***
С этого дня я окончательно потеряла покой, ибо светлые дни жизни уступили место тёмным, власть которых будет сильна до последнего моего вздоха, высасывая из изнеможённой султанши все соки и лишая желания и возможности бороться. Я перестала верить в чудесное выздоровление, смирилась со множеством недугов, одолевших меня, и великодушно впустила в свои покои заждавшуюся старость, что давно стучала в окно и грозилась нагрянуть с минуты на минуты, если сама не смирюсь со своим поражением и не признаю её власть и могущество. А что оставалось делать? Невозможно быть вечно молодой и здоровой, полной сил и румяной, как наливное яблоко, шустрой, изящной и быстрой, как лань. Понимание всей серьёзности этой многовековой истины и убивало во мне любые попытки что-то изменить, воспротивиться судьбе, бросить вызов древним устоям, хотя такое желание возникало крайне часто. Вместо буйности и своенравия пришло умиротворение, а после и раскаяние. Я стала чаще вспоминать далёкое прошлое, что из года в год терзало меня резкими вспышками уныния и тоски по давно прошедшему, чего не сможет мне вернуть никто в этом мире. Как бы не было странно, но кошмары меня совсем не тревожили, наоборот, мне виделись яркие и светлые сны, наполненные нежностью, заботой, любовью и благоуханием, отчего так часто не хотелось возвращаться в реальность, где меня снова ждали жуткие головные боли и нескончаемые пузырьки с лекарствами, от которых порой становилось ещё хуже. Больше всего я размышляла о жизни, что появилась у меня в стенах дворца, навсегда изменив привычный быт одинокой девочки Нади и заставив её жить по тем правилам, что диктовали гаремные устои и нелёгкие условия существования в нём. Помню, как нам ещё на корабле сказали, что все мы - подарок Кёр Сулеймана Паши, предназначенный для достопочтенной Валиде Кёсем Султан, старший сын которой является падишахом и уже долгое время подвержен страшной болезни, а младший заточён в Кафесе - "Золотой клетке". Тогда слова Мустафы-рейса показались мне весьма странными, ведь я до конца не поняла, что из себя представляет "Золотая клетка" и её обитатель, но и желанием узнать особо не горела, потому пропускала слова доброго аги мимо ушей и тихонько плакала в уголке от тоски по умершим родным, учась называть Бога по-турецки - Аллахом. Аги так старательно учили нас основам разговорного турецкого, что, казалось, их страх неугодить султанше затмевал разум, отчего они даже забывали заставлять нас мыть пол в каюте. Наверное, именно тогда я впервые задумалась, какой ад ожидает нас после прибытия в Царь-град. Помню, как с ненавистью посмотрела в глаза Кёсем и удивилась, что именно меня она выбрала для своего сына, хотя я нарочно дерзила и была крайне хамоватой с царственной особой султанского двора, но мудрая Махпейкер отчего-то терпела мои гнусные выходки, пусть иногда и заставляла замолчать, грозясь темницей или убийством. Знала бы тогда всемогущая госпожа, что эта русская голубоглазая девчонка однажды поможет ей отправиться на тот свет - никогда бы не обратила на меня внимания, отправив в качестве служанки одной из своих четверых дочерей, а на моём месте оказалась бы любая другая рабыня, привезённая вместе со мной. О Аллах, случись всё по-другому, как бы я жила без моих Мехмеда и Гевхерхан? Как бы жила без Айше и внуков? Хвала Всевышнему, что всё сложилось именно так, а не иначе, ибо сложно представить мою жизнь вне Топкапы. За столько лет я привыкла к этим стенам, пропитанным кровью; к этому заманчивому запаху лукума и свежего шербета; к извечно щебечущим наложницам, требующим внимания и заботы, словно маленькие дети; к борьбе за себя и за своих детей, что не всегда даётся легко и без жертв, ибо на пути к власти дорога устлана мёртвыми телами; к суете и томительному ожиданию, что властвуют в гареме испокон веков. Я стала самой могущественной женщиной в империи, за что чрезвычайно благодарна Всевышнему, пусть и тоскую по своей семье день изо дня. Молитвы превратились в средство избавления от навязчивых мыслей, потому я и стала частым гостем своей мечети, отдавая несколько дней в неделю Аллаху, таким образом хоть на сотую толику успокоив свою душу.***
