***
Есть ценности, которые рождаются устаревшими. Жиль Делез.
***
Ясное январское утро выдалось на редкость прохладным, из-за чего пришлось отменить столь ожидаемый выход в заснеженный сад. Над дворцом повисли огромные, пышные тучи, и казалось, что даже они покрыты коркой льда, обеспечивающей сдерживать излишний поток осадков. Метели уже который день бесновались и тревожили сон обитателей Топкапы, протяжно свистя под окнами в ночное время. Вдоволь насладившись картиной неустанного бега слуг и каждодневной суеты, я с досадой задёрнула занавески и ещё сильнее закуталась в меха, подальше отойдя от окна, что так и разило лютым зимним холодом. Руки мёрзли даже под толстым слоем одежды, а по телу время от времени пробегала лёгкая дрожь, предшествующая тяжёлой простуде. От одной только мысли, что холода могут обернуться долгим заболеванием, всё внутри сжималось в комок, ибо не очень хотелось проводить дни и ночи напролёт в плену у лекарей. Гевхерхан сидела на просторной кровати матери и не выпускала из рук ребёнка, укутанного в несметное количество тёплых тканей, дабы предотвратить его переохлаждение. Апартаменты Валиде Султан являлись самым тёплым местом во дворце, поэтому дочь, не теряя времени, поспешила переселиться в покои матушки ради сохранности здоровья маленьких султанш. - Ух, как холодно! - пробубнела я себе под нос и спустилась с возвышенности, на которой располагались столик и софа. Иногда я слишком сетовала на погоду, словно древняя старуха, и это до смерти пугало меня - приближение старости отнюдь не радовало женщину, которая, к тому, ещё и находилась на вершине власти, что по сути своей обязывало всегда выглядеть превосходно. Ощущение, того, что медленно, но верно приближаюсь к завершению цвета своих лет и наступлению поры увядания, уже приличное время досаждало мне и терзало обеспокоенную душу. Всем своим существом внимая тому, как костлявая рука старости стучится в окно моих покоев и, не спрашивая разрешения, бесцеремонно врывается в тёплое помещение, превнося в волосы крупицами седину, я с глубокой печалью замечала, что сама давным давно готова к тому, чтоб принять её с распростёртыми объятиями. В гареме век женщины краток и всё потому, что вместо традиционных женских занятий, предписываемых каноном, мы только и занимаемся тем, что плетём интриги друг против друга и ломаем голову над самой сложной задачей всего нашего убогого существования: как досадить сопернице и сохранить свою жизнь и жизни своих детей. Думать о других часто не приходится, да оно и не нужно гаремным наложницам - своя рубашка ближе к телу, как говорят у меня на Родине. Что ты есть, что тебя нет - всегда найдётся та, что займёт твоё место в сердце падишаха, а возможно, даже и превзойдёт тебя в искусстве обольщения и умении составлять чёткие планы по устранению всех, кто может помешать её на пути к кровавой власти. Женщины порою более жестоки, чем мужчины. - Вовсе нет, - парировала Гевхерхан, покачивая из стороны в сторону спящую малышку, что мирно посапывала на руках у своей Валиде. - Эсмахан и Мустафа, кажется, абсолютно не замечают этого. Да и что может помешать им играть в покоях Махпаре? - Ты права. Ничто, - я присела рядом с дочкой и устремила взгляд на языки пламени, что играли с угольками в самом центре камина. - Когда Рафие Шах подрастёт, то тоже составит компанию своей сестре и кузену. Она сейчас такая милая. Хочется, чтобы доченька никогда не вырастала и оставалась в этом дивном возрасте. Жаль, что это невозможно, - дочь произнесла это с такой искренней досадой, что мне самой стало как-то грустно, понимая, что мои дети уже давно стали взрослыми людьми. - Если бы вы с Мехметом всё время оставались вот такими же малышами, то я бы избежала многих хлопот. Эй, Аллах-Аллах, - я скрестила руки на поясе и с теплом взглянула на внучку, ангельски-невинное личико которой не выражало не единой эмоции. Гевхерхан полностью отошла от мира сего и погрузилась в бездну собственного воображения, что отчётливо