Восходящее солнце

Тусклый свет едва просачивался в комнату через узкую щель между дверью и полом, в то время как в покоях царила тьма, кое-как разбавляемая слабым светом догорающей свечи и лучами холодного апрельского заката. Я нащупала на столике тоненькую палочку, оставленную какой-то невнимательной служанкой, и дрожащими от холода пальцами поднесла её к слабому пламени, что тут же перекинулось на предмет, с коим соприкоснулись его языки. Заполучив в свои руки крошечный источник тепла и света, я с отрадой в душе улыбнулась, но в этот же миг отметила, что стоит сменить обслуживающий персонал. Я обошла свои апартаменты, зажигая свечи, а когда пламя было отдано последней из них, затушила горящую палочку и с грохотом откинула её на серебряное блюдце, опустившись на мягкую софу. Всё это время Мехмет стоял поодаль и наблюдал за моими действиями, не проронив ни слова. Его взгляд как никогда был полон недоумения и интереса, карие глаза блестели, а в них отражались языки пламени. Вся эта картина вызвала целый шквал воспоминаний, единой вспышкой пронесшийся у меня в голове, среди которых особняком стояла память о том вечере, когда я узнала о гибели Ибрагима в руках палача Кара Давуда Паши. В тот день Мехмет смотрел на меня точно так же, только был ещё совсем маленьким и не понимал истины произошедшего события, что в один миг сделало юного шехзаде султаном всей империи. Если бы я только знала, чем обернётся этот заговор, то никогда не стала бы в нём участвовать совместно с Кёсем Султан, разрушившей все мои представления о материнской любви. Меня обманули, сказав, что Ибрагим останется в живых, всего-то лишившись власти, а я как глупая рабыня поверила этому и испачкала руки кровью любимого, навсегда потеряв душевный покой. Мехмет уже который день выглядел понурым и подавленным, будто какая-то ноша тяготила его. Очевидно, что мой сын знал что-то особенное, чего не знала я, и само владение этой тайной угнетало юношу. Однако, внешне я не демонстрировала своего беспокойства по поводу настроения сына, нарочно взирая на него исподлобья. - Валиде, зачем Вы меня позвали? - решился первым заговорить сын и громко кашлянул, возобновив ход застывшего времени. Я усмехнулась и отвернулась к окну, принявшись изучать пёстрые облака и полосы, окрасившие вечернее небо во все цвета радуги. Те крошечные тучки, что были уплотнены в одну большую и, казалось, нависли над землёй, выглядели самыми яркими и отдавали золотистым оттенком, но если присмотреться повнимательнее, то можно было различить и алые всполохи. Нежно-розовые рваные облака располагались чуть выше остальных и как будто отделялись от остального великолепия, заняв свою собственную позицию среди голубых небесных просторов. - Ты помнишь своего отца? - внезапно спросила я у сына и обратила на него взгляд, тем самым задумав начать тяжёлую беседу. Мехмет опешил от неожиданности и скрестил руки за спиной, но сесть на подушки так и не соизволил, возвышаясь надо мной, словно крепость. Его губы дрогнули в мимолётной улыбке, а глаза наполнились некой мудростью, свойственной людям, повидавшим немало горя на своём веку. - Не знаю, матушка. Я его совсем не помню, но знаю по Вашим рассказам, что он был, эмм... нехорошим человеком и ужасным правителем. - Ты прав. Так и было, увы. - К чему Вы ворошите прошлое, Валиде, если эти воспоминания причиняют Вам боль? Я тяжело вздохнула и встала с софы, медленной походкой двинувшись в сторону Мехмета, что подозрительно щурил глаза и с недоверием смотрел на мать. Коснувшись ладонью его щеки, и, почувствовав невероятное ощущение присутствия родного человека, я печально посмотрела ему в глаза и понуро опустила голову. Сын изрядно обеспокоился таким поведением матери и протянул ко мне руку, но я мгновенным жестом остановила его. - Ты очень похож на Ибрагима, Мехмет. Глаза, волосы, улыбка, манеры поведения; даже страсть к охоте, что по силе своей сравнима со страстью Ибрагима к женщинам - всё это как дыхание твоего отца, преследующее меня на протяжение всей жизни. Но ведь ты не