенания дочери были настолько душераздирающими, что моё сердце едва выдерживало эту пытку, беспорядочными ударами отзываясь в груди. - Ты справишься, ты сильная! Помни: всегда есть те, ради кого стоит жить.***
Два месяца спустя. Январь 1677г. Фазыл Ахмеда Пашу со всеми почестями похоронили в гробнице его отца - Кёпрюлю Мехмеда Паши, а новым великим визирем стал его брат, приёмный сын господина Мехмеда, ставший частью семьи Кёпрюлю - Мерзифонлу Мустафа Паша. Гевхерхан пыталась наложить на себя руки, что едва не закончилось положительным результатом - в последний момент подоспели мои слуги во главе с Керемом Агой и вырвали из рук дочери флакон с быстродействующим ядом, тем самым спасши ей жизнь. Тяжелее всего пришлось мне, ибо с возрастом я стала слишком чувствительной и остро реагировала на все происшествия, касающиеся моей семьи, поэтому узнав о неудачной попытке дочери свести счёты с жизнью, я на несколько дней закрылась в самой дальней комнате апартаментов и, не переставая, плакала, пока окончательно не выбилась из сил. Осознание того, что я могла потерять свою родную дочь, могла лишиться ещё одного ребёнка, прочло засело у меня в голове и не желало покидать её просторов, а выбраться из этой пропасти горя и скорби помогла весёлая и не привыкшая отчаиваться, беременная Айше. Дочь дни и ночи напролёт сидела у меня под дверьми, оставив сына служанкам, и пела песни на русском, так как знала, что только родная речь так сильно согревает мою душу и приносит мне некоторое счастье, несоизмеримое с другими радостями. Как я узнала позже, она нашла в гареме славянскую наложницу и за определённое вознаграждение попросила научить её петь русские народные песни, не ограничившись парой-тройкой композиций. Пусть Айше и напевала их с жутким акцентом, но сам факт такой заботы и неимоверной любви со стороны султанши заставил меня снова вернуться к прежней жизни и переосмыслить некоторые свои поступки. Теперь же мы все вместе: я, остепенившаяся и кое-как пришедшая в себя Гевхерхан, Айше, Ханзаде и Махпаре сидели в моих покоях, которые в короткий срок восстановили после погрома шустрые слуги, сделав апартаменты ещё более шикарными, чем они были до этого. Все занимались своими делами: кто-то вышивал, кто-то просто разговаривал обо всём на свете, кто-то читал книгу и параллельно пытался вникнуть в тему разговора, дабы ничего не пропускать мимо своих ушей. - Аллах-Аллах, когда уже родиться этот ребёнок? Никакого покоя от него нет! Такое ощущение, будто внутри меня развернулось поле битвы, а его войны целыми днями палят из пушек! - Айше скорчилась от боли и приложила руку к округлому животу, тотчас же посмотрев на него осуждающим, но в то же время нежным взглядом. - Ну, успокойся уже, родной мой. Хватит толкаться. Маме больно. - Помнится мне, Айше, ты говорила, что хочешь одних мальчиков, потому что якобы с ними легче. Вот теперь жди маленького султанзаде и не жалуйся, - улыбнулась Гевхерхан и поудобнее устроилась на пышных подушках, потеснив сидящую рядом сестру. - Не знаю, когда вообще успела забеременеть, ведь я и мужа-то редко вижу. Но, признаться, рада предстоящему материнству, ибо Осман давно хотел брата или сестру, ему скучно одному, - услышав слова о муже и семье, Гевхерхан склонила голову и угрюмо уставилась в пол; та же реакция наблюдалась и у Ханзаде - женщина на мгновение застыла, словно задумавшись о чём-то невесёлом, сжала бледными, тонкими пальцами массивные пяльцы и попыталась продолжить работу, но тотчас же укололась об острую иглу. - Как дела у Нурбахар, султанша? - обратилась я к Ханзаде и взяла в руки стакан с тёплым молоком, специально разогретым для меня по приказу Керема Аги. В свете последних событий он стал во много раз трепетнее относиться ко мне и буквально окутывал своей заботой, испытывая волнение по любым мелочам, связанным с ухудшением настроения Валиде Султан. По моей просьбе Шебнем прокралась в его покои и узнала, что Керем завёл новую тетрадь, видимо, решив, что старая безвозвратно утеряна. Тем же лучше - меньше проблем свалится на мою голову. - Они с Сулейманом Пашой ждут пополнения, - оживилась госпожа и широко улыбнулась, поделившись своей радостью со всеми, кто находился в этой комнате. - Как прекрасно! Уже к середине лета у меня будут внук и внучатый племянник! Двойное счастье, хвала Аллаху! Он даровал нам эту радость за испытанные страдания! - я всплеснула руками и восхищённо посмотрела на Айше, которая не меньше меня была приятно удивлена этой новостью и обхватывала живот руками в надежде на успокоение её буйного малыша. - Дай Аллах, Валиде, дай Аллах, - покачала головой беременная дочь и загадочно улыбнулась, с недовольством взирая на собственное тело. - А то скоро с ума сойду с этим проказником! По покоям прокатилась волна дружного, заливистого смеха, даже угрюмая Гевхерхан вытянула из себя пару сдавленных смешков и с по-детски милой улыбкой продолжила читать, стараясь ограничиться от всего мира и сконцентрироваться на запутанной сюжетной линии. Однако, у неё это плохо получалось: как только кто-нибудь из нашей многочисленной группы султанш говорил что-то поистине смешное, златовласая госпожа снова заразительно хохотала, вселяя радость в сердца окружающих. Но какой бы она не выглядела восхищённо-равнодушной, в её глубоких, цвета океанских глубин, глазах таилась ни с чем несравнимая печаль, неутихающая боль, отразившаяся единой седой прядью в густой копне волос. Она изо всех сил старалась начать новую жизнь, перестать так яро оплакивать Ахмеда, хотела стать прежней Гевхерхан Султан, но сердце её отчаянно сопротивлялось переменам и не желало отпускать любимого. И я, как никто другой, понимала дочь и полностью поддерживала, ибо однажды утром тоже проснулась вдовой, без права на исправления былых ошибок. Внезапно раздался стук и скрип дверей, и в комнату зашла несколько взбодрённая Шебнем Хатун, в глазах которой читалось искреннее недоумение. Девушка без единого звука поклонилась всем членам семьи падишаха, находящимся в апартаментах, и тут же юркнула в мою сторону, обогнув компанию беседующих султанш и едва не задев бедром плечо смеющейся Гюльнуш Султан. - Валиде Султан, извините, что отвлекаю, но у нас гости, - прошептала запыхавшаяся служанка, наклонившись к моему уху, и поджала губы от неведения, что делать дальше. - Какие гости, Шебнем? Мы никого не ждали. Или же кто-то посмел приехать без предупреждения? Гюльнар, да? - столь же тихо протараторила я и цокнула губами, представляя, что может случиться, вернись Гюльнар в этот дворец. - Нет, это не она, госпожа. Фатьма Султан и неизвестная мне султанша уже пришли и ждут Вашей аудиенции. - О Аллах! Очень интересна причина их визита. Что ж, проси. Шебнем кивнула и тут же удалилась, в то время как Гевхерхан заметила неладное и, приподняв бровь, выставила ладонь, как бы спрашивая, что произошло и почему её матушка так резко помрачнела, но