отражалось в её бездонных глазах, потерявший привычный задорный блеск, с коим она всегда по-детски наивно смотрела на окружающих. Часто меня пугало простодушие родной дочери, что проявлялось ещё с детских лет в её формирующемся характере, но если тогда у меня ещё теплилась надежда, что это с возрастом пройдёт, то сейчас я уже окончательно отчаялась и разочаровалась. Она появилась на свет не получив тех задатков, какие нужны были для выживания в её родной среде, и чудилось, будто Аллах послал её нам, чтобы напомнить о человечности и нравственности. Всевышний воплотил в моей дочери все самые лучшие черты характера, оставив плохое в своих руках, и наделил это чистое создание, исполненное любви к миру, неземной, воистину женственной красотой. Несмотря на то, что Гевхерхан и Мехмет родились двойняшками, ни внешне, ни характерами они не были схожи, чем в большинстве случаев приводили людей в замешательство. Главным достоянием драгоценной султанши были бездонные, синие как море, глаза, доставшиеся ей от меня и единственным образом напоминающие о русских корнях. Длинные, вьющие волосы, в которых затерялись лучи весеннего солнца, упругими локонами спускались на спину, обнажая тонкую шею госпожи (в детстве у меня тоже были светлые волосы, но ближе к юности превратились в золотисто-каштановую россыпь). Типичная для неё улыбка счастья, изгибающая румяные губы, была подобна сиянию ангельских крыльев, а весь вид дочери был сродни чему-то божественному и сверхчеловеческому, не свойственному обычным людям. Такую красоту могло создать только смешение восточной и славянской кровей, и эта прелестница с младенцем на руках была живым подтверждением устоявшейся истине. - Вы уже разговаривали с Мехметом? Он приходил к Вам? - не отводя глаз от ребёнка, размеренно произнесла Гевхерхан и плавными движениями уложила спящую малышку в колыбель. - Нет, не приходил... А он что-то должен мне рассказать? - Нет-нет, ничего, Валиде, - услышав мой отрицательный ответ, ретировалась дочка, но я сразу догадалась, что произошло что-то неладное, о чём златовласая упорно не желала говорить. - Гевхерхан! - Матушка, прошу Вас, не спрашивайте меня об этом! - простонала султанша и осторожно села рядом со мной, предварительно поправив смятое покрывало. - Может, я совершаю ошибку, умалчивая о происходящем в душе брата, но Вам всё же будет правильнее не знать об этом. - Родная, - я накрыла ладони дочери своими и поджала губы, понимая, что если не выпытаю у неё всё до крупицы, то после пожалею об этом. - Лучше расскажи мне, что случилось или должно случиться. Я всё пойму и по справедливости рассужу, я же Ваша мать. Осознавая, что ей не отделаться от настойчивой матери, госпожа сжала мою ладонь холодными, бледными пальцами и как-то странно, болезненно улыбнулась, тут же отведя глаза в сторону. Её взгляд зацепился на горящем камине, в котором мирно потрескивали дрова, наполняя комнату теплом и атмосферой уюта. - Валиде... Не знаю, с чего начать... - Я вся во внимании. - Мехмет... Он вчера поделился со мной некоторыми мыслями в откровенной беседе, распахнув свою душу перед сестрой... Я же теперь выдаю Вам все секреты брата, как последняя предательница. - Не говори так, ты всё делаешь правильно. - Вы так думаете? - её глаза загорелись надеждой, которая тут же погасла под дождём собственный душевных терзаний. - Безусловно. - Я не буду ходить вокруг да около и изложу всё прямо. Так как у него теперь есть сын, то Повелитель задумал предать казни всех своих братьев, оставшихся в живых: Сулеймана, Ахмеда и Селима. Об этом пока знаю только я. И теперь уже Вы. Не успела дочь закончить свою печальную тираду, как двери апартаментов распахнулись, и в покои забежала обессиленная Эхсан Хатун, а за её спиной образовался огромный клубок пара, вырвавшийся из комнаты в холодный коридор дворца. Эхсан была одной из тех немногих людей, кто видел весь мой путь от рабыни до Валиде Султан и не отказался от меня даже в самые тяжёлые дни, продолжая верить