виноват, что родился его точной копией. И я приняла это, потому что ты мой сын, моя кровь, мой единственный Лев. - Что Вы хотите этим сказать, Валиде? - Я всю свою жизнь положила на то, чтобы не допустить повторения ошибок Ибрагима в твоей судьбе, чтобы ты не уподобился отцу. Но, как вижу, все мои старания напрасны, они лишь пустой звук для тебя. Как жаль... - Валиде, о чём Вы?! - сорвался на крик Мехмет и ещё дальше отпрянул от меня, образуя между нами расстояние. Я тяжело вздохнула и покачала головой, взглядом изучив разъярённого сына с головы до ног. - Я об Асане Аге, том юноше-поляке, о котором до меня дошли постыдные слухи. Как ты мог, Мехмет? Мало того, что вместо похода отправился на свою любимую охоту в Эдирне, прибыл спустя несколько недель после рождения единственного сына, так ещё и это! Позор мне, такой ужасной матери... Схватившись за голову, я с трудом дошла до софы и, подобрав полы одеяния, плюхнулась на неё и откинулась на спинку дивана. Тяжело дыша, я положила руку на трепещущее сердце и всем нутром почувствовала, как в груди мигом запекло, а тело будто сдавили огромными тисками. Язык словно распух и онемел, поэтому я ничего лучше не нашла, как попросить испуганного сына о помощи. - Мехмет... Подай мне снадобье, что в длинном флаконе, оно в шкафу, - едва проговорила я и стала наблюдать, как сын молниеносными движениями выполняет мою просьбу. Уже через несколько минут я держала в руках серебряный стакан с лекарством. Осушив его, я благодарно взглянула на Мехмета и смогла сравнительно легче дышать; через некоторое время пропало и жжение в груди. - Матушка, зря Вы так волнуетесь, - более мягко, чем за мгновения до этого, проговорил Мехмет, прижимая материнскую ладонь к своей щеке. - У Вас есть очень плохая привычка - обвинять людей, не узнав истинных обстоятельств, не выяснив всё до конца. Вы и с Хатидже Муаззез Султан всегда поступаете точно так же. Если хотите узнать правду, то я расскажу Вам всё, как было. Разве я когда-нибудь Вам врал, моя достопочтенная матушка? - Нет, не врал, - с гордостью в голосе произнесла я и довольно кивнула, позволяя сыну начать повествование, что он тут же и сделал. - Когда Вам сказали, что он мой фаворит, слуги употребили слово в несколько неправильном смысле. Моя единственная и настоящая любовь - это Рабия Гюльнуш, но в то же время, я не могу гарантировать ей абсолютную верность, поддаваясь чарам и других прелестниц. Я - мужчина, и я же - султан Османской Империи. Обычаи обязывают нас иметь гарем, - он улыбнулся и поцеловал мою руку, в одно мгновение вскочил с пола и сел на софу, нежно сжав мои руки своими, - Я встретил Асана на охоте, в лесу. Он поразил меня своим умом, безграничными знаниями в этой области, умением рассказывать захватывающие истории. Я забрал его в свой лагерь, хотел, чтоб он стал мне другом, соратником, братом, главным советником. Но он вежливо отказался, потому что является единственным кормильцем в семье и не может покидать её, а я не стал препятствовать и отпустил его. У Асана есть сестра, жена и дети, Валиде. Паши, как и Вы, поняли всё иначе и принялись осуждать меня, но я быстро охладил их пыл. Если не верите мне, можете спросить у Фазыл Ахмеда Паши. Только он и покойный дядя Демир действительно знали всю правду. - То есть, этот Асан Ага - что-то похожее на Паргалы Ибрагима Пашу у султана Сулеймана и на Иосифа Насси у Селима II? - Именно так, Валиде. В таком случае, и они были "фаворитами". - О Аллах, Мехмет, я так перед тобой виновата! - я расплакалась и кинулась в объятия сына, прижавшись к его широкой груди. - Прости, сынок. Я поверила слухам и накричала на тебя... Прости, Лев мой... - Моя замечательная матушка! Как я могу обижаться на Вас, Вы ведь свет очей моих, - он рассмеялся и аккуратно вытер слёзы, скатывающиеся по моим щекам, смеющимися глазами с любовью глядя на мать. - Не печальтесь, Валиде. Когда ваше лицо улыбается, и в моём сердце наступает весна. Я улыбнулась и снова обняла Мехмета, в очередной раз осознав, насколько мне дороги мои дети и внуки.