С самого утра я лежала на кровати, разглядывая страницы крайне неинтересной книги с растянутым сюжетом, где-то раздобытой и принесённой мне Керемом месяц назад, и от этого занятия никакие мысли не шли в голову - одна пустота, будто в голове образовалась дыра, с каждым днём разрастающаяся всё сильнее и сильнее. Пообещав себе, что больше никогда не стану доверять вкусу Керема, я попросила Шебнем сходить в библиотеку и найти что-то стоящее, более подходящее по времени года и настроению, на что служанка с радостью откликнулась и бросилась исполнять приказ. Чтобы не тратить зря времени я быстро надела принесённый мне служанками наряд (не без помощи, конечно) и стала ходить по апартаментам туда-сюда, так как чувствовала себя на редкость прекрасно, ибо головная боль не соизволила мучить меня в раннее время. Но провинившийся евнух словно почувствовал мой гнев, потому что через некоторое время после ухода Шебнем он бесцеремонно ворвался в мои покои и сделал неуклюжий реверанс, так как явно не ожидал увидеть меня вне постели. Его глаза округлились от удивления и внезапной радости, а уголки рта растянулись в счастливой улыбке, образуя ямочки на впалых щеках. - Валиде Султан. Хвала Аллаху, Вы сегодня в добром здравии! - Стучать не пробовал? Или уже совсем забыл, как следует входить в покои султанши? - я попыталась отругать Керема за мелкий недочёт и быть крайне серьёзной, но отчего-то не выдержала натиска его доброго взгляда и заулыбалась, в душе разгневавшись на саму себя за проявленную в очередной раз слабость. - Простите, султанша. У меня для Вас столько новостей, что голова кругом! - всплеснул руками Керем и ещё раз склонил голову, а я в удивлении изогнула бровь и жестом пригласила его присесть, сделав это раньше слуги и пронзительным взглядом уставившись на пришедшего. Керем улыбнулся и скрестил руки, а на лице его показалось непонятное мне смятение, словно что-то тревожило его так сильно, как никогда, а потому он долго не мог начать разговор, глядя на меня с долей сочувствия и некого замешательства. - Начну с неприятного, - он выдохнул и напрягся, отчего вены на его руках резко вздулись, а кожа побагровела, - Эхсан сегодня утром предстала перед Аллахом. Да упокоит Всевышний её душу. - О Аллах! - от неожиданности я вскрикнула и подпрыгнула на софе, а Керем лишь с ужасом смотрел на меня, боясь очередного приступа, который может стать последним, но, к счастью, ничего страшного не произошло. Я отчаянно не могла поверить в смерть одной из давних и верных служанок, что была рядом с самого начала моего пути и всячески старалась способствовать моему возвышению, исполняю приказы наряду с покойными Гюльсур и Тиримюжган. Пусть она не всегда была со мной открытой и многого стеснялась, пусть скрывалась из виду и боялась доставить неприятностей, но зато она никогда не предавала и делала всё ради благополучия и счастья моего и моих детей, была для них няней и верной подругой в детские годы. Её тёмные, как ночь, глаза не выходили из головы, ибо они всегда излучали добро и наставляли на истинный путь, потому и смириться с её смертью было крайне тяжело, так как я не представляла своей жизни без косвенного присутствия в ней Эхсан. Она придавала сил, напоминала о былой молодости, ведь была последним оставшимся человеком, связывавшим меня с тем временем. Теперь и её нет, а значит нет и моей юности. - О Аллах.., - снова прошептала я и прикрыла глаза от боли, ибо слушать это было невыносимо. Керем всё говорил и говорил о значимости Эхсан, что я сама прекрасно понимала, качал головой и тяжело вздыхал, но во всём этом не было искренности, не было настоящего сочувствия, как мне показалось, поэтому я лишь кивала и отрешенно смотрела сквозь прикрытые веки куда-то в стенку, чего евнух совсем не замечал, продолжая свои пустые разговоры. - Помолчи, Керем. Хватит, - не выдержала я и подняла ладонь вверх, оборвав седовласого слугу на полуслове и заставив его окончательно замолчать, отчего на душе в миг стало легче и светлее. - Похороните её там же, где и Тиримюжган. Пусть будут вместе, рядом. Я так желаю. - Как прикажете, султанша, - протянул несколько обиженный Керем и отвёл глаза - то ли стыдился чего-то, то ли боялся получить очередной выговор. Мне даже стало его жаль, а потому я поспешила исправить допущенный порыв гнева, ибо в последнее время стала слишком часто срывать свою злость на несчастном аге, благодаря которому я и мой сын имеем честь жить. - Извини меня, пожалуйста. Извини, что не ценю, что часто ругаю, что подозреваю на пустом месте. Ты мне дорог, правда, ведь когда-то подарил шанс спасти сына, и эта заслуга, это благое дело никуда не денется от тебя. С Гевхерхан бы ничего не стало, она султанша, а мы могли умереть, если бы не появился ты, Сулейман Ага и Мелек Хатун, что пусть запоздало, но всё же сообщила об их планах, как и ты. Спасибо, - я накрыла своей ладонью руку евнуха и виновато улыбнулась, отчего тот в один момент растаял и сменил гнев на милость. - Вам не следует извиняться и благодарить. Это мой долг, - смутился и без того растроганный Керем и решил продолжить разговор с того места, где остановился, и я была весьма благодарна ему ещё и за это. - Есть ещё кое-что, на этот раз вести радостные. Вы не поверите, но случилось чудо - султанзаде Осман заговорил! И знаете, кто этому поспособствовал? Афифе Кадын, та самая поэтесса, что недавно приглянулась падишаху. - Благослови её Аллах! Как это случилось? - не помня себя от счастья, я встала с софы и засуетилась от приятного волнения, измеряя шагами комнату от начала до конца, что хоть на малую часть, но успокаивало и дарило умиротворение. - Она читала ему свои стихи, дабы развеселить извечно грустного султанзаде, а тот настолько воодушевился и проникся смыслом её творений, что пытаясь сочинить собственные рифмованные строки начал произносить их вслух. Это поистине грандиозное событие, госпожа! - Аллах-Аллах, нужно срочно поблагодарить эту девушку! - И я так считаю, султанша. У неё чистые намерения, она старается ни с кем не ругаться в гареме, сохраняя спокойствие даже в самых сложных ситуациях, что удивительно для прелестных обитательниц сераля. Думаю, Афифе будет весьма полезной для Вас, пусть и не станет столь же преданной, как Гюльнуш Султан. - Дай Аллах, ты прав. Есть ещё какие-то вести? Если таковых нет, то я отправлюсь к Осману, - уже было ринулась я к выходу, как Керем внезапно остановил меня и загадочно улыбнулся, вызвав чрезвычайное недоумение. - Есть одна новость, госпожа, не спешите. - И что это за новость? - я с подозрением смотрела на верного слугу, ибо уже боялась предположить, что могло случиться настолько важное за столь короткий срок, тем более, если это происшествие было не самым весёлым. - Эметуллах Рабия Гюльнуш Султан этой ночью родила прелестную девочку, сейчас она спит в своих покоях. Роды были очень тяжёлыми, повитухи боялись плохого исхода. Хвала Аллаху, всё благополучно завершилось. - Всевышний решил за эту ночь и обрадовать меня, и огорчить! Новости сыплются на меня как из рога изобилия! Благослови Аллах мою крохотную внучку! Навестим их, как только Махпаре проснётся! - от счастья я не могла устоять на месте, всё металась и металась по ставшим мне тесными апартаментам, благодарила небеса за подаренную радость, что стала лучом света среди непроглядной тьмы всех событий, обрушившихся на мою голову за последние месяцы, а то и годы. Я давно ждала чего-то светлого, радостного, искреннего и нежного, что могло бы лишить меня хоть на время тех страхов, которыми я живу день в день, боясь однажды уснуть и не проснуться. И это событие ворвалось в мою жизнь, преобразив её и добавив ярких красок, изменив обычный уклад и сделав его особенным, оттого-то сердце и билось так часто, ибо вся та радость, что пришла с рождением маленькой султанши, не могла уместиться в нём целиком, потому рвалась наружу, выплёскивалась счастливой улыбкой и слезами, отражалась в каждом взгляде. Все проблемы на время остались позади, а вокруг воцарилось счастье.***
Я не стала дожидаться возвращения Мехмеда из похода, решив написать ему письмо и известить о рождении чудесной дочери, ибо столь долгое ожидание не украсило бы жизнь ребёнка, живущего без имени, к тому же, и Махпаре согласилась со мной, добавив пару своих слов в длинное послание к падишаху. Ответ не заставил себя ждать, чему очень поспособствовали наши молниеносные гонцы, чьи кони словно на крыльях летели в лагерь султана-охотника с доброй вестью, а в своём письме Мехмед велел назвать девочку Фатьмой, чем поставил меня в неловкое положение, ибо ни мне, ни его сёстрам не хотелось называть ангельски-чистого ребёнка именем женщины, что намеревалась убить крохотного Османа, но решение падишаха никто не имел права оспаривать, поэтому мы повиновались воле моего сына. Маленькая госпожа получила долгожданное имя, в честь чего в гареме устроили ещё один пышный праздник, на котором все жители огромного дворца изрядно повеселились и получили подарки от меня и моих дочерей, лишь усилив всеобщий восторг. Признаться, этот поход Мехмеда оказался весьма кстати, путь и навредил границам моей Родины - за это время я успешно завершила поиски достойного жениха для Каи Ферихи Султан, после чего быстро и без лишнего шума выдала её замуж, предоставив госпоже и её супругу дворец в санджаке, что находился крайне далеко от столицы. Фериха много плакала, грозилась убить своего мужа и вернуться таким образом во дворец, к Мехмеду, но я лишь смеялась над её пустыми угрозами, нелепыми сотрясаниями воздуха, но из-за предосторожности отправила с ней свою служанку Лале, дабы та следила за болезной и склонной к истерикам султаншей, не давала совершать ей лишних глупостей. Гевхерхан являлась одной из тех немногих, кто поддерживал насильно выданную замуж султаншу, а потому осуждала моё суровое решение и всё твердила, что эту проблему можно было решить другим способом, более мягким, не причиняющим боль молодой госпоже, но не имея возможности что-либо исправить, дочь лишь качала головой и сокрушалась над судьбой несчастной девушки. Вот только Айше, обрадованная выздоровлением сына и подружившаяся с Афифе, считала этот поступок правильным и достойным обычаев турецкого народа, потому и смотрела на угнетённую этим событием Гевхерхан с усмешкой.***
- Мама! Я внезапно обернулась, так как чьё-то горячее, словно пламя, дыхание обожгло мою шею, но никого, кроме стоящей рядом со мной и смотрящей вдаль Махпаре, не было на террасе, отчего в один миг ледяной ужас сковал грудь, а по спине стремительно пробежал холодок. Дернувшись, попыталась отделаться от навязчивого видения, но разум отчаянно пытался сохранить это жуткое воспоминание, будто от него зависела вся моя никчёмная жизнь, однако от странного ощущения постороннего присутствия становилось только больнее. - Ты слышала это, Махпаре? - обратилась я к замечтавшейся невестке, что как и я, положив руки на перила и уткнувшись носками башмачков в крохотные расстояния между миниатюрными колоннами, наблюдала за кипящей жизнью весеннего сада, в котором весело играли возле бассейна молодые, румяные наложницы, пытающиеся хоть как-то развеяться и отдохнуть от могучих стен дворца. - Что именно? - в глубоких глазах венецианки отразилось искреннее недоумение, а потому я сразу почувствовала себя сумасшедшей, ибо нормальный человек не станет слышать всякие несуразные звуки. Погода была прекрасной даже для весны, и именно из-за такого благоволения природы я впервые за столько времени решилась выйти на террасу в компании Махпаре, которая, как сообщили слуги, сбежала ко мне в покои от Бехидже, внезапно нагрянувшей с визитом к её детям. Кроны деревьев изредка содрогались от порывов нежного, ласкового ветра, что нёс в себе ни с чем не сравнимые запахи мокрой стружки, свежескошенной травы, распустившихся тюльпанов, и от этого смешения ароматов захватывало дух, но стоило посмотреть на ясное солнышко и идеальные облака, похожие на взбитые подушки, то поистине детский восторг от прихода нового времени года становился ещё более сильным. Суровые стражники казались несколько смешными, забавными, и даже на их лицах можно было заметить пусть слабую, но всё же улыбку, которая в очередной раз подтверждала, что все мы родом из детства. - Да так, ничего, - попыталась поскорее избавиться от лишних вопросов удивлённой хасеки, но она и сама не стала продолжать разговор, снова принявшись рассматривать мелкие, будто игрушечные, фигурки рабынь, резвящихся на свежем воздухе. Всё бы ничего, если бы меня не застал врасплох очень личный вопрос, которому я и сама была не рада, но и не озвучить не могла, так как изнывала бы от любопытства и собственных домыслов. - Гюльнуш, ты бы хотела однажды вернуться на Родину? Хотела бы вернуть семью? Взгляд черноволосой султанши из спокойного и ни чем не обременённого внезапно стал сосредоточенным и серьёзным, даже немного грустным, ибо печаль затаилась в глубинах её чертовски красивых карих глаз, но Рабия старательно хотела скрыть свои истинные эмоции, а потому попыталась улыбнуться и одёрнула подол ярко-красного платья. Было видно, что в ней боролись противоположные чувства, и это ощущение двойственности сильно беспокоило прежде невозмутимую госпожу. - Не знаю. Я мало счастья видела у себя на Родине, да и мой отец, Ретимо Верцини, исчез в тот злополучный день, но его взгляд навсегда останется в моей памяти. Он смотрел на меня такими глазами, словно это ни его дочь, а огромный кусок мяса повис на плечах мощного, высокого османа, лицо которого было покрыто многочисленными шрамами. Отец позволил им забрать меня, даже не попытался воспротивиться и вырвать из рук пленивших, а ведь мог! Он предпочёл, чтобы я стала рабыней, чтобы увидела все эти ужасы гаремной жизни и почувствовала боль, чтобы стала убийцей и наблюдала за людскими смертями. Именно он, мой родной отец, счёл меня достойной этих страданий, будто знал, что мне предстоит судьба султанши. А если бы я не стала женой падишаха? Если бы отправилась на невольничий рынок, и меня выкупил бы какой-нибудь старый осман и сделал своей наложницей? Я бы не вынесла этого, избавила бы мир от себя. Простите, Валиде Султан, что говорю всё это... Вы ведь сами спросили... Простите, Валиде. Из глаз смуглой госпожи прыснули слёзы, струйками скатившиеся по щекам, и она в едином порыве от перил и выбежала из апартаментов, закрыв ладонями лицо и лишив меня своего общества. Жаль, что я не знала, что эта тема настолько болезненна для Гюльнуш, и начала этот несчастный разговор, обернувшийся исповедью и слезами. Я редко видела её настолько угнетённой, раздавленной, опустошенной, что этот внезапный всплеск эмоций наложницы сына привёл меня в замешательство, хотя мне и самой было бы крайне трудно говорить о своём прошлом. Это всегда боль, которая разрывает изнутри, уничтожает веру в будущее, на миг превращает тебя во внезапно осиротевшего ребёнка, каким ты стал много лет назад, и каждый раз она по-разному сильна. В ужасном состоянии я отошла от перил и села на подушки, взяв в руки недочитанную книгу и продолжая в душе корить себя за излишнее любопытство, но это уже точно не поможет и не избавит Махпаре от слёз и боли... - Мама!