в благоприятный исход событий. Мои дети выросли на её руках, а потому не доверять этой хатун было невозможным, ибо она ни разу за долгие годы не допустила ошибки. - Валиде Султан, простите, - она бегло поклонилась и снова подняла голову, приоткрыв рот в испуге. - Дело срочное, Султанша. Там Тиримюжгян Хатун... На неё напали... Она в очень плохом состоянии и зовёт Вас. - Где сейчас Тиримюжгян? - В лазарете. Лекари безуспешно борются за её жизнь. Не помня себя от внезапно обрушившейся беды, я стремглав выбежала из покоев, сметая на своём пути всех, кто только попадался. Гевхерхан не отважилась бросить грудную дочь и осталась с ней, проводив меня многозначительным взглядом. Сердце словно пронзили раскалённой стрелой, и от этой боли хотелось забиться в угол и кричать, что есть силы, зная, что никто не придёт на помощь и не облегчит мои глубокие душевные страдания. Я ещё не знала, что именно произошло, не знала всех тонкостей жуткого события, но душа уже ныла и изнемогала от нетерпения наказать любого, кто повинен в нынешнем состоянии Тиримюжгян. Я просто не могла допустить, чтобы с ней что-то случилось, а если же Всевышний и ниспошлёт нам это испытание потерей, то я захлебнусь собственными слезами и ничьи объятия не станут мне пристанищем. Безуспешно возводя стены вокруг своего сердца, дабы никто, кроме членов семьи не смог причинить мне хоть сотую толику мук, я забывала о самом очевидном, но ведущем факторе - все эти попытки будут сходны со всеми предыдущими по результату, а сердце всё равно не перестанет истекать кровью на протяжении всей жизни. В этой суматохе никто даже не заметил, как султанша проникла в покои лекарей в попытке узнать хоть что-то о состоянии личной служанки. Все суетились около длинной, но узкой кровати, а когда толпа калф понемногу разошлась, я увидела нелицеприятную картину, навсегда оставшуюся в списке самых страшных воспоминаний всей жизни. Тиримюжгян камнем лежала на убогой постели, застланной жуткой простынёй, и пустыми глазами прожигала потолок; расслабленные руки были отброшены на подушку и перемазаны кровью, по цвету близкой к коричневому, а прямо по центру живота зияла рваная рана, словно её нанесло лесное, дикое животное, лекари даже не потрудились зашить её, видимо, даже не надеясь на то, что это как-то поможет женщине. Удивительно, что при всём этом "великолепии" она продолжала жить и, что более всего поражало, пребывать в сознании и находиться в здравом уме. Я бесшумно подошла к кровати верной служанки и как можно аккуратнее присела на самый краешек, дабы не причинить ей даже малейшую боль. Увидев знакомое лицо, женщина устало улыбнулась и предприняла попытку подняться, но тут же была остановлена строгим жестом своей госпожи. - Не вставай, дорогая. Отдохни, - я ласково погладила Тиримюжгян по волосам и поморщилась, рассмотрев вблизи кровоточащий порез. Служанка это заметила и усмехнулась. - Вы думаете, это поможет...мне? - задыхаясь, промолвила Тиримюжгян и облизнула сухие губы. Она таяла на глазах: кожа становилась всё более сероватой и трескалась, контур глазных впадин выделялся всё более отчётливее, а синяки под глазами значительнее расширились. - Увы... - Кто это сделал, Тиримюжгян, кто? - почти плача, прошептала я, в то время как мой голос сочился болью и мукой. - Я накажу его со всей строгостью, задушу собственными руками. Ты только скажи, кто это был? - Я...не знаю... Не видела... резко... ударили ножом... и скрылись... Только слышала имя... Оно Вам...знакомо... - Что за имя? - Дила... Дилашуб Султан... "Ты помогала... своей госпоже-змее... избавиться от Дилашуб Султан... так прими же свою смерть, неверная!"