***

На пышных, взбитых служанками, подушках восседала группа султанш, разных по внешности и характерам, а ветер играл с их волосами, разбрасывая локоны скоротечными, но мощными порывами. Всюду слышался озорной, детский смех, который затихал перед редкими женскими возгласами, напутствующими ребёнка вести себя потише и не срывать цветущие бутоны садовых роз. Этим ребёнком был никто иной, как пятилетний шехзаде Мустафа, своими проказами не дающий слугам расслабиться и отдохнуть в тени раскидистых крон деревьев. Рабыни едва поспевали за шустрым шехзаде, всего за несколько минут умудряясь запыхаться и устать. Старшее поколение устроилось в просторном шатре, из которого открывался вид на розарий и чертоги дворца, и неторопливо беседовало о делах насущных, попивая чай из хрустальных чашек. Муаззез что-то увлечённо рассказывала Ханзаде, а та с интересом внимала каждому её слову, сливовыми глазами уставившись на собеседницу. Мой взгляд пал на Гюльнуш, что безжизненными глазами отрешённо смотрела куда-то вдаль, и сердце зашлось от нахлынувшей боли. Уже который день моя обожаемая невестка не в лучшем расположении духа, но её настроение было вполне объяснимо последними событиями, омрачившими её и без того нелёгкую жизнь в гареме падишаха. За прошедшие пять лет многое изменилось. Гюльнар родила прелестную девочку и была сослана в Старый дворец, после чего её даже не пригласили на празднества в честь свадьбы моей приёмной дочери Айше, хотя последняя очень настаивала на этом. Новорождённую султаншу, названную Уммю Гюльсум, я не пожелала оставлять матери, да и Махпаре буквально влюбилась в этого белокурого ангелочка и взяла его под свою опеку, воспитывая вместе с Мустафой в любви и ласке. Но, как оказалось, Всевышний не оценил её великодушия и доброты: Гюльнуш Султан во второй раз забеременела, но вскоре потеряла долгожданного ребёнка, так и не получив возможности взять на руки своего малыша. Горе подкосило молодую султаншу, она часами сидела в своих покоях и плакала, а чтобы дети не видели страданий матери, я забрала их к себе в апартаменты. По моему настоянию, Ханзаде Султан вместе с племянниками переселились в Топкапы, а их бывший дворец остался пустовать. Женщина долго противилась моим просьбам, но в итоге сдалась под их мощным напором и сначала отправила детей, а после приехала и сама. Я сочла, что так будет правильнее, ведь теперь у них нет никого, кроме меня. Демир был моим братом, а Ханзаде стала названной сестрой. Но не только это сотрясало воздух в стенах дворца Топкапы, происходили и более ужасные события. Спустя год после рождения Мустафы у Мехмета появилась новая фаворитка - Гюльбеяз, которую он стал баловать и возвышать над другими, забывая о тоскующей по нему и потерявшей ребёнка Махпаре. Драгоценные камни, изысканные ткани, многочисленные поместья - всё это входило в число подарков, преподнесённых падишахом своей любимице. Гюльнуш, разумеется, не стала молчать и решила действовать незамедлительно, дабы совсем не стать тенью в глазах повелителя. Старшая Хасеки, прикрываясь благими намерениями, с моего разрешения организовала увеселения на морском побережье, пригласив на развлечения огромное количество гаремных девушек, включая и небезызвестную Гюльбеяз Хатун. Никто и не подозревал, что милая на вид прогулка обернётся вопиющим происшествием, взбудоражившим умы очевидцев. Махпаре, скромно беседуя с наивной Гюльбеяз, затащила девушку на высокую скалу, с которой открывался вид на морскую гладь, и когда та со смехом ринулась смотреть на волнующееся море, Гюльнуш как бы невзначай толкнула фаворитку в спину, в результате чего Гюльбеяз сорвалась вниз и пропала в бездне вод. Когда я узнала о произошедшем, то сразу обо всём догадалась и строго отчитала венецианку, но не применила никакого наказания, сочтя, что этот случай стал знаковым в жизни Махпаре и показал, что черноволосая сможет бороться за своё место под солнцем среди огромного числа прелестных рабынь. - Матушка, он толкается! - вскрикнула Гевхерхан, вырвав меня из цепких лап воспоминаний, и я резко обернулась в сторону дочери. Султанша заботливо поглажила округлый живот и смеялась, как дитя, вызывая своей улыбкой радость и счастье в сердцах окружающих. Её золотистые волосы волнами спускались по плечам, обрамляя прелестное личико молоденькой девушки. - Дай мне, я хочу почувствовать своего внука, - я приложила руку к животу дочери и прищурила глаза в ожидании, но долго ждать не пришлось: уже через несколько секунд по моей руке прошлась лёгкая дрожь от толчка, идущего из недр тела Гевхерхан. Эмоции переполнили меня, и я заливисто рассмеялась, не открывая ладони от округлого живота юной госпожи, в котором уже семь месяцев развивался мой подвижный и порывистый внук. - Валиде, он такой беспокойный! - воскликнула дочь и опустила глаза. - Я не представляю, что будет когда он родится! - Если родится девочка, то она доставит служанкам ох как много хлопот, совсем как мой Мустафа! - присоединилась к беседе Махпаре, и все подхватили эту фразу, принявшись кивать в подтверждение слов султанши. - И не говори, Гюльнуш! - я взяла со столика широкий серебряный стакан с водой и в единый миг осушила его, изнемогая от нахлынувшей жажды. Руки сами потянулись к чаше с фруктами, доверху наполненной провизией, откуда я вскоре выудила тяжёлую гроздь винограда, густо усыпанную сочными ягодами. Оторвав пару виноградинок от кисточки, я одну за другой отправила их в рот, не переставая улыбаться дочери и остальным султаншам, изучающим каждый сантиметр моего лица. Порой от этих навязчивых и двусмысленных взглядов становилось жутко неловко, но за долгие годы моего султаната я успела свыкнуться с той мыслью, что мне по статусу полагается быть в центре всеобщего внимания, и со временем научилась не бояться публики. - Вы совсем скоро возьмёте на руки своего малыша. Вы такая счастливая, султанша, - с грустной улыбкой продолжила беседу Махпаре и перекинула волосы на другую сторону. - Да, ты права, Гюльнуш. Я безумно счастлива, ведь у меня есть замечательный муж - Фазыл Ахмед Паша, красавица-дочь Эсмахан, матушка, брат, племянники и кузены. Даже если бы я не забеременела во второй раз, это нисколько бы не уменьшило моего счастья, - широко улыбнулась Гевхерхан и коснулась пальцами тыльной стороны ладони Эметуллах, отчего та вздрогнула и приподняла полные боли глаза на мою беззаботную дочь. - И ты, Махпаре, тоже часть этого счастья, что переполняет мою душу. Не печалься, у вас с моим братом будет ещё очень много детей, я уверена. Научись радоваться мелочам, ценить то, что у тебя уже есть. Мустафа очень хочет видеть свою маму улыбающейся. Слова Гевхерхан волшебным образом подействовали на Гюльнуш. Девушка в один миг переменилась, сбросив маску грусти и равнодушия, а щёки её зарделись алым румянцем, словно ей было стыдно за своё поведение. Мы с Муаззез обменялись недвусмысленными взглядами и продолжили наблюдать за беседой султанш. - Гевхерхан Султан, простите меня. Я доставляла Вам неудовольствие своим угнетённым видом, - девушка более живо улыбнулась и обратила свой взор на меня. - И Вы, Валиде Султан. Этого больше не повторится. Мой траур должен был рано или поздно закончиться, и эта пора настала. - Верное решение, моя дорогая, - я кивнула и сняла с руки браслет с изумрудными вставками, протянув его удивлённой Махпаре. - Прими мой подарок, Гюльнуш. Этот браслет мне когда-то давно подарила покойная Валиде Кёсем Султан в честь восхождения султана Ибрагима на престол, до этого она не снимала его со своей руки. Пришла пора и мне передать тебе это украшение, пусть оно станет символом окончания скорби. - Валиде.., - девушка осторожно взяла в руки браслет и подняла на меня благодарные глаза, светящиеся радостью. - Вы безумно осчастливили меня... Это очень ценный подарок, благодарю Вас! Я протянула старшей хасеки сына руку, а та привстала с подушек и с трепетом коснулась её губами, не переставая улыбаться. Ханзаде Султан прижалась к плечу Гевхерхан и что-то шепнула ей на ухо, отчего дочь покраснела и сдавленно усмехнулась, заинтересовав меня своей скрытностью. Разум взял верх над любопытством, поэтому я красноречиво промолчала, но ещё долгое время прожигала взглядом тётушку и племянницу, увлечённо беседующих о предстоящем материнстве последней. Мустафа, которому уже надоело носиться по саду сломя голову, спокойно подошёл к шатру в компании одной из служанок и как только достигнул места назначения, тут же вырвался из рук рабыни и кинулся в объятия матери. Махпаре рассмеялась и потрепала сына за щёчку, поцеловав родного человечка в крохотный лоб. - Мой сладкий, иди ко мне! - протянула я руки, как только внук немного успокоился, и шехзаде по единому зову переметнулся от матери к бабушке. Я подхватила ребёнка под руки и усадила на колени, несколько раз поцеловал его в пухлые щёчки. - Валиде Султан, у Вас такие красивые волосы, - внук маленькими ручками перебирал золотисто-каштановые пряди, а маленькие пальчики путались в россыпи длинных волос. - А у мамы они пахнут розами и тоже очень красивые. - Мамин аромат всегда напоминает запах роз, мой сладкий, - я не удержалась и ещё раз поцеловала внука, мирно играющего с волосами. - Ты уже ходишь на занятия? - Да, Валиде Султан. Ходжа Челеби доволен мной, - неохотно поделился шехзаде своими успехами и опустил большие, карие глаза, устремив взгляд в пол. - Папа говорит, что я должен много учиться, потому что неграмотный шехзаде не может стать падишахом. Но я ведь буду им? - Папа правильно говорит, Мустафа, - тепло улыбнулась Махпаре, отвечая на истинно-детский, наивный вопрос сына. - Если будешь прилежным учеником, то обязательно станешь Повелителем. - Ура! - неожиданно воскликнул внук и поднял руки вверх, вызвав волну смеха у сидящих в шатре султанш. Гевхерхан покачала головой и, не переставая смеяться, вытащила из чаши немного инжира. С присутствием Мустафы в саду стало более солнечно и ясно, а его смех развеял многолетнюю атмосферу грусти и печали, застоявшуюся в каждом коридоре, в каждом уголке дворца. Дети - это всегда счастье, которое однажды появляясь в твоей жизни, будет следовать за тобой до конца. Материнство красит любую женщину и совсем неважно, в каком именно возрасте ты становишься матерью. Твой ребёнок - это единственный человек, который будет любить тебя только за то, что ты есть на этом свете и что ты его мать. В саду постепенно начало холодать, а потому все потихоньку стали возвращаться в тёплый дворец, забирая вместе с собой и утомившихся за день слуг. В шатре остались лишь любители заката - я и Муаззез, которым холод был нипочём, только бы полюбоваться на красоту вечернего неба. Подруга изрядно устала за день, а потому уже не была такой яркой и жизнерадостной, как утром; она смиренно сидела на тахте и отрешённо вглядывалась в даль, отойдя от реальности. В моём сердце бушевали непонятной природы чувства, овладевшие душой и разумом, поэтому я решилась на опрометчивый поступок, не отводя глаз от, горящих алыми красками, небесных просторов. - Расскажи о себе. Муаззез вздрогнула от нежданного вопроса и обернулась, недоумевающим взглядом пронзив мою душу, в то время как я продолжала лицезреть закат, лишь краем глаз наблюдая за действиями подруги. - О чём ты, Турхан? Что мне тебе рассказать? - чтобы разрядить обстановку, спросила подруга, хотя прекрасно понимала, что я имею ввиду. - О своей жизни вне дворца. О жизни без крови, интриг и предательств. Хатидже как-то неопределённо пожала плечами и отвернулась, тяжёлым вздохом разбив образовавшуюся в миг тишину. Она сложила руки на коленях и выпрямила спину, будто приготавливаясь к тяжёлой беседе, и не заставила долго ждать, начав повествование с самых истоков её происхождения. - Меня звали Ева. Ева Дмитровска. Моя мать Анна родилась в Польше, как и я, а отец, насколько знаю, был евреем - он погиб, когда мне было 3 года, а потому матери пришлось в одиночку воспитывать двоих дочерей - меня и старшую сестру Иду. Родители не состояли в законном браке, и только из-за этого на нашу семью обрушился целый ряд бед и осуждения со стороны земляков. "Нагулянная! Безотцовщина!" - часто слышала я злостный шёпот, проходя мимо беседующих женщин, что люто смотрели мне вслед, словно я была виновна в том, что появилась на этот свет от большой любви. Матери доставалось не меньше нашего, ведь ей нужно было думать не только о мнении остальных, но и том, как прокормить двух девочек, растущих не по дням, а по часам. Целыми днями она пропадала в поле, в то время как мы с сестрой справлялись по хозяйству, - Муаззез нервно сглотнула и продолжила. - Именно это и спасло мою мать в тот ужасный день, когда татары нежданно-негаданно обрушились на наше поселение. Столько молебен, стонов, криков я не слышала никогда в своей жизни... Мир разрушился, разделился на "до" и "после"... Нас с сестрой схватили и отправили в Стамбул, где после продали на невольничьем рынке. Иду купил какой-то знатный бей, а меня подарили султану в знак своего уважения. До сих пор меня терзают мысли о том, что мои мать и сестра живы, а я не имею ни единой возможности что-либо разузнать о них... Это ещё больнее, чем когда ты уверен, что все родные погибли во время нападения... Я больше не стала пытать Муаззез, чувствуя, насколько тяжело ей говорить это, и лишь печально опустила глаза, сочувствуя судьбе подруги. Она словно почувствовала это и громко усмехнулась. - Не переживай, Турхан. Я уже привыкла к этому назойливому ощущению, к тягостной жгучей боли. Лучше посмотри, какой закат прекрасный! - радостно воскликнула султанша, и я повиновалась, подняв глаза к сияющему небу.

***

Я неторопливой походкой двигалась вдоль дворцового коридора, сплошь обставленного атрибутами освещения: свечами и факелами, что слабым пламенем понемногу рассеивали образовавшийся сгусток тьмы. Разговор с Муаззез всё никак не желал выходить из головы, тяжёлой ношей обременяя моё трепетное сердце. Я отрешённым взглядом скользила по рельефным, каменным стенам дворца и всё думала о совершённой ошибке, которую отчаянно допустила, спросив подругу о делах минувших лет. Воспоминания, как заметила, отнюдь не вызывали у Муаззез тёплых чувств, ибо ничего хорошего она на Родине не видела, потому-то жизнь во дворце, в качестве рабыни, и казалась ей более беззаботной и красочной, чем на воле. Бедная Хатидже даже отца ни разу в жизни не видела, ведь невозможно в таком юном возрасте запомнить черты лица родного человека. Отец. Для меня это слово было столь же святым, как и "мать", и значило намного больше, чем можно представить, исходя из теоретического определения. Папа был для меня всем: другом, собеседником, родителем, участником всех моих задумок. Степан Семёнович Яковлев являлся добрейшей души человеком, но чтобы воспитать сыновей настоящими мужчинами, проявлял к ним особую строгость, в то время как единственную дочь окутывал лаской и нежностью. Мы могли дни и ночи напролёт говорить о сущих мелочах, за что матушка всегда ругала отца, обосновывая свои слова тем, что дети должны предаваться сну в определённое время. Но даже ворчание до безумия любимой жены не мешало ему воспитывать дочь так, как он сам считал нужным, поэтому я часто сопровождала отца, куда бы он не отправился, а если же тятенька строго-настрого запрещался мне увязываться за ним хвостом, то упрямая девчушка всё равно находила выход, часами сидя на крылечке и ожидая прихода дорогого ей человека. Будет неверно сказать, что я совсем не любила матушку Ольгу Матвеевну. Напротив, я по-особенному обожала её, но по каким-то личным соображениям не могла настолько открыть свою душу матери, как часто изливала все свои треволнения отцу. Захар и Ваня часто дразнили меня пострелёнком и говорили, что если с возрастом это не пройдёт, то у родителей появится не дочь, а пятый сын, но эти слова нисколько меня не обижали, даже наоборот - я гордилась своими доверительными отношениями с тятенькой, какими не могли похвастаться братья, часто сполна получающие за свои проказы. Степан Яковлев безмерно обожал свою единственную дочь и потакал всем её капризам, однако я не спешила пользоваться этим, в отличие от взрослых братьев. Нередко, если они что-то хотели попросить у отца, но боялись гнева родителя, то обращались за помощью к сестре, обещая за выполнение просьбы какой-нибудь диковинный подарок. Батюшка быстро догадался об этой хитрой уловке старших сыновей и сильно отругал их, со мной лишь проведя разъяснительную беседу. Иногда его любовь казалась мне настолько сильной, что я без особой причины заходилась в рыданиях и прижималась к широкой отцовской груди, будто уже тогда знала, что это счастье будет недолгим. Тихими летними вечерами мы любили сидеть всей семьёй на крылечке и смотреть на закат под непринуждённые беседы, и эта привычка, родом из детства, навеки осталась со мной. Однажды утром отец разбудил меня и велел собираться, объяснив сонной дочери, что хочет сходить со мной в лес. Я не стала тянуть время и спешно встала с кровати, так же быстро надев на себя рубашку и красный, узорчатый сарафан, сшитый матушкой к весенним празднествам. На ходу завязав прочный узелок на платочке, я осторожно спустилась в просторную светлицу, застав матушку за подготовкой провизии. Увидев меня, родители улыбнулись и обменялись неоднозначными взглядами, в то время как рука матушки была нежно сжата крепкой отцовской ладонью. - Наденька, доброе утро! Как спалось, моя медовая? Небось, батька разбудил? Говорила же ему, чтоб позже пошли! - Ольга Матвеевна засияла от счастья и, отпустив руку мужа, сию минуту перевязала тонкий мешочек зелёной верёвкой. - И Вам доброго утра, матушка! Дивно спалось, - ответив на вопрос матери, я тотчас же ринулась к отцу и прижалась к его ногам, словно требующий ласки котёнок, и он нежно погладил дочурку по головке, взяв со стола приготовленный женой мешочек. Матушка перекрестила нас, и мы отправились в дорогу, миновав деревянный забор, который ни свет ни заря принялись чинить старшие братья. Получив от них пару удивлённых взглядов, я вырвалась из рук отца и побежала вприпрыжку в сторону широкого поля, что было усеяно дивным цветом ковыля. Путаясь в полах сарафана, что был мне несколько велик (матушка шила на вырост), я срывала редкие цветы василька и одуванчиков, намереваясь после сплести из этой красоты венок для мамы. Отец неторопливо шёл сзади и наблюдал за шустрой дочерью, то и дело смеясь над неуклюжими шагами маленьких ножек, но я не разделяла его радости по этому поводу и двигалась всё дальше и дальше. - Надька! А ну поди сюда! Забредёшь в чащу и сгинешь, а то и, гляди, медведь утащит! - Медведь? - я резко остановилась и повернула взгляд васильковых глаз в сторону отца, который уже почти сравнялся со мной по пройденному пути. - Да, медведь. Большой и страшный медведь! - папа внезапно подхватил меня под руки и подкинул в воздухе, отчего сердце зашлось от радости и волнения, и я с визгом снова очутилась на земле. Большие, добрые глаза отца смотрели на меня с такой теплотой, с такой заботой, что от одного воспоминания об этом в душе всё разрывалось на части и истекало кровью. Не желая слушаться отеческих указаний, я снова подалась вперёд и побежала в сторону леса, по пути не забывая собирать цветы под недовольные вздохи Степана Семёновича. Букет уже едва умещался в руках, но это совсем не мешало мне пополнять уже имеющееся количество новыми составляющими, что были более яркими и красивыми, чем предыдущие. Невнимательность обернулась для меня самым наихудшим образом - не заметив ямки среди густой травы, я попала в неё ногой и упала, почувствовав резкую боль в области щиколотки. Услышав мой крик, отец тут же подорвался с места и вытащил непослушную дочь из ямы, усадив на мягкий ковёр из травы. Я стиснула зубы и сжала пальцами место, которое всё ещё ныло после столкновения с землёй. - Всё в порядке, просто подвернула, - отец поднял меня с земли и поставил на ноги, поцеловав в широкий лоб. - Я не смогу больше идти, тятенька. Мне больно. - И ты так просто сдаёшься? - он присел на корточки, сравнявшись со мной глазами, и пристальным взглядом уставился на дочь. - Нужно идти до конца и не замечать боли, ломать стены и пробиваться вперёд. Жизнь не терпит тех, кто опускает руки и отказывается от борьбы, предпочитая притвориться слабым. А ты не слабая, Надя. Ты сильная. Учись не замечать своих чувств на пути к вершинам. - Султанша, Вам плохо? - Керем Ага коснулся рукой моего плеча и с тревогой взглянул на султаншу, обеспокоившись её состоянием. Только сейчас я заметила, что нахожусь напротив ташлыка, прислонившись рукой к стене, а рабыни выбежали из своих укрытий, чтобы узнать, что произошло с всесильной Валиде Султан. В голове ещё гудели сотни голосов, смешавшись воедино, а острая боль от понимания неизбежного возобновилась с новой силой. - Я не опустила руки, папа, я боролась из последних сил... Ведь я твоя дочь... Надя... - Что вы сказали, Султанша? - евнух уже совсем забеспокоился и уверился в моём критическом состоянии, но я поспешила его разубедить. Через силу улыбнувшись, я прикрыла усталые глаза, и одинокая слезинка скатилась по щеке, напоминая о произошедшем. - Ничего уже не может быть хуже, Керем, - похлопав верного слугу по плечу, я собралась с силами и гордой походкой отправилась в свои покои, где мне предстояло прожить долгие часы тяжёлых воспоминаний...