я не смогла вымолвить ни слова и лишь тяжело вздохнула и опустила глаза, осознавая сложность ситуации. Фатьма, младшая дочь покойной Кёсем Султан, никогда не отличалась покладистым характером, кротким нравом, а потому мне было очень тяжело с ней поладить с самого первого дня знакомства - султанша во всём поддерживала свою мать и так же люто невзлюбила старшую Хасеки брата, считая, что именно я виновна во всех бедах, случившихся с их семьёй. Но больше меня она ненавидела лишь покойную законную супругу султана Ибрагима - Телли Хюмашах, так как однажды ей приходилось унижаться и прислуживать этой женщине из-за мимолётной прихоти падишаха. Вот и сейчас она вряд ли приехала просто так, чтобы навестить "любимую" семью. У неё была какая-то цель, определённая миссия, но какая, мне лишь предстояло выяснить. Фатьма Султан, несмотря на почтенный возраст, грациозно миновала дверной проём и величавой походкой прошествовала в сторону возвышенности, не переставая приторно улыбаться всем, на кого бросала свой оценивающий взгляд. За ней скромно шагала и озиралась по сторонам застенчивая девушка, примерно одного возраста с Эсмахан, и крепко сжимала в руках розу, сшитую из шёлковой ткани, будто у неё хотели отобрать столь дорогой её душе трофей. Она выглядела настолько беззащитной и одинокой, что мне хотелось обнять её и пожалеть, пусть я и знала эту девушку всего несколько минут, но юная особа определённо внушала доверие и всем своим видом говорила, что явно не представляет собой опасности. - Здравствуй, Турхан. Ты совсем не изменилась, - восхищённо протянула дочь Кёсем и неопределённо хмыкнула, протянув руку для поцелуя, но я проигнорировала этот унизительный жест. Все вокруг с удивлением смотрели на сцену нашей встречи, но по-прежнему оставались на своих местах, лишь Ханзаде Султан встала с подушек и подозрительно воззрилась на приехавшую без предупреждения сестру, явно не понимая, что является причиной действий самой младшей из дочерей Махпейкер. - Добро пожаловать, султанша. Сочту за комплимент. Почему Вы не предупредили нас о своём визите? - А разве мне нужно сообщать кому-то о своём приезде туда, где я должна находиться по праву и статусу? - усмехнулась госпожа и поправила пышную причёску из тёмно-русых, густых волос, чередующихся с седыми прядями. Последние явно преобладали над естественным цветом. - Фатьма? Почему ты не сказала, что приедешь? Я бы встретила тебя в своих покоях, сестрёнка! - улыбнулась Ханзаде и хотела обнять сестру, но та пошла на попятную и подняла ладони, отстранившись от султанши. - Сестрёнка? Ты говоришь "сестрёнка"? Предательница. Ты предала нашу мать и устроилась рядом с её убийцей. Сидишь вместе с этими змеями и вдыхаешь этот воздух, пропитанный кровью. А ты, Турхан, весьма неплохо поработала, раз смогла расположить Ханзаде к себе и внушить ей, что ты не причастна к смерти Валиде, - голос Фатьмы Султан сочился желчью и ядом, когда она обращалась ко мне. - Кстати, прошу внимания: Кая Фериха Султан, дочь покойной Каи Султан и внучка султана Мурада, которую ты безжалостно лишила матери, - женщина схватила смущённую девушку за плечи и вытащила на всеобщее обозрение к явному недовольству последней. - Но я ни коим образом не причастна к смерти Каи! Она скончалась при родах, я даже не знала об этом, покуда покойная Зейнеб не сообщила мне об этой трагедии! - сорвалась я на крик и не на шутку разгневалась, так как при жизни Кая Султан была очень хорошей девушкой и никогда не питала ко мне плохих чувств, за что и я относилась к ней, как к доброму другу. - Не знаю, Турхан, твои руки по локоть в крови. Почему бы и нет? - вздохнула нежданная гостья и убрала руки от Ферихи, которая с ненавистью поглядывала на "заботливую" Фатьму Султан. - Но ведь Турхан Султан действительно невиновна в смерти Валиде, мне отец рассказывал! - попыталась возразить девушка, на что получила суровый взгляд от сестры дедушки и понуро опустила голову, лишённая возможности высказать собственное мнение. - Помолчи, Фериха, ты ещё юна и многого не знаешь. Турхан Султан притворщица, а её действия - сплошная ложь. Своими добрыми делами она замаливает смертельные грехи. - Довольно! Выбирайте выражения, султанша! - Гевхерхан резко встала с места и подалась вперёд, пытаясь скрыть меня от взгляда госпожи, будто таким способом могла избавить от её назойливых обвинений. - Вы находитесь в присутствии правящей Валиде Султан, женщины, почитаемой и уважаемой гаремом, а не простой рабыни, поэтому ведите себя достойно в её покоях! Я никогда не проявляла неуважения ни к кому из старших членов династии, но Вы переходите все границы! Никто не заставляет Вас покидать дворец, живите в своё удовольствие, однако если ещё раз посмеете так низко обвинять мою Валиде без каких-либо доказательств, если хоть раз оскорбите её честь и достоинство, то будете иметь дело со мной! - Гевхерхан, Айше, отведите Фериху Султан в свои покои и не давайте ей скучать, позже я присоединюсь к вам, - я нежно улыбнулась дочерям и юной госпоже и указала головой на дверь, поэтому девушки быстро среагировали и без шума увели удручённую султаншу, глаза которой светились благодарностью за спасение от этого тревожного зрелища. - Ты, Эметуллах, тоже можешь идти. Возвращайся к детям. Наложница сына поклонилась и, не оборачиваясь, покинула покои Валиде Султан, которые превратились в поле брани и наполнились возгласами султанш. Фатьма, словно приготавливаясь к очередному нападению, стала во враждебную позу и сдула выбившуюся из причёски прядь, а Ханзаде, обиженная колкостями, сказанными сестрой, плотнее подошла ко мне и схватила за локоть, давая понять, что не сильно верит словам султанши и всё ещё доверяет мне. - Зачем Вы так, султанша? Зачем Вы раните душу этой юной девушки, похожей на нежный, весенний цветок? Зачем порочите её разум тем вымыслом, который так слепо считаете правдой? Что Вам сделала Фериха, что Вы так беспощадно используете её в своих целях? - я сделала печальные глаза и схватилась за сердце, которое резко запекло в самом центре груди, вынимая из меня всю душу. Ханзаде, заметив это, схватила меня за оба плеча и с тревогой смотрела на то, как я судорожно хватаю воздух ртом, пытаясь надышаться на целую жизнь вперёд, и не знала, что делать и как прекратить этот приступ, снова одолевший Валиде Султан. Грудь словно сдавили огромными, раскалёнными тисками и пытались выжать всё содержимое без остатка, заставляя меня страдать при каждом движении, даже при самом заурядном и незначительном. Я хотела уже было закричать от боли, но приступ столь же внезапно прекратился, как и начался, а Фатьма лишь усмехнулась и облизнула сухие губы, снова начав разговор. - Фериха переживёт это, она ещё молода, а вот мои дни сочтены, ибо я уже не в том возрасте, когда можно попусту растрачивать драгоценные минуты жизни, - женщина перевела взгляд на встревоженную сестру. - Я ведь не выгляжу