... Так говорили... Но я... Не верю в вину султанши... Не она это... Чувствую... - Всё, хватит, не говори больше. Не веришь, знаит так и есть. Но виновного я найду, даже если это не Дилашуб. - Султанша..., - Тиримюжгян приподняла уголки губ в мимолётной улыбке и сглотнула комок в горле, положив одну из своих мертвецки-ледяных ладоней на мою, пылающую жаром, руку, а я судорожно сжала её, будто пытаясь таким образом удержать последние мгновения с верной служанкой, так как умом понимала, что это последние минуты её жизни. - Я очень... любила Вас... как и моя бабушка Гюльсур Ханым... и даже судьбу её... повторила... как видите... У меня есть для Вас... новость... Пусть это будет моим... последним делом... совершённым ради Вас и в знак... моей преданности... - Слушаю, родная моя. Любое твоё слово дороже всех драгоценных камней в мире, - на глаза навернулись слёзы, норовящие хлынуть потоком из глаз. - В моей... комнате... под полкой, возле двери... стоит шкатулка... В ней дневник... Он принадлежит Керему... Я нашла его несколько дней назад... когда приходила в покои Керема за расходной книгой... Прочитайте этот дневник... От начала и до конца... Я вверяю Вас Аллаху, Султанша... Жуткое шипение вырвалось из уст женщины и опалило мою кожу, а глаза верной служанки закатились, отдав её душу небесам. Отслужив свою последнюю службу, Тиримюжгян без угрызений совести отправилась к Всевышнему, так как все земные дела турчанки были завершены. Прижав к себе холодную руку мёртвой хазнедар, я зашлась в рыданиях и заревела, как белуга, понимая, что ещё один дорогой сердцу человек покинул меня, ушёл к Всевышнему, самозабвенно продолжая любить свою госпожу до самой последней минуты жизни. Эти страдания, что грубыми, порывистыми движениями раздирали мою душу на части, не были похожи на другие, ранее испытанные мной, а всё потому, что я большую часть жизни провела в компании именно Тиримюжгян. - Аааа... Тиримюжгян... НЕТ! Я роняла слово за словом, будто безумная, не понимая даже смысла сказанных мною слов, произнося их случайным образом. Счастливая улыбка служанки предстала перед глазами, как сладостный сон, и так же быстро рассеялась лёгким туманом, как и появилась. - Не покидай меня... Родная моя... Сестра Тиримюжгян... Но только горькая, тяжёлая тишина воцарилась в комнате в такт навеки замершему сердцу служанки...***
Неповоротливые слуги медленно и осторожно выносили остывшее тело Тиримюжгян, в то время как я с безучастным выражением лица наблюдала за этой душераздирающей картиной. Слёз больше не осталось, впрочем, как и сил бороться и пытаться предотвратить неминуемое. Происходящее вокруг слилось в одну сплошную серую массу (чему главным образом поспособствовало и без того ухудшенное зрение), в центре которой расширялась и углублялась дыра, затягивающая в свою пучину с неимоверной, нечеловеческой силой. Дыра в моём трепетном сердце. И нет лекарства, что смогло бы излечить духовную рану, помочь ей быстрее затянуться и покрыться кровавой коркой, а мыслям настроиться на нужный лад и немного опустить трагичную скорбь, дабы жизнь вернулась в прежнее русло. Я была похожа на глиняный сосуд, из которого беспощадно вычерпали всё содержимое до последней капли, не оставив шанса на повторное возрождение души. Если бы я только знала, какой удар преподнесёт мне щедрая на пинки судьба, то, скорее всего, выпила бы яд и избавилась от горьких мук, взлетев до самых небес навстречу ангелам свободы. Смерть Тиримюжгян изрядно подкосила меня, отобрав последние силы, но что-то в глубине души настойчиво подсказывало, что не стоит так скоро отчаиваться и пасовать перед трудностями, дабы ещё сильнее не усугубить бедственное положение дел. Всё это время Эхсан Хатун в расслабленной позе стояла поодаль и, прислонившись к ледяной стене зимнего дворца, прижимала руку ко рту и стонала, как раненная волчица. Её слёзы и горестные стенания были настолько живыми, искренними, что от одного только взгляда в сторону угнетённой женщины всё нутро сжималось от жгучей боли. Я поджала тонкие губы и плавной походкой прошествовала к рабыне, что увидев огонь в глазах султанши, тут же вытерла слёзы и приосанилась. - Эхсан, - положив руку ей на плечо, я тяжело вздохнула и отвела глаза, принявшись без интереса рассматривать каждую клеточку холодного пола. - У меня есть к тебе дело. Срