Восходящее солнце

Февраль 1656г. Я проснулась ранним утром от чьих-то недовольных возгласов и суматошных причитаний и, без особого желания разлепив усталые от ночной дороги глаза, сладко потянулась в роскошной, пышной постели, всем телом надавив на перину и ещё сильнее погрузившись в неё, отчего вставать отнюдь не хотелось. Учитывая то, что мы с Муаззез вернулись из Эдирне глубокой ночью, шелковые занавески всё ещё были задёрнуты, а потому в покоях царил лёгкий полумрак, сероватая дымка окутала богатое убранство апартаментов Валиде, не позволяя дню с триумфом начаться. Но подняться пришлось, так как около моей постели подозрительно крутился Керем Ага, широкими шагами измеряя огромную комнату, а на лицо аги то и дело искажалось в праведном гневе, однако этому вселенскому чувству оказалось не под силу спрятать от моего любопытного взора животный страх, поселившийся в душе белого евнуха. Именно тогда я и узнала из уст переполошенного слуги, что столицу второй день сотрясают волнения, причиной которых стало вспыхнувшее восстание мятежных янычар, из-за чего в полдень пятницы была варварски прервана традиционная молитва, а огромное количество ни в чём неповинных служителей дворца пало от рук разгневанных воинов, обнаживших свои мечи против власти. Так как мы ехали по никому неизвестной дороге и оказались в столице ночью, в результате чего, практически не просыпаясь, попали в свои покои, то основная волна, к счастью, миновала сонных султанш, сопровождаемых заботливыми Тиримюжган и Мелеки. Сулейман Ага в первую очередь оповестил Керема о произошедшем и велел следить за султаншами, чтобы ни в коем случаем с наших голов не упало ни волоса, а сам тотчас же поспешил осведомить юного падишаха о приезде Валиде и поинтересоваться его здравием, обнаружив в главных покоях взъерошенного и угнетённого Мехмеда, обнимающего испуганную всем происходящим сестрёнку Гевхерхан. А сегодня утром мой храбрый сын отважился принять бунтовщиков и выслушать их требования, дабы успокоить разбушевавшийся, разгневанный беспорядками народ и обеспечить мир и благополучие жителям Стамбула, поэтому евнух был весьма озадачен и ходил из угла в угол, пытаясь обрести покой. Услышав о принятом решении сына, я как заведённая вскочила с кровати и, едва успев привести себя в пригодный для аудиенции вид, надела украшенную драгоценными камнями чалму, поправив струящиеся по груди локоны золотисто-каштановых волос, и стремглав кинулась к черному входу, начав тарабанить по каменной стене как сумасшедшая. Этот коридор, подобный тому, что существовал в покоях падишаха, был построен по моему приказу, а ключи от него всегда находились у Керема, поэтому слуга тут же подскочил к встревоженной султанше и трясущимися руками отомкнул все замки, распахнул скрипящую от постоянного безделья дверь и позволил мне ринуться вперёд, а уж потом за мной хвостом отправились верные слуги. Ноги не слушались, руки то и дело дрожали, а я самозабвенно бежала по покатым, скользким ступенькам, спеша в тёмный зал с клетчатым окошком, откуда простирался вид на зал для аудиенций, где и собрались падишах и его подданные. - Керем, поторопись, молю тебя! Слуга ненароком погремел очередной связкой ключей и в суматохе уронил, тотчас же подняв её и торопливо открыв старинные двери, впуская нервную султаншу и её служанок в мрачное помещение, где не сверкало пламя ни единой свечи, и лишь золотисто-белёсый свет с трудом просачивался в комнату через узкие щелки клетчатого оконца, откуда уже доносились звуки громких шагов и писклявого голоса одного из слуг. Я аккуратно протиснулась между дверью и колонной и подошла к единственному источнику света, в то время как испуганная Мелеки тщетно пыталась зажечь свечу и что-то настойчиво шептала себе под нос, отдалённо похожее на молитву, а Керем и Тиримюжган по обыкновению стали поодаль и взглядами, полными тревоги и ледяного страха, придирчиво измеряли друг друга. Обстановка накалилась до предела, даже казалось, что ещё мгновение, и произойдет взрыв, кто-то из нас не выдержит и сорвёт всё своё негодование на всех остальных, но все отчего-то чинно молчали, застыв в томительном ожидании, и лишь у меня в груди истекало кровью любящее сердце, изнывающее от нестерпимой боли и страха за жизнь собственного ребёнка, который во второй раз подвергся опасности и оказался в лапах кровожадных, беспощадных бунтовщиков. Я сгорала от гнева, молила Аллаха о помощи и снисхождении, просила прощения за все смертные грехи, когда-либо совершённые мною, а глаза в одну секунду наполнились горькими слезами, норовящими вырваться наружу при единой попытке снова проявить свою слабость. - Зачем вы пришли, воины? Что вам нужно? - неуверенный, дрожащий голос сына раздался посреди воцарившейся тишины и заставил меня ринуться вперёд и подойти вплотную к окошку, дабы увидеть полноценную картину происходящего. Мой Мехмед величественно восседал на украшенном драгоценными камнями троне, но совсем не выглядел падишахом, скорее перепуганным мальчишкой, попавшим в серьёзные неприятности, а на голове молодого повелителя красовался огромный тюрбан, в несколько раз больше него самого, в то время как полы роскошного кафтана изящно спадали вниз. Напротив юного султана стояли несколько высоких, статных янычар и сиппахов, вооружённых острыми мечами, что сразу же намекало на то, что разговор будет как нельзя серьёзным. Но несмотря на свой грозный, даже порядком жуткий вид, воины не собирались причинять вред правителя, напротив, они склонили головы перед моим сыном и преклонили колени, сложив мощные руки на могучей груди, что несколько поразило меня и слуг, готовящихся к самому худшему исходу. - О, Повелитель, тень Аллаха на земле! Мы, ваши покорные слуги, и я, глава янычар Бекташ Ага, клянёмся вечно быть верными вам и династии! Мы пришли с миром, о великий падишах! - Ваша верность придаёт мне сил, аги. Чего же вы хотите? По какой причине устроили беспорядки в столице, как посмели напасть на мой дворец и на мой народ? Что за дерзость такая? - исполненный решимости Мехмед буквально подскочил с трона и с негодованием уставился на провинившихся слуг, заставив меня сжаться в комок и усиленнее молиться Всевышнему о спасении наших душ, но его порыв быстро утих, и юный султан не мешкая сел на прежнее место. - Вас обманывают, повелитель! Деньги обесценились, кто-то приказал чеканить пустые монеты. На рынке за 100 прежних монет дают тысячу новых. Где это видано?! - Кто мог приказать? Что это значит? - Повелитель, в государстве происходит беспредел. Люди недовольны нынешним положением. Секта Кадизадели совсем потеряла стыд и средь бела дня может напасть и ограбить народ, монеты обесценились, в Диване процветают взяточничество и кумовство, за пять лет сменилось огромное количество визирей! Мы требуем, чтобы Вы сняли с должностей тех, кто виновен в смерти Кёсем Султан и кто сотворил это с нашим государством! Выдайте нам головы тех, кто предал и убил благочестивую Великую Валиде Кёсем Султан! - Выдать?.. Но кто же по-вашему виновен? Что мне делать? - в ответ на растерянность падишаха глава янычар зловеще улыбнулся и достал из за пазухи тоненький свиток, который тотчас же развернул своими толстыми пальцами и прищурился в попытке разглядеть замысловатые иероглифы, написанные им самим. Я с тревогой поджала губы и обернулась на затихших слуг, которые с не меньшим страхом зажались в углу и округлили и без того большие глаза, а Мелеки стыдливо опустила взгляд в пол и нервно принялась теребить крошечный платочек, что всегда носила с собой, в то время как ага начал зачитывать список приговорённых к казни. - ... Сулейман Ага, Гюль Ага, Мелеки Хатун и Валиде Хатидже Турхан Султан. Также мы хотим, чтобы Великим Визирем снова стал Сиявуш Паша, - Бекташ Ага наконец закончил читать и свернул бумагу, с довольной улыбкой уставившись на поражённого падишаха, который в один миг опустил руки и обхватил ладонями колено, испуганным взглядом моля сиппахов и янычар о пощаде. Словно забитый и лишённый ласки котёнок, он вжался в неудобный трон и с небывалой тоской оглядел грозных слуг, посмевших явиться в таком виде к пусть юному, но правителю, а те лишь равнодушно смотрели на всполошённого такой внезапной новостью султана и тщеславно щурили глаза. Я тяжело вздохнула и с болью в сердце снова обернулась к слугам, всё внимание устремив на обезумевшую от ужаса Мелеки, что до этого стояла рядом со мной и без особого внимания слушала главу янычар, но, услышав своё имя среди приговорённых к удушению и повешению на площади, нежданно-негаданно оживилась и с немой просьбой о помощи уставилась на меня, хотя прекрасно понимала, что моё положение мало чем отличается от её собственного. То, что мою голову на блюде требуют янычары, меня волновало меньше всего, ибо на то момент израненное сердце разрывалось от жалости к Сулейману и несчастной Мелеки, а потому я с жадностью притянула хатун к себе и заключила в свои цепкие объятия, содрогаясь в судорожных рыданиях. - Мелеки... Моя надёжная, добросердечная Мелеки! Я никому тебя не отдам, слышишь? Никому! Пусть заберут мою голову, но тебя и моих детей оставят в покое! Слышишь? - она неуверенно кивнула и крепко-накрепко прижалась к моим плечам, не проронив ни единой слезинки, будто она наперёд знала, какая участь ожидает её, будто рассчитывала на именно такую расплату за величайшее предательство. - Нет, пожалуйста, не надо! - вскрикнул сын и изо всех сил разрыдался, совсем не стыдясь присутствия воинов, и, словно маленький ребёнок, принялся выть и судорожно всхлипывать, отчего его жалостливый вид убедил аг убрать с лица самодовольные ухмылки и несколько смягчиться. - Я выполню все ваши требования, отдам кого угодно, только пожалейте мою Валиде! Не убивайте матушку! Помилуйте мою добрую Валиде, она ведь не должна пострадать из-за других! Прошу вас, ради Аллаха... Я сделаю всё, как вы пожелаете... Не трогайте матушку! - искренне взмолился Мехмед и накрыл ладонями лицо, не переставая ежеминутно содрогаться от безудержного плача, душераздирающие звуки которого ранили моё сердце и терзали его каждое мгновение, когда мне приходилось вдыхать этот раскалённый, наполненный запахом крови и страданий воздух. - Мой храбрый Лев, мой Мехмед! Ты готов пожертвовать целым миром ради своей матери, недостойной даже твоего словечка! О, мой светлоликий сын, моё ясное солнце, взошедшее над империей Османов! Мой мужественный защитник, совсем юный, но уже самоотверженный мужчина! - с гордостью протянула я и приложила к груди тот самый кроваво-красный платок, что ещё недавно находился в заботливых руках няни моего сына, а потому слёзы хлынули из глаз с удвоенной силой, обеспокоив вездесущего Керема и ошеломлённую очередным поворотом событий Тиримюжган. Вероятно, девушка уже в тысячный пожалела о том, что когда-то согласилась продолжить дело своей благородной бабушки и стать моей верной служанкой, но весь её вид выдавал только неизменную преданность и желание в любой момент отправиться в ад ради благополучия госпожи. - Так и быть, - вздохнули пришедшие для аудиенции слуги и склонили головы, на что султан отреагировал восторженной улыбкой и по-детски наивным, восхищённо-испуганным взглядом. - Только отдайте нам эту предательницу Мелеки, что рассказала о заговоре султанше, и Сулеймана Агу, а Вашу Валиде мы не тронем из-за глубокой преданности и уважения к Вам, наш великодушный правитель. - Я согласен, забирайте их! Я подпишу любой указ, выполню все ваши требования! Благодарю вас, воины! Благодарю! - Мехмед спешно вытер слёзы рукавом драгоценного одеяния и подскочил с места, ринувшись в сторону раздосадованных сиппахов, один из которых сделал неопределённый знак другому, и тот в один миг повиновался его воле и двинулся в самую глубь дворца, минуя громадные колонны, грозно и величественно расположившиеся у входа в зал аудиенций. Я знала, куда именно направился этот кровожадный воин, а потому на миг покинула место подле окна и на негнущихся ногах подпыла к Мелеки, цепко схватив служанку за руку и заведя её за спину, отчего Керем и Тиримюжган мигом встрепенулись, поправили свои наряды, а евнух и вовсе достал из объёмного рукава длинный кинжал, усыпанный яхонтами и изумрудами. Бывшая няня юного падишаха дрожала, как осиновый лист, изо всех сил рыдала и сдавливала холодными, как камень, пальцами мои острые плечи, а потому я всячески пыталась поддержать отчаявшуюся женщину, что когда-то спасла нас с сыном от неминуемой кончины, и, роняя слезу за слезой, внимательно взирала безумными глазами на могучую дверь. Керем волновался не меньше нашего и крепко сжимал кинжал в побледневшей руке, то и дело бросая сожалеющий взгляд на встревоженных женщин. Сначала раздались жуткие шаги, а после дверь со скрипом отворилась, а на пороге оказался тот самый сиппах, что несколько мгновений назад по приказу их сурового главы отправился за нужными им людьми, коих ждала незавидная участь, а потому он тут же сорвался с места и кинулся ко мне, чтоб отобрать Мелеки, но ему преградил путь кинжал Керема. - Сделаешь хоть шаг в сторону султанши, и я лично убью тебя. Воин изобразил на лице несказанное удивление и с издевательской усмешкой один ударом лишил Керема сознания, отчего я забилась в истерике и совсем зажала Мелеки между своим телом и стеной, отчаянно-угнетённым взглядом моля мужчину о снисхождении, но тот словно не видел моих немых просьб, и пугающе-чёрными глазами впился в убитую горем Мелеки. Он единым движением руки отбросил меня в сторону, и я неуклюже приземлилась на адски-холодный пол, ударившись коленом об острый угол стойки и потеряв упавшую чалму, в то время как Мелеки душераздирающе кричала, усиленно сопротивляясь забирающему её аге и медленно скрываясь за тяжёлой дверью. - Нет! Мелеки! Нет! - я попыталась подняться с места, но жгучая боль в области колена заставила меня согнуться пополам и снова рухнуть на пол, протянув руки в сторону захлопнувшейся двери, откуда всё ещё раздавались отдалённые истерические крики приговорённой служанки. - Султанша! Султанша! Валиде Султан, спасите! - Мелеки... Осознав, что я ни чем не смогу помочь дорогой сердцу Мелеки, что есть силы разрыдалась и, кое-как поднявшись с ледяного пола, со слезами на глазах, придерживая раненное колено, двинулась в сторону двери, минуя потерявшего сознание Керема и ошеломлённую Тиримюжган, вскоре оказавшись на одной из многих скользких ступенек. Меня ждал мой единственный сын, мой храбрый львёнок, который не побоялся восстать против воинов, не постыдился своих слёз, всем сердцем молил и боялся за жизнь Валиде, а потому я была обязана найти его среди этой тьмы и приласкать, даровать сил и уверенности, коих мне самой сейчас так не хватало. Он нуждался в матери, а я нуждался в своих детях, и никакая боль не могла помешать мне отыскать дитя, морально разбитое и подавленное столь неприятными событиями. Через тысячу страданий доковыляв до огромного, уже опустевшего зала, я сквозь пелену слёз оглядела его и обнаружила плачущего Мехмеда, сидящего на полу около своего трона, совсем жалкого и униженного, но сохраняющего достоинство даже в такой ситуации. Вероятно, он уже поставил печати на всех бумагах, что преподнесли ему бунтовщики, раз уж они так скоро покинули комнаты, а потому отрешённо безучастно смотрел в пустоту и надрывно плакал, будто скорбел по ком-то очень близком и родном. - Сынок... Юный падишах резко обернулся и изогнул губы в печальной улыбке, в одно мгновение встав с места и кинувшись к горюющей матери, что, не выдержав жгучей боли в ноющем колене, плюхнулась на пол и обхватила руками подбежавшего сына, усадив его к себе на ноги и поцеловав в макушку. Мехмед, словно котёнок, прижался к моей груди и зарылся руками в золотисто-каштановых волосах, пытаясь найти успокоения в моих сладких объятиях. Горе обуяло мою душу, и сама того не понимая, что есть силы снова разревелась, стиснув такое родное тельце взрослыми руками. - Мой храбрый Лев, мой благородный сын! Ты спас свою Валиде, пожертвовал столькими людьми ради моей жизни. Зачем ты это сделал, сынок? Лучше бы эти воины унесли мою голову, чем уничтожили верных слуг. О, мой бесстрашный повелитель, сынок, чей лик подобен свету солнца! Ты показал, что ради семьи способен пожертвовать целым миром! Сынок... Мой сынок... - Валиде, я так испугался, я не мог позволить им убить Вас! Валиде... - Не бойся, родной, всё позади. Я больше никому не позволю причинить тебе боль, - прошептала я сквозь рыдания и поцеловала сына в лоб, отчего он постепенно стал успокаиваться и затихать.

***

Утром следующего дня Мелеки Хатун, ещё мужа Шабана Агу и ещё 30 государственных деятелей предательски задушили и вздёрнули на дереве в назидание всем остальным, дабы показать истинную цену предательства и припугнуть слабохарактерных слуг, способных пойти на измену ради мешочка золотых монет. Мы с Керемом и Тиримюжган попытались начать новую жизнь, убрали всё, что хоть на сотую толику напоминало нам о Мелеки, но стоило мне выглянуть в окно и представить её труп, висящий на огромной кроне, как слёзы тут же застилали глаза, а душу разрывала адская боль о потери верного друга. Долгие две недели в государстве царил хаос, беспорядки волной прокатились по Стамбулу и окрестным городам, но вскоре начали утихать, оставив после себя неизгладимый след в памяти каждого, ибо родственники убитых, приходившие забирать тела, своими слезами образовывали целые реки, а их отчаянные крики были слышны даже в Топкапы. Бунт окончился, но так ли скоро я смогу забыть об этих событиях?..