на 70 лет, верно? Впрочем, как и ты, Ханзаде, ибо ты старше меня на год. Однако, мы обе уже дряхлые старухи, которых Аллах по неизвестной причине всё ещё держит на этой земле. - Ты - странный человек, Фатьма. Я не думала, что моя когда-то добрая и верящая в любовь сестра сможет так измениться. Жаль, очень жаль... - Очнись, Ханзаде, и оглянись вокруг. Тебя обманывают. Думаешь, почему у нашей Валиде были следы от верёвки на шее, когда её нашли в своих покоях посиневшую? Она была задушена, дорогая моя, а не отравлена послом, как считают те глупцы, что поверили в ложь, преподнесённую им убийцами. Турхан постаралась сохранить свою честь не запятнанной, однако Аллах всё видит и воздаст ей за её грехи. - Может, ты и права, Фатьма, не знаю, - Ханзаде Султан тяжело вздохнула и крепче сжала мою руку своей, резко подняв глаза на сестру. - У Турхан, как и у меня, есть дети. Даже если она сделала то, о чём ты сейчас говоришь, даже если она так обошлась с нашей Валиде, то я не буду осуждать её. Тебе известно, что хотела сделать покойная матушка - убить Мехмета и возвести на престол Сулеймана. Может, так случилось, и посол действительно отравил Валиде, а может, это Турхан защищала своих детей. Я не видела, что произошло в тот вечер, и не могу так открыто говорить об этом. Но я тоже мать, у меня пятеро детей, четверо из которых уже имеют свои семьи. И ради каждого из них я бы тоже пошла на всё, даже на такой грех. Я с удивлением взглянула на Ханзаде, но та не отводила взгляда от сестры, которая, казалось, сейчас лопнет от гнева и неожиданности, ведь она явно предполагала, что султанша поверит ей и, обвинив меня в смерти матери, станет союзником и предпочтёт месть, но этого не случилось. Госпожа удивила своими рассудительностью, справедливостью и великодушием, а потому в комнате на мгновение воцарилось неловкое молчание, что спустя некоторое время нарушилось свистящим выдохом Фатьмы. - Не могу поверить... Ты совсем не любила нашу Валиде? Как ты можешь так говорить, Ханзаде? - султанша всё никак не могла поверить в слова сестры, лишь разочаровано вздыхала и качала головой. - Почему же? Любила. Но, если ты помнишь, покойная матушка не очень хорошо обошлась с Махфируз Султан и её сыном. В этом дворце нет безгрешных, Фатьма. Слабые не выживают в этих стенах, потому что их вытесняют те, кто сильнее, умнее и хитрее. Здесь все замешаны в грязных интригах, даже ты и я. Мы в своё время были выданы замуж не просто так, а ради выгоды. Валиде заботилась о своём влиянии, о будущем сыновей, грезила султанатом. И её тоже нельзя обвинять в алчности, потому что она боролась, пыталась выжить и оградить нас от всего мирского зла. - Жаль... Жаль, что у меня больше нет сестры. Ещё увидимся, ибо я не собираюсь покидать Топкапы. Хорошего вечера, - Фатьма Султан тяжело вздохнула и, махнув подолом, стремглав выбежала из моих покоев, оставив нас с Ханзаде одних в тяжёлой, давящей на голову тишине.***
В коридорах царила жуткая, нагнетающая обстановку тишина, будто бы весь мир одновременно уснул и явно не спешил очнуться от нежданной спячки. Впервые за столько лет бренной жизни во дворце я наблюдала удивительное явление - гарем не издавал ни единого звука, словно полностью вымер, ибо даже слуги не суетились и не сновали взад вперёд по узеньким дорожкам между каменными, холодными, как тысячелетний лёд, стенами, отложив все свои дела на более поздний срок. Однако, вся сказка чудом превратилась в кратковременный мираж, когда я медленными шагами достигла дверей одних из самых вместительных покоев дворца Топкапы и внимательно огляделась, заметив пару стражников и яркий свет, вливающийся в коридор через широкую арку. Здесь же моих ушей достигли и отдалённые голоса рабынь, извещающие о том, что в ташлыке всё ещё остались живые души, готовые в случае опасности подоспеть на помощь, ибо в тёмных окрестностях гарема было на редкость тревожно. - Валиде Султан, о Вашем визите нужно сообщить госпоже? - подался вперёд один из стражников и учтиво склонил голову, но я сделала отрицательный жест и, поблагодарив за предложенную помощь, стремительно миновала дверной проём, в который меня пропустили услужливые евнухи. В покоях было не слишком темно, скорее, мрачновато, ибо единственным источником света служила одинокая, лишённая компании своих подружек свеча, с течением времени превратившаяся из стройной красавицы в плоское, кособокое чудище. Занавески тоже были задёрнуты, не пропуская последние лучи заката зимнего солнца в сумрачные апартаменты, в центре которых стояла роскошная кровать с массивным балдахином, а на ней, подогнув ноги под себя, отчуждённо сидела юная девушка, не выпускающая из рук шёлковой розы, так милой её сердцу. На султанше было синевато-серое платье с красными османскими узорами, подол которого волной спускался на пол; изящное рубиновое колье, подчёркивающее молодую красоту её тела, и скромная диадема со вставками из тех же камней, коими были украшены колье и серёжки. Весь её вид говорил о том, что она явно не настроена на беседу, но когда госпожа подняла глаза и увидела вошедшего гостя, её губы изогнулись в мимолётной улыбке. - Позволишь войти? Кая Фериха кивнула, встала, чтобы поклониться, и снова села на край в ту же позу, освобождая мне место, а я в свою очередь осторожно, стараясь не издавать ни звука своими шагами, дабы не нарушать эту удивительную тишину, прошла в сторону просторной кровати и с любопытством взглянула на подобие розы, которое девушка так цепко сжимала тоненькими пальчиками. - Роза? Очень тонкая работа, мне нравится, - восхищённо протянула я и села возле султанши, на единый миг коснувшись поверхности шёлка. - Вы правы, госпожа. Её заказала у портного покойная матушка, когда носила меня в утробе, ведь она знала, что у неё будет дочь, и знала, что умрёт. С тех пор, как появилась на свет, я не расстаюсь с этой искусственной розой, что хранит в себе запах моей матери и дышит ней. - Я беспокоилась о тебе, Фериха. Ты целых две недели не выходила из своих покоев, не показывалась ни в гареме, ни в саду, а мне всё никак не удавалось найти повода для встречи с тобой. Неужели Гевхерхан и Айше обидели тебя? В глазах девушки мелькнула тень радости, но тут же померкла на фоне той печали, которой были полны её глубокие карие колодцы. Она вручила мне розу и, тяжело вздохнув, будто древняя старуха, уставшая от этой жизни, подвинулась поближе ко мне и внезапно обхватила мои ладони нежными ручками. - Конечно же, нет, султанша, даже наоборот, они были со мной так добры и откровенны, что я впервые в жизни смогла почувствовать себя тепло, совсем как дома, и открыть кому-то душу, излить все наболевшие печали. Ваши дочери просто чудесны, пусть Айше и неродная Вам по крови, но они обе полны того искреннего милосердия, какого нет ни в ком из обитателей гарема, и в этом их особенность, этим они и схожи. Я верю, что Вы тоже очень хороший человек - Ваши глаза тому подтверждение, ведь Вы смотрите на меня так, как много лет назад смотрел на меня покойный отец, он же мне и рассказал, что мама умерла без чьего-либо вмешательства. - Ты ещё так молода, - я нервно сглотнула подкативший к горлу ком и едва сдерживала слёзы, норовившие вырваться наружу шумным потоком, - а уже так мудро рассуждаешь, подобно взрослому человеку. Я действительно не причастна к смерти твоей Валиде, ибо она была очень хорошим человеком, до сих пор помню её пронзительный взгляд, смотрящий тебе в самый центр души. - Правда? Вы помните мою матушку? - она окинула меня восхищённо-восторженным взглядом, словно нашла самого дорогого и родного в мире человека, и ещё крепче сжала мою руку. - Конечно, помню. В детстве она была такая бойкая, своенравная, даже несколько жёсткая и капризная, а потом резко изменилась буквально за один день, будто кто-то подменил прежнюю Каю Султан новой, нежной и доброй, способной сострадать и быть верным другом. Мой покойный муж, султан Ибрагим, посчитал решение своей матери Кёсем Султан весьма мудрым и выдал племянницу замуж за твоего отца, Мелек Ахмеда Пашу, от которого султанша часто сбегала в свой родной дворец, сторонясь его из-за большой разницы в возрасте. Однажды госпожа увидела его снова, и случилось великое чудо - Кая Султан влюбилась в собственного мужа и вернулась в свой дворец, больше я никогда не видела её. Спустя много лет покойная Зейнеб Султан сообщила мне о твоём рождении и о смерти Каи, что стало для меня великим горем. Она была замечательным человеком, ты очень похожа на неё и внешне, и душой. Ты - истинная дочь своей матери. - Благодарю, султанша, мне редко кто говорит об этом. Отец назвал меня в честь матушки - Кая, а имя "Фериха", что значит "счастливая", они выбирали вместе, ведь хотели, чтобы моя судьба была похожа на сказку, а сама я ступала по дорожке из золота. Говорят, моя Валиде видела вещие сны, в которых ей являлись покойные султаны Ахмед, Мурад и Мустафа и предупреждали о том, что ей не выжить после родов, что скоро "несчастная дочь Мурада" окажется рядом с ними. Кто знает, было ли это правдой, однако всё свершилось с точностью до каждой мелочи, ведь Валиде предпочла умереть, будучи матерью, а не бездетной султаншей, - девушка тяжело вздохнула и схватила стакан с водой, сделав несколько продолжительных глотков. - Я помню отца, как этот день, несмотря на то, что он умер, когда мне было всего лишь 3 года. Он бескрайне любил меня, баловал, посвящал всё своё время дочери, словно чувствовал, что скоро умрёт и оставит меня круглой сиротой. Ему не пришлось долго быть вдовцом, ведь вскоре после смерти жены его женили снова, а супругой стала Фатьма Султан, забравшая меня к себе после кончины отца. - Хвала Аллаху, ты не осталась совсем одна. - Признаться, мне смертельно одиноко, султанша, моя душа гибнет в пустыне отчаяния, одичавшая и угнетённая. Я чувствую себя никому не нужной, проводя большую часть жизни в пустых апартаментах, ведь госпоже абсолютно нет до меня дела, она занята новым браком с Кёзбекчи Юсуфом Пашой. Единственный мой собеседник - шёлковая роза, через которую я прикосновениями общаюсь с покойной Валиде. Наверное, я сошла с ума. - Перестань. У тебя есть мы. Оставайся в Топкапы, здесь для тебя всегда найдётся свободная минута у меня и моих дочерей. Будешь помогать мне с делами гарема. - А можно? - Разумеется! - я тихонько засмеялась, а Фериха на радостях кинулась в мои объятия, прижавшись к груди Валиде Султан, будто хотела спрятаться от всех суетных дел под моим кровом. Мне было жаль Каю Фериху, ибо бедная девочка в юном возрасте осталась абсолютно без родителей, навсегда лишившись возможности их увидеть, лишившись всего, что только было у неё по праву от рождения, а потому глаза прекрасной девушки всегда сияли огнём незабвенной печали, берущей своё начало из скорбящего сердца. Она была настолько беззащитна и открыта этому миру, что все без исключения наносили ей болезненные удары и пронзали грудь мечом жестокости и злобы, отчего султанша и стала такой застенчивой, отделившись от окружающего мира в страхе снова получить очередную порцию яда из разящих гнилью уст, называющих её круглой сиротой и обузой. Фериха кидалась из стороны в сторону, пыталась найти хоть кого-то, кто сможет понять её и выслушать, кто подставит своё крепкое плечо, за которое можно будет смело удержаться, распахнет свои объятия и окутает заботой и поддержкой, ибо их так не хватало госпоже на протяжении всего детства и юности. Девушка искала верных друзей, и она их нашла их в тот момент, когда уже совершенно отчаялась и разочаровалась в поисках. - Благодарю, Валиде Султан, да благословит Вас Аллах за Вашу доброту, - Кая Фериха нежно улыбнулась и, приложив розу к груди, долго не покидала моих объятий, словно пыталась согреться после долгих лет пребывания на людском холоде, а я и не торопилась уходить, ведь все дела, требующие моего вмешательства, ещё с утра завершены.***
Мысли смешались в единое целое, образуя несвязную кашу, в то время как я сломя голову бежала вдоль длинного коридора, спотыкаясь на пустом месте из-за невнимательности и спешки. В воздухе всё ещё витал аромат опасности, смятения, который я кожей почувствовала в с трудом озвученных словах и сбивчивом дыхании Эхсан, что подобно капризному ребёнку скривила губы, наморщила лоб и готова была расплакаться сию же минуту, как только ворвалась в мои покои с пренеприятными вестями. "У...у...у...уби...убил...убил..ли," - всего-то и промямлила служанка, но этой корявой фразы хватило для того, чтоб моё сердце остановилось, замерев в надежде на ложность слухов. Я всё бежала и бежала, набирала темп, а тяжелые наряды внушительно затрудняли действия, мешали свободно двигаться, отчего этот коридор стал казаться бесконечным, как все мои страдания, да и несколько сырой запах свежего, молотого кофе, идущий из султанской кухни, стал давить на голову и изрядно надоел, на долгое время отбив у меня охоту отведать чашку горячего бодрящего напитка. Сейчас мне как никогда хотелось забиться в угол и плакать, однако я не могла позволить себе такой роскоши, ибо на моих плечах лежала тяжкая ответственность - не давать своим детям погибнуть в бездне горя, не показывать гарему своей слабости и ни за что на свете не склонять голову перед житейскими трудностями, ведь если сломаешься раз - во второй раз погибнешь. Этот урок я выучила наизусть и умело следовала его негласным правилам; через боль и адские муки, горя в предсмертной агонии, совершала невозможное, руководствуясь не чувствами, а голосом разума. И он ни разу не подвёл меня, всечасно указывая верный путь из тысячи дорог к вершинам, совсем как сегодня, как всегда. Чинная тишина в кромешной темноте внезапно сменилась светом и истошными криками, отчего я сначала сощурила глаза от резкой смены обстановки, а когда кое-как привыкла к новому освещению, то в ужасе обнаружила целую толпу разномастного народа возле покоев Айше, а сама девушка с диким криком отчаяния безуспешно пыталась ворваться в собственные апартаменты, но крепкие стражи упорно не желали пропускать султаншу внутрь. Она ногтями царапала двери, изо всей силы била по нему кулаками, стонала, как раненный зверь, но могучие истуканы не сдвинулись ни с места, уверенно продолжая с честью исполнять свои оборонительные обязанности. - Айше! - я рванулась с места и кинулась к дочери, но та явно не услышала моего оклика и с усердием продолжала ломать двери и колотить стражников, не обращая внимания на собравшуюся толпу зевак, что расступилась, как морские воды, дабы пропустить Валиде Султан и не разгневать ещё одну представительницу султанской семьи. - Айше! - снова прикрикнула я и схватила дочь за плечи, развернув её лицом к себе и увидев налившиеся кровью, безумные, исполненные горя глаза султанши, что с некоторым удивлением смотрели на мать. - Что случилось, дорогая? Объясни мне, я ничего не пойму, Эхсан толком ничего не рассказала, застыла в проходе с каменным лицом. Айше Султан нервным взглядом, который можно было списать на её беременность, оглядела сбежавшихся на возгласы рабынь, и её верхнее веко судорожно задёргалось, предупреждая о том, что султанша, очевидно, весьма разгневана из-за столпотворения, но старательно скрывает свои чувства за тяжёлым, пронзительным взором, идущим из глубин её души. Дочь подняла вверх пухленькую ладонь, и все вокруг замолкли, испугались, изумлённые всем происходящим, а сотни любопытных до чужой жизни глаз воззрились на госпожу, ожидая речи из её алых уст. Я тоже несколько напряглась, будто стрела, что вот-вот должна покинуть тетиву и вылететь из лука, и аккуратно коснулась локтя дочери, но та будто не замечала моих действий и всё так же упрямо смотрела на затихший гарем. - Чтоб я больше никого из вас не видела возле своих апартаментов! Не смейте даже приближаться к моим покоям, а уж тем более входить в них без личного на то разрешения, иначе ваши головы полетят с плеч! Чтобы ни одна гаремная крыса не сунула свой нос в эти комнаты! Вам ясно? ЯСНО?! - дочь топала ногами, кричала во всё горло, срывалась на неистовый плач, что было совсем не похоже на мою Айше, извечно весёлую и полную сил, дарящую радость даже самому обездоленному и обозлённому человеку; сейчас же султанша больше походила на сумасшедшую, ибо в её глазах горел тот самый огонь безумия, что мне когда-то выпала честь лицезреть в глазах Ибрагима. - Айше, доченька, что случилось? - я искренне недоумевала, что происходит в этом тёмном участке дворца, и большими глазами изучала тоскливые лица рабынь, всей душой тревожно ожидая внятных объяснений, так как после таких неоднозначных слов личной служанки всё ещё пребывала в оцепенении, не ведая истины происходящего. - Валиде, - лицо дочери побагровело, а из мутных глаз покатились горькие слёзы, стекающие сплошной волной по подбородку, - эти мерзкие крысы пытались задушить моего сына, хотели убить моего Османа! Валиде, он едва не умер, понимаете?! Я ведь могла лишиться самого дорогого в своей жизни, они могли отнять у меня ребёнка! Матушка, казните этих мерзавок! Всех до единой! ВСЕХ! Айше громко вскрикнула, прижав трясущиеся руки к покрасневшим, горячим щекам, и издала странный, неизвестный по своей природе звук, отдалённо похожий на визг, а я заключила её в своих объятиях и нежно поцеловала в макушку, в то время как дочь не переставая содрогалась в рыданиях. В голове никак не желал укладываться прискорбный факт, что моего внука пытались убить таким жестоким образом, поступив как совершенно бесчеловечное создание, недостойное жизни на этом свете. Как можно поднять руку на маленького, беззащитного ребёнка, если даже в его глазах ещё присутствует свет Аллаха, утрачиваемый нами с возрастом? Какой стальной характер нужно иметь, чтобы накинуть смертоносную верёвку на тоненькую, нежную шейку, и совершить такой великий грех, которому нет прощения ни на земле, ни на небесах? - Не плачь, милая, горемычная моя, помни о малыше, что у тебя под сердцем. Как это случилось, родная? Кто посмел? Что с моим внуком, он жив? - в тревоге затаив дыхание нетерпеливо спросила я и, закидав госпожу вопросами, снова поцеловала её в макушку, как бы успокаивая дочь, и обернулась к толпе рабынь, смерив их презрительным, уничтожающим взглядом. - Учтите, девушки, если с головы султанзаде Османа упадёт хоть волос, я лично казню вас всех, не оставлю никого в этом дворце, кто способен совершить такую измену. - Эта девушка служила мне, матушка, была самой верной, преданной, присматривала за ребёнком, водила его на занятия, и я очень любила её, а сегодня она накинула петлю на шею моего сына. Хвала Аллаху, Керем Ага пришёл мне сообщить о предстоящих празднествах как нельзя вовремя и спас Османа, вытащил его из лап этой мерзавки. Валиде, сынок был весь синий! Синий, Валиде! - она захлёбывалась в собственных слезах, разрывая моё сердце на части, но продолжала говорить сквозь долгие всхлипы. - Его поспешно отнесли в лазарет и кое-как вернули к жизни... Осману 6 лет, а теперь он перестал говорить от испытанного ужаса, от пережитой маленьким сердечком боли, матушка! Вам несколько запоздало сообщили об этом кошмаре, что ворвался в нашу жизнь... - Убью... Убью своими руками... Уничтожу, раздавлю, как песчинку! - изнывая от злобы и нетерпения, закричала я и поправила сползшую в правый бок диадему, в то время как гнев стремительно закипал в моём сердце и не торопился остывать, сжигая тело и разум изнутри. - Эта хатун жива? Где она? - Жива, матушка, её бросили в темницу и как раз дожидаются Вас. Чтоб ей пусто было! Да покарает её Аллах! - Айше вырвалась из моих объятий и небрежно вытерла длинным рукавом мокрые щёки, печальными глазами смотря мне прямо в душу и пытаясь понять, что задумала её Валиде и какая кара ожидает неудавшуюся убийцу невинного племянника самого падишаха. - Медиха! Шебнем! Пусть одна из вас останется с Айше Султан и передаст Керему Аге, что я пожелала вернуть Хатидже Муаззез Султан из ссылки, а другая отправится со мной. Стража, - я обернулась к верной охране, и они тут же приосанились, заметив на себе взгляд султанши, - пропустите мою дочь в её апартаменты и больше не мешайте госпоже. Я лично возьму ситуацию в свои руки и сама решу, как поступить, пока повелитель в походе, а если мне понадобится ваша помощь, то вам сообщат об этом мои слуги. - Как прикажете, Валиде Султан. - А вы чего глазеете? Любопытно, не правда ли? - девушки тут же смущенно опустили головы и защебетали, но как только я хлопнула пару раз в ладоши, они тотчас же оживились и сдавленно захихикали. - Все по местам! А ну, бегом в ташлык, возвращайтесь к работе! Никто не изъявил желания досаждать Валиде Султан, а потому по единому моему слову девушки тут же встрепенулись и склонили головы в заученном поклоне, каждое действие которого было отточено в результате многолетней практики и пребывания в гареме. Меня всегда удивляла эта способность девушек - быстро возвращаться к прежним делам после вопиющего происшествия, но, честно признаться, именно это умение наигранно-равнодушно реагировать на события в жизни династии ни единожды помогало избавиться от лишних вопросов и пересудов за спиной, хотя при всём этом рабыни были жуткими сплетницами, жадными до слухов и лживых слов. Наверное, это никогда не изменится, ибо сущность гарема сохраняется в своём первозданном состоянии на протяжении многих веков, и будет оставаться такой же вечно. Нелёгкую роль надзирательницы для Айше выбрала немногословная Медиха Хатун, поэтому мы с Шебнем не стали долго задерживаться и поспешили в темницу на встречу с отчаянной рабыней, посмевшей так легко и без раздумий решиться на страшный грех - убийство ребёнка, являющегося потомком Эртугрула и великого Османа, члена династии Али Осман. Что являлось источником её воодушевляющей смелости, толкающей на опрометчивые поступки, мне только лишь предстояло узнать, но сердце уже ежесекундно замирало от нетерпения, смешавшегося с лютым гневом, и эта остывающая лава негодования комом застряла у меня в груди, подталкивая на самые изощрённые планы мести. Ступеньки, ведущие в самый тёмный подвал империи, где к Аллаху отправилось немало виновных и столько же абсолютно невинных душ, представляли собой крутой каменный склон, внизу которого едва виднелись приплюснутый подсвечник и усеянный отбрасываемыми светом тенями пол, а воздух в мрачном подземелье был несколько спёртым и сырым, витал навязчивый запах плесени. Тихие шаги кощунственно нарушили эту устоявшуюся и, казалось, издавна воцарившуюся тишину, а две пары неуклюжих ног старались аккуратно спускаться, дабы не позволить их хозяйкам покатиться вниз и лишиться сознания. Всё здесь было чуждым и будто бы источало аромат терпкой, свежепролитой крови очередной жертвы, а потому желание находиться в затхлом помещении отсутствовало как и у меня, так и у Шебнем, ибо внутренняя обстановка никак не располагала к себе и не должна была обеспечивать уют, как раз-таки наоборот, её цель - вызывать отвращение и отталкивать незваных гостей. Этой обитель смерти и самосуда, эти стены слышали немало проклятий и за столько веков полностью ими пропитались, а духи не упокоенных жертв османских палачей находили здесь своё посмертное убежище. - Приказываю пропустить, - каменные, без единой эмоции лица высоких, могучих стражников как нельзя точно соответствовали всей мрачности коридоров, что им посчастливилось охранять, и они с таким же безучастным выражением лица отодвинули железную щеколду, пропустив нас со служанкой внутрь дворцовой темницы. Этим местом мне когда-то угрожала покойная Кёсем Султан, и только сейчас я поняла истинный ужас этого помещения, в котором толком не бывала на протяжении долгих лет: капающая с потолка вода; писк огромных крыс, забившихся в угол и сидящих где-то между щелями; неприятный, сырой запах плесени, источаемый промокшими от влаги стенами; жуткие тени, большими пятнами расползшиеся по всему пространству. Когда-то меня могли сюда кинуть за непослушание. Что ж, страшно, ведь действительно есть, чего бояться. Одни только крысы с их противным попискиванием стоят более тысячи мелких ужасов. Пробежав глазами по шершавым стенам, в одном из углов я заметила тёмную фигуру в компании кучки деловитых крыс, вздрагивающую в свете единственного факела на всю темницу. Я поджала губы и с презрением окинула жалкий силуэт в дальней части комнаты, но не сдвинулась ни с места, так как это и не требовалось, ибо у меня для таких дел существовала верная, безропотно исполняющая приказы Шебнем. Девушка что-то тихо шептала, склонив буйную голову и отрешённо взирая на крайне неинтересную поверхность пола, отчего её засаленные и спутанные от чрезмерной грязи волосы застилали лицо, скрывая его от посторонних глаз. Вероятно, провинившаяся рабыня неустанно молилась, взывала к милости Аллаха, но с моим приходом ей уж наверняка стало ясно, что никакие молитвы не спасут её от возмездия. - Встать не желаешь, невоспитанная? Перед тобой сама Валиде Султан, матушка всей империи. Учитывая твой непостижимый уму поступок, ты должна сейчас ползать перед госпожой на коленях и молить о пощаде. Ты что себе позволяешь?! - строгим голосом отчитала рабыню Шебнем Хатун, но та будто не услышала слов, адресованных ей, и всё так продолжала монотонно двигать губами и твердить какие-то невнятные фразы, различить природу которых мы не смогли ввиду слишком тихого произношения. - Шебнем, ты знаешь, что делать, - будничным тоном процедила я сквозь зубы и уставилась на служанку, которая, кивнув, буквально одним прыжком достигла строптивой девицы и с недюжинной силой схватила её за шиворот, подтащив к главной стене и заковав её руки кандалами, прикреплёнными к каменным выступам. Хатун никак не хотела сдаваться и упорно не поднимала головы, пока разозлённая Шебнем не вцепилась в её подбородок и не откинула жуткие волосы с лица бесстыдницы. - Имя? Как твоё имя? Как тебя зовут? - упрямо спрашивала личная служанка, но девушка героически оборонялась и, сомкнув уста, не проронила ни словечка, безумными глазами впившись в моё лицо в немом стоне и мольбе о помиловании. - Ты что, язык проглотила?! Отвечай, хатун, ей-богу, не то пожалеешь! В ответ снова скупое молчание, лишь сдавленный хрип вырвался из горла рабыни, но тут же сник в пучине безмолвия, ещё сильнее разозлив и без того заведённую Шебнем, что ринулась к факелу и с противным скрипом вытащила его из настенного крепления, тут же вернувшись к онемевшей девушке. Я наблюдала за всем со стороны и не вставляла своих реплик в допрос, так как пока не видела такой необходимости, но поведение неудавшейся убийцы моего внука уже стало порядком раздражать. Шебнем кротко улыбнулась, будто ангельское создание, и ладонью плавно провела по кончикам языков пламени, не единожды не поморщившись от предполагаемой боли. Глаза служанки загорелись азартом, жаждой игры, а вот в лживых очах её жертвы-собеседницы промелькнула тень неистового страха. - Видишь этот огонь? Если станешь молчать и уходить от ответа, то он снова и снова будет ласкать твоё прекрасное личико, превращая его в отвратительную смесь крови и палёных кусков кожи, - с этими словами девушка поднесла факел к щекам рабыни, и истошный крик заполнил всё пространство, буквально оглушив меня и заставив поморщиться от того ужаса, что пришлось видеть моим глазам. Волосы хатун вспыхнули, как стог сена, что сделало её мучения ещё более невыносимыми, ибо даже Шебнем, которой выпала участь исполнять роль палача, с ужасом смотрела на эту нелицеприятную картину. Преступница кидалась из стороны в сторону в попытке сбить пламя, но скованные кандалами руки мешали ей сделать даже самое простое движение, и из-за этой жуткой невозможности избавиться от пытки, её крик становился всё более визгливым и душераздирающим. - На... Назира... Меня зовут Назира! - наконец промолвила девушка, и Шебнем убрала факел от её лица, затушив волосы рабыни, что судорожно хватала ртом воздух и стонала от боли, взвизгивая, словно птица, поранившая крыло. - Помилуйте, Валиде Турхан Султан, прошу! Проявите Ваши милосердие и доброту! Сжальтесь надо мной, Аллахом прошу! - Помиловать тебя, грешная? Я слишком долго проявляла милосердие, слишком долго жалела тех, кто ни гроша не стоит! Ты пыталась убить моего внука, хатун, тебе нет прощения! Кто приказал это сделать? Говори же! - я подскочила ближе к Назире, а Шебнем откинула в сторону факел, слегка вытащив из за пояса острый, прочный кинжал с символами династии, подаренный мною девушке в знак доверия и благодарности за верную службу. - Не скажу, Вы всё равно меня казните! Никто мне не приказал, сама решила! - дерзко вскинула подбородок девчонка и скривила губы от боли, так как обгоревшие щёки покрылись кровоточащими язвами и рубцами, но проявлять к ней жалости никто не собирался. Служанка тяжело вздохнула и цокнула губами, словно не одобряя поспешного решения запуганной девушки, но на единое мгновение в руках её блеснуло холодное лезвие, стальной клинок смертоносного кинжала, что молнией пронёсся мимо лица бесстыдницы и в искрометном движении остановился возле её шеи, где, отбивая чёткий ритм, пульсировала толстая вена. - Ты считаешь, мы здесь шутим? Хм, очень глупо показывать характер, ибо ты не в том положении, когда можно диктовать свои правила, - Шебнем хищно улыбалась и как бы заигрывала с жертвой, пугала девушку до смерти, щекотала её тонкую шейку острым кончиком ножа, в то время как истерзанная пытками Назира нервно сглатывала один комок за другим, не отрывая жутких, покрасневших глаз от руки мучителя. Она изо всех сил держалась и не издавала ни звука, словно кто-то очень сильный и влиятельный провёл с ней разъяснительную беседу и чётко изложил, как правильно вести себя в том случае, если план по совершению убийства малыша провалится, а её поймают вездесущие слуги султанш. Назира оказалась крепкой девушкой, а потому все забавные выходки служанки с ножом не помогли вытянуть из той хоть одно единственное слово, что жутко разозлило решительно настроенную Шебнем. Рабыня не хотела пасть в грязь лицом перед султаншей и боялась не справиться с порученным заданием, и именно этот страх оказаться ненужной и не оправдать ожидания госпожи побудил хатун применить крайние меры. Шебнем неожиданно вскрикнула и взмахнула ножом, всадив его под ребра девушки по самую рукоятку, отчего я тут же прикрыла глаза и ладонями обхватила лицо, снова пережив воспоминания того кошмарного вечера, когда стала убийцей Кёсем, пусть и сделала это чужими руками. Губы Назиры приоткрылись, и из них на выдохе вырвался сдавленный полу-хрип-полу-стон, заполнивший всё окружающее пространство единым зовом о помощи. Шебнем била аккуратно, умело причиняла адскую боль, но при этом нарочно оставляла девушку живой, дабы та смогла рассказать нам всё, что знала и чего ей так и не захотели открыть. - Говори! Кто приказал убить султанзаде Османа, чертовка? Говори! - брызжа слюной, прошипела темноволосая служанка и резко вырвала клинок из тела девушки, утерев окровавленное лезвие о подол вишнёвого платья. Назира вскрикнула от неистовой боли, внезапно охватившей её вместе с изъятием кинжала, и едва слышно заплакала, лишь солёные слёзы ручьём катились из глаз и, смешиваясь с кровью, сочащейся из слабо обожженных щёк, алыми струйками стекали с подбородка. Шебнем ещё пару раз повторила своё нехитрое действие с ножом, всаживая его в одну и ту же рану, и только тогда строптивая рабыня решилась идти на попятную своим принципам и принимать наши условия, что нужно было сделать с самого начала. - Я... я скажу.., - захлёбываясь собственными слезами, процедила истекающая кровью девушка, облизывая лопающиеся и хрустящие, как сухари, губы, и мне было её безумно жаль, даже несмотря на то, что она несколько мгновений назад едва не лишила жизни моего внука. - Я должна была уб...убить султанзаде и...и...и сбежать, меня даж-ж-же ждали возле ворот дворца, дабы...забрать отсюда и увезти далеко-далеко, но что-то пошло не так. Вернее, это...это я слишком медлила... нужно было душить сильнее... мальчик крепенький оказался, сильный. Мне даже жалко его стало, ведь крохотный совсем, не понял... что происходит... и почему любимая им Назира... пытается отправить его на небеса... - Как ты можешь так спокойно об этом говорить, подлая мерзавка?! - казалось, я вот-вот совсем расчувствуюсь и брошусь реветь, а девушка, прокашлявшись и немного отдышавшись, продолжила свою исповедь. - Потом ворвался Керем Ага. В тот момент у меня вся жизнь перед глазами пролетела, столько страшных мыслей посетило, столько боли обрушилось на мою голову в один момент, словно ледяная глыба... Думала, всё, конец. Так и вышло... Она меня бросила на полпути и не стала защищать... Я доверилась ей, наивная, а ведь говорили, что не стоило так полагать на неё... - О ком ты, хатун? Говори, не тяни! - О Фатьме Султан. - Я так и предполагала. Что-нибудь ещё тебе известно? - я старательно давила на девушку, но та, видимо, действительно рассказала всё, что знала и что выпала на её нелёгкую долю, а поэтому смотрела на меня с мольбой и сожалением. Но дальнейшая участь хладнокровной Назиры не представляла собой спасение от всех грехов, как того сознательно хотелось неудавшейся убийце, а предполагала одно из самых страшных, но достойных наказаний, так как девушка заслужила именно такую жестокую, беспощадную расправу, ибо поднять руку на невинного ребёнка - преступление, грех, и за этот грех нужно расплачиваться не только на небесах, но и при жизни. Я с презрением взглянула на растрёпанную, поникшую духом, измученную и истерзанную Назиру и окончательно поняла, что всё делала правильно и согласно традициям, в отличие от Шебнем, которая, оглядев результаты своей работы, не просто ужасалась, а скорее ненавидела саму себя за проявленное зверство, ведь на деле она была мягким и тщедушным человеком, открытым и отзывчивым, способным жалеть и сострадать. Служанка откинула кинжал в сторону и обхватила лицо окровавленными ладонями, издав что-то отдалённо похожее на судорожный вздох, в то время как сгорающая в агонии узница шипела и скрючивалась в разные позы, не контролируя своё тело в приступах жгучей боли. Нетрудно предположить, что бедной девушке ещё долго будет сниться по ночам эта душераздирающая картина: кричащая рабыня с опаленным лицом и обгоревшими волосами, с тремя кровоточащими ранами на животе смотрит прямо в душе и обвиняет в своих мучениях. - Стража! - не своим голосом крикнула я, и в темницу очень скоро ворвались всегда готовые воины, в руках которых было по факелу, а длинные, остроконечные мечи уютно располагались за поясами. - Казнить эту рабыню и бросить в море, а мне срочно позовите Фатьму Султан, пусть придёт в мои покои. Я сейчас тоже поднимусь.***
Гарем - это место, которое по определению не может быть тихим, в нём всегда есть место шуму и возгласам. Так и случилось сегодня: даже через стены своих апартаментов я слышала, как внизу шумят и веселятся девушки, недавно пришедшие с занятий и с аппетитом принявшиеся обедать. Уже около получаса я ходила туда-сюда по покоям, не находя себе места от тревоги и раздражения, охватившего душу, но слуги словно издевались над разгневанной султаншей и совершенно не спешили оповещать Фатьму Султан о том, что ей немедленно следует пройти в мои апартаменты для важнейшего разговора. Я готова была сорвать злость на любом, кто окажется подле меня, а потому сейчас больше походила на грозную вершительницу судеб и глазами метала молнии, взмахивая подолом изумрудного платья при каждом новом шаге. Мысли пчелиным роем скопились в голове и своим жужжанием давили на виски, ибо каждая из них пыталась перекричать другую и занять место значимой проблемы, но почти у всех тяжёлых дум были равные шансы на получение этого "титула". Так тяжело мне было лишь единожды в жизни - когда я потеряла Ахмеда, но даже тогда моя голова настолько не распухала от мыслей и образов, видимых с завидной частотой, в тот момент мне просто хотелось умереть и отправиться следом за малышом, чего мне так упрямо не позволили совершить покойные Хюма Калфа и матушка Гюльсур, ведь они видели во мне будущее этой империи, видели огненную и могущественную Валиде Султан в голубых глазах шустрой, русоволосой девчонки и, возможно, если бы не они, то я вряд ли бы сейчас была той, кем являюсь. Две калфы с золотыми руками и не менее драгоценными душами, полными доброты и искренности, проложили мне дорогу в этот мир и никогда не переставали напоминать о том, сколько крови прольётся за время моего возвышения, и их слова всегда таили в себе непререкаемую истину, а лица их я всю оставшуюся жизнь буду вспоминать с необыкновенным теплом. Наконец, двери распахнулись, впуская внутрь нерасторопного Керема Агу, который, опустив глаза, прошествовал в мою сторону и, не поднимая головы, проделал неуклюжий реверанс. Я немного напряглась, увидев на редкость странное поведение аги, но не вымолвила ни слова, выжидая, когда слуга заговорит первым и посвятит меня в известные ему обстоятельства. Но евнух подозрительно молчал и всё так же не поднимал глаз, будто чего-то боялся, хотя обычно он не страшился быстро угасающего гнева госпожи, ибо знал мой характер лучше других. Что-то мешало ему начать разговор, и это что-то явно неприятное или жуткое, не предназначенное для моих ушей. - Керем? Может, ты уже скажешь что-нибудь? Где Фатьма Султан? - не выдержала я и рванулась в сторону слуги, схватив его за грудки и прижав к колонне, предварительно хорошенько потрусив его. - Керем! В чём дело? Он всё-таки поднял полные страха и безысходности глаза и нервно сглотнул, а я с недоверием взирала на него с высоты, не выпуская из рук краёв кафтана. - Султанша... Пустите меня... Я всё скажу, не серчайте. Я откинула Керема от себя и развернулась к софе, прижав ладонь к подбородку и сжав лицо одним движением руки, причиняя самой себе невероятную боль. Постоянное неведение и незнание того, что происходит в стенах гарема, сводило меня с ума, ибо я как никто другой должна была знать даже о каждой мухе, пролетавшей в коридорах дворца, о каждой трещине на высоких потолках, о малейшей пылинке и изменении её местоположения. Обо всём и обо всех слуги обязаны докладывать Валиде Султан, ибо мать правящего султана всегда должна быть в эпицентре всех событий, касающихся гарема. Но меня всё время от чего-то оберегали, охраняли моё спокойствие, постоянно что-то скрывали, утаивали и недоговаривали значимых фактов, из-за чего я всё время попадала в неловкие ситуации. Сегодня же просто наступил день, когда моё терпение с треском лопнуло, не выдержав постоянной лжи. - Объясни мне, Керем, что происходит в этом дворце?! Почему без моего ведома снова происходят какие-то события, причиняющие вред моей семье?! Может, завтра убьют и меня, а вы всё так же будете молчать и бездействовать?! Керем смутился, но возражать не стал, лишь сделал суровый взгляд и поджал губы, словно его охватило недовольство за всех, кто ниже него по уровню полномочий, а значит и вины на них больше, чем на самом аге. - Виноват, султанша, не спорю. Прошу простить меня, но для Вас есть неприятная новость, - я в удивлении приподняла бровь и приосанилась, ожидая, что же скажет Керем и чем удивит на этот раз, - Фатьма Султан этой ночью скончалась. Лекари говорят, что у неё остановилось сердце во время сна. - Да покарает их Аллах! - я с грохотом смела всё со столика и схватилась за голову, принявшись считать круги, прогуливаясь по покоям. - Это не мог быть яд? Она не могла покончить с собой и таким способом увильнуть от нехорошей участи? - Всё возможно, госпожа, но лекари настаивают на естественной смерти. К тому же, подле султанши не было ничего найдено, лишь недочитанная книга. Теперь всё её имущество будет конфисковано в пользу государства. - Проклятье! Я стукнула рукой по тахте и обмякла, спустившись на мягкое сидение и обхватив голову руками, но что меня настолько сильно расстроило, я и сама не могла понять, будто в один миг что-то внутри изменилось, нарушило ритм, воскресило давно забытую грусть и чувство всепоглощающей боли. Что-то вокруг меня происходило (возможно, засуетился вездесущий Керем?), но я не обращала внимания ни на что, лишь сидела в одной позе, обхватив руками ноги и прижав к себе, и не могла поверить во всё случившееся, ибо это произошло в один день и изменило жизнь всего дворца, повернуло её в другое русло. Фатьма Султан умерла, Назира Хатун казнена, беременная Айше едва не потеряла ребёнка, а маленький Осман лишился дара речи. В прошлом году скончался Фазыл Ахмед Паша. За что нам все эти беды, о милостивый Аллах? Почему ты всё время заставляешь меня страдать? В чём я провинилась? Или это наказание за тёмные грехи прошлого, которые я буду волочить за собой до самой смерти? Ответь, Всевышний, не молчи. Не терзай меня своим молчанием, не смотри на нас с презрением с небес, ведь мы все - твои дети. Сердце внезапно скрутило, свело, сдавило мощными тисками, лишив меня способности двигаться и стремительно отбирая последний воздух, который только успела вдохнуть. Я как рыба бесполезно двигала губами, но боль и жжение не проходили, лишь усиливались, а Керем как обезумевший крутился около меня, не в силах ничего сделать, но намекнуть ему, чтоб позвал лекаря, я не могла из-за отнявшегося языка, что онемел в одно мгновение и лишил меня возможности говорить. Разум с каждой секундой всё мутнел, и последним, что я видела перед своим падением в тёмную бездну, были глубокие, полные безответной любви и страха глаза Керема...