***
Я одиноко лежала на недавно застеленной новыми простынями кровати и сжимала в руке тоненький свёрток, что совсем недавно передал мне извечно спешащий Керем, предупредив, что это не столь важное известие и что не следует сильно переживать и торопиться, а лучше повременить с его прочтением, сделав это после визита важной гостьи. Эта загадочность отнюдь не удивляла меня, ибо в последнее время такое поведение стало обычным для верного аги, будто он знал что-то особенное, чего не довелось узнать мне, а может, и не следовало знать вовсе. Возле моей постели стояла скрюченная фигура темноволосой, кудрявой, с пышными ресницами женщины, по глазам которой было видно, что ей известно о нас всех во много раз больше, чем мы сами о себе знаем. На её лицо довольно давно упала тень старости, а потому взгляд женщины был несколько усталым и измученным, но не лишённым мудрости, с которой она упрямо озиралась по сторонам, словно хотела доказать, что в её жизни ещё не всё потеряно и что она гораздо моложе и живее, чем кажется. Карие глаза старушки смотрели в упор на меня, но от этого взгляда совсем не хотелось спрятаться или укрыться в тени, напротив - темноволосая женщина будто всем телом излучала добро, так как в её присутствии я чувствовала себя как никогда спокойно, словно на меня глядела ни незнакомка, а родная мать, чей взор был приятен и по-особенному чист и светел. - Валиде Султан, госпожа, для меня честь предстать перед Вами, - старушка низко поклонилась и тут же подняла глаза на меня, сложив руки на поясе и что-то прокряхтев, а я единым жестом приказала служанке принести почтенной женщине мягкое сидение, дабы та не утруждала себя и берегла столь хрупкое здоровье. Когда шустрые слуги наконец раздобыли для старушки пару высоких подушек и подложили под спину, гостья кивнула и благодарно мне улыбнулась, отчего на душе в миг стало светлее. - Здравствуй, Шехсан Хатун, много слышала о тебе. Сразу хочу задать вопрос: ты не колдунья? Я боюсь связываться с тьмой, поэтому прошу честного ответа. - Что Вы, госпожа? - обиженно протянула добрая старица и встряхнула руками, демонстрируя отсутствие различных колец и колдовских атрибутов. - Я не совершаю никаких обрядов, а лишь говорю то, что вижу. Я тяжело больна с самого детства, и этот дар был послан мне свыше. Моё призвание - помогать, а не сбивать с истинного пути. - Замечательно, - я на локтях приподнялась и с интересом взглянула на женщину, что терпеливо ждала вопросов любопытной султанши, а в голове всё крутились навязчивые мысли, которые и заставили меня обратиться к Шехсан, дабы успокоиться или навсегда потерять спокойный сон - третьего я не ожидала, да и не стоило. - Скажи мне правду, хатун. Я хочу правды. - И какая же правда Вам по нраву, султанша? Что именно Вы хотите узнать? - женщина прищурила глаза и тяжело вздохнула, будто знала обо всех моих тайнах и крайне не хотела отвечать на прямые вопросы, но сердцем понимала, что я не отпущу её, пока не выведаю всё до малейшей крупицы. - От кого продолжиться династия Османов? От моего сына? Или от сыновей Дилашуб и Муаззез? Шехсан Хатун поджала потрескавшиеся губы, сделала большие глаза и, не промолвив ни единого словечка, прикрыла глаза и стала совершать странные действия, больше похожие на безумство, нежели на попытку ухватить хотя бы кусочек будущего из бездны снов. Она щёлкала пальцами в воздухе и жутко мычала, иногда доходя до высокой ноты и делая эти звуки до боли пронзительными и устрашающими, а потому я уже стала сомневаться в правильности своего поступка, ибо слишком боялась последствий этих предсказаний. А может, я боялась вовсе не этого? Может, я замирала в ужасе от страха услышать совсем не то, что ожидала? А ведь если она скажет неутешительные вещи, то я точно не смогу больше найти успокоения и буду всё время думать о плохом, добивая себя этими мыслями и сокращая последние годы жизни до нуля. - Вижу... Вижу трёх львов, - прошамкала напряжённая женщина и несколько раз причмокнула губами, словно хотела пить, но нарочно об этом не просила. - Тот, что слева, держит в лапах лук и стрелы, гривой размахивает из стороны в сторону. Тот, что посредине, ничего не имеет при себе, лишь одиноко смотрит по сторонам, смотрит и ухмыляется, ибо смертью от него разит. Как быстро вершин добьётся, так скоро с неё и упадёт, разобьётся. А вот третий лев умён, добр, не тщеславен, лапы крупные, глаза мудрые, да взгляд пронзительный, интересный. Только тоже не жить ему долго, так как мало толку, ведь не успеет ничего преобразить, воплотить в жизнь. - Что это значит, хатун? - попыталась я хоть как-то разобраться в этих таинственных фразах старой женщины, как та мигом остудила мой пыл, подняв палец вверх и покачав головой, словно осуждая мою нетерпеливость. - Тише. Рядом с этими львами трёх львят вижу, да все они хороши, не обделены ни талантами, ни способностью любить, да сострадать способны. Один из них меч в лапах зажал и не отпускает, ибо в этом вся его жизнь, вся сила. Не похож на остальных, так как добра в нём больше, больше щедрости. Второй с цветком сидит да любуется на него, но первого львёнка сторонится, будто винит в чём-то, ведь в глазах у него обида страшная, да такая, что изнутри сжигать будет, если тот прощать не научится. В нём будущее, в нём целая вечность. А вот третий совсем странный, как не от мира сего, и при себе ничего не имеет. Ласковый, податливый, искренний такой, да к первому львёнку всё жмётся, словно защиты ищет, любит его со страшной силой. Нет у него ни будущего, ни прошлого. Одна пустота. - Кто эти львы и львята, Шехсан Хатун? От кого династия продолжится? Ты мне это скажи! - Скажу. Династия продолжится от того, чья мать - львица с орлиными крыльями, ибо её будущее я светлее остальных вижу. Ей дано судьбы вершить, быть истинной императрицей, суждено султаншей великой стать. - И кто эта львица? Ох, запутала ты меня, хатун! - я схватилась за голову и впилась пальцами в кожу, ибо это состояние неопределённости начинало сводить с ума и не на шутку беспокоить, так как ничего конкретного Шехсан не сказала, лишь дала прозрачный намёк, облачную подсказку, об истинной природе которой я уж точно не догадаюсь вовек. Слёзы ручьями лились из глаз, омрачая и без того потемневшее от болезни лицо, вот только хатун по-прежнему сохраняла спокойствие и была на редкость невозмутима, перестав мычать и открыв глубокие глаза. - Всё идёт своим чередом, султанша, и Вы не можете сразу всё понять, ибо многое станет ясным спустя время. Вы, главное, молитесь и верьте, и тогда Аллах услышит Вас, исполнит Ваше желание, - женщина улыбнулась и накрыла мою ладонь своей, пытаясь хоть немного успокоить и внушить надежду на прекрасное будущее, но мне отчего-то становилось лишь хуже и безрадостнее. - Ты считаешь, что это так легко, хатун? Жизнь моего сына зависит от того, насколько рано Аллах заберет меня к себе! Когда я умру, Шехсан? Когда? - этот вопрос шёл из самых глубин моей души и выливался наружу вместе с моими слезами, что градом катились из усталых глаз и оседали на светло-голубом наряде, тут же высыхая и оставляя шёлк небесного цвета в прежнем состоянии. Ясновидящая в один миг переменилась в лице и заметно помрачнела, словно свинцовые тучи затмили ясное солнце и принесли с собой пасмурную погоду, ибо единственный луч света в этой непроглядной тьме - её улыбка - испарился вместе с последним словом, в отчаянии произнёсенным мной. Турчанка опустила глаза и нахмурила брови, отчего её взгляд сразу стал серьёзным и задумчивым, но с ответом женщина явно не спешила, ибо её рука, что по-прежнему лежала сверху моей, стало мертвенно-ледяной, будто жуткий страх сковал всё тело добродушной хатун. Я ни чуть не удивилась и смахнула слёзы рукавом, однако в душе у меня творилось что-то невероятное, и от этого всего страшно хотелось укрыться где-то в глубокой чаще леса, предаться всеобщему забвению, уснуть и не проснуться, дабы все проблемы наконец отпустили и позволили вздохнуть свободно, не бояться совершить лишнего движения. - Вы сами знаете, госпожа, ибо ОН уже пришёл за Вами, ОН близко. Вы часто слышите его голос и испытываете поистине животный страх, но пугаться не стоит, - в глазах темноволосой кудесницы появилась печаль, смешанная с умиротворением и чувством неизбежности. - Да, слышу, но не могу не пугаться. Этот детский голосок сводит меня с ума, - я с сожалением покачала головой и сжала веки, но женщина ничего не ответила, лишь тяжело вздохнула и провела ладонью по моей щеке, чтобы хоть на сотую толику утешить и ободрить. - Когда это закончится? Я схожу с ума... - Если мы потеряем Вас, то это обернётся ужасной бедой для всей империи, упаси нас Аллах... Он скоро появится перед Вами, госпожа, но не для того, чтобы забрать, а чтоб напомнить о себе и объявить о своём присутствии. Однако, у Вас по-прежнему мало времени. Торопитесь. Нужно завершить те дела, что ещё не закончены. Вы знаете, что делать.***
Я не привыкла к одиночеству, а потому так тягостно во времена покоя, когда ни единой души нет рядом, и только кроваво-алый закат, встречающийся с золотом осенней листвы, озорными лучиками прорывается в никем не тронутую обитель пожилой Валиде Султан, где от тишины даже самые стойкие сходят с ума. Едва слышно, как за окном шумит тёплый дождь, ещё не успевший впитать в себя весь мертвенный холод наступающей зимы, а тяжёлые капли стекают с куполов дворца и отчаянно срываются вниз, разбиваясь о землю. Если бы я только могла, то тотчас выбежала бы в самый эпицентр ливня, подставив лицо под мощный поток небесной благодати, и в этот момент не думала бы ни о чём и восторженно кричала, совсем как в далёком детстве. Тишина. Пустота. Бессилие. Я в жизни не представляла, что старость может оказаться настолько скучной и пресной, выжимающей из тебя все соки, ведь в молодости это время кажется самым прекрасным из-за радости рождения внуков, из-за постоянного безделья и приобретённой мудрости, но только дожив до этих лет с печалью осознаешь, насколько был глуп и не ценил своих силы и красоты. В эти дни ничего не остаётся делать, кроме как читать и вспоминать былое, а прошлое моё, как известно, весьма богато на события, только вот от вновь пережитых моментов вряд ли станет лучше и веселее, ибо вместе с радостями вспоминаешь и о своих грехах. А их немало накопилось за всю жизнь. - Мама! Опять он. Испугавшись не на шутку, я дрожащими руками накрыла голову одеялом, оставив лишь небольшое отверстие для слежки, и с неимоверным сожалением подумала, насколько глупо поступила, когда отправила Шебнем за этим злополучным травяным чаем, ведь знала, что он заваривается очень долго, а теперь придётся изнывать от страха, зубами вцепившись в скользкую ткань. - Мама! Голос прозвучал почти над самым ухом, отчего сердце бешено заколотилось, разрывая грудь изнутри, а из глаз прыснули слёзы страха и отчаяния, ибо я в конец не знала, что мне делать и как спрятаться от этого видения, ведь душераздирающий оклик стал реальным - чьё-то горячее дыхание коснулось моей шеи и упорхнуло, подобно дуновению ветра, оставив лишь неприятное воспоминание. Собрав всю волю в кулак и сделав его стальным, я нервно сглотнула и откинула одеяло, так как встать с кровати всё равно не имела возможности, поэтому и страх был бессмысленным - сколько ни прячься, меня всё равно достанет мой палач. Наверное... В покоях было как всегда пусто, но что-то неведомое мне любезно подсказывало, что я далеко не одна в этом помещении, а потому не стоило расслабляться и вероломно поддаваться чувствам, ибо в любой момент то, что так долго меня пугало и не давало спокойно спать, могло появиться прямо перед глазами. Ожидание чего-то страшного, неизбежного сводило с ума, и я с замиранием сердца прислушивалась к каждому шороху и молилась, молилась отчаянно и всей душой, будто надеялась, что Аллах спасёт меня от неминуемого и избавит от этих настойчивых голосов. Но не спас. Не веря своим глазам, я с ужасом наблюдала за тем, как могучие двери, что столько лет впускали в мои апартаменты различных гостей, со скрипом приоткрылись, обнажая коридор и его просторы, а в комнату неспешной походкой зашёл высокий, статный мужчина, которого я раньше нигде не видела. Он, казалось, не шёл, а парил над полом, застеленным коврами, а лицо его было ангельски прекрасно: пухлые губы, прямой нос, правильные, пропорциональные черты лица и глубокие, затягивающие в свой омут карие глаза, что показались до боли знакомыми. Русоволосый гость был среднего телосложения, но руки и ноги выглядели крепкими, развитыми, будто бы он занимался спортом долгие годы, ибо его внешности мог позавидовать любой другой мужчина, даже мой Мехмед. Страх испарялся с каждым последующим шагом таинственного незнакомца, так как я почему-то чувствовала его надежность, добро, но сам сам факт присутствия постороннего человека вежливо напоминал о том, что что-то здесь не так. - Мама... Матушка, - он широко улыбнулся и сел на край ложа, протянув сильные руки в мою сторону, а я с открытым ртом ошеломлённо смотрела на мужчину, успев слегка приподняться над кроватью. - А... Ах... Ахмед? - еле выговорив имя покойного ребёнка, я с ужасом распахнула глаза и восхищённо-испуганным взглядом воззрилась на пришедшего, умом понимая, что это невозможно. Однако, стоило мне снова посмотреть в эти чистые и невинные глаза, несвойственные взрослым людям, все сомнения отпадали сами собой, а им на смену приходило непонимание и безумная радость, ибо передо мной сейчас находился мой родной, любимый, до боли желанный сын, погибший от безжалостной болезни более 40 лет назад. Сколько бессонных ночей я провела, горюя о нём, сколько слёз пролила, не имея надежды на будущее, и только Мехмед, Гевхерхан и Айше придавали мне сил и желания продолжать жизнь, а теперь я сидела рядом с ним и не знала что сказать, в одну секунду лишившись дара речи. - Да, матушка, это я, Ваш сын. - Ахмед! - я не знала, что могу так громко рыдать, но теперь открыла этот факт для себя, а сын, в объятия которого я кинулась сию же минуту, лишь улыбался и гладил меня по распущенным волосам, украшенным цветными лентами и роскошной короной. От него не исходило ни тепла, ни холода, и именно эта независимость от обстановки немного пугала помутнённый счастьем разум, но я упрямо не желала слушать его навязчивые утверждения о невозможности этой встречи и продолжала прижимать к себе такого живого, такого настоящего, чудом появившегося здесь Ахмеда. - Валиде, не плачьте, я здесь, я с Вами и я Вас люблю, - я выпуталась из его цепких рук и приподняла голову, чтобы посмотреть прямо в глаза своему ребёнку, а он улыбался и светился таким же искренним счастьем, каким была полна и я. - Как же ты вырос, родной! - я развела руки в стороны и с ног до головы оглядела возмужавшего Ахмеда, которого в последний раз видела в тот жуткий, чёрный день, когда его крошечное бездыханное тело, покрытое многочисленными ранами и увечьями, камнем лежало на грубом столе Хюмы Калфы, а я стонала возле него, подобно раненной волчице, даже не предполагая, что внутри меня зарождаются целых две новых жизни. - Я столько лет жила без тебя, столько лет лила слёзы, тоскуя по тебе, а ты так неожиданно взял и появился, но зачем пугал-то этим голосом? Почему сразу не объявил о своём присутствии? - Я не мог, Валиде, мне было запрещено. Но я был рядом с Вами всегда. Как и отец, - его голос звучал так нежно, речь текла подобно хрустальному роднику, и слушать его можно было бесконечно. - Отец? Ты об Ибрагиме? - Разумеется. Мы все сейчас вместе, по Вам скучаем. Скоро и Вы рядом с нами будете. - Я?.. Но... Как же Мехмед, Гевхерхан, Айше? Как же мои внуки и правнуки? Ты заберешь меня прямо сейчас, сынок? - желание жить определённо преобладало над желанием быть рядом с покойным сыном, а потому я в испуге отстранилась и сделала большие глаза, схватившись рукой за горло. - Нет, не сейчас, - успокоил меня улыбающийся Ахмед и провёл ладонью по покрывалу в том месте, где лежали мои обездвиженные ноги, у которых двигались лишь пальцы. - У Вас ещё есть время, ибо мне запрещено забирать Вас раньше положенного срока. И я люблю Вас очень сильно, Валиде, и уважаю, поэтому не могу так поступить. Но я вернусь. - Ахмед... Не уходи, пожалуйста! - схватила я сына за руку, будто пыталась остановить, но тот всё равно встал с кровати и тяжело вздохнул, прикрыв свои бархатные глаза. В его взгляде было сожаление и доля надежды, и только в глубине этих восхитительных глаз таилась беспросветная, никому неведомая печаль, лишь в очередной раз доказывающая добрые намерения покойного ребёнка. - Если я и сошла с ума, сынок, то уж точно не хочу терять тебя! Останься, будешь всегда рядом, увидишь Айше и Гевхерхан, твоих милых сестрёнок! Останься, умоляю! - Я не могу, матушка. К тому же, я и так вас всех вижу. Я вернусь, не грустите. Помните обо мне. Ахмед тепло улыбнулся и, проведя нежной рукой по щеке измученной страданиями матери и коснувшись моих не двигающихся ног, буквально испарился в воздухе, так как его силуэт так же быстро пропал из виду, как и появился, но в душе остался непонятной природы осадок, не дающий успокоиться и прийти в себя после такого удивительного визита. Я всё никак не могла понять, как такое возможно, и лишь разум снова твердил, что я только что видела покойного сына и что это не совсем нормально для человека, в очередной раз убеждая меня в собственном сумасшествии. Внезапно что-то изменилось, и эти изменения явственно дали о себе знать слабыми покалываниями в области пятки на правой ноге, а потому я с опаской попробовала пошевелить ступнёй, но это действие не дало никаких результатов. Я всё ещё не чувствовала ног, и это вряд ли смог бы изменить мой чудесный покойный сын, явившийся, чтобы предупредить о грядущем, а ведь так хотелось верить в чудо, способное даровать человеку надежду. Я и сама Надежда, в своё время потерявшая великую любовь, а теперь и утратившая веру... - Ахмед... Это был Ахмед, - с ужасом протянула я, уставившись бессмысленным взглядом в стену, а щеку опалила горячая, одинокая слеза, напоминающая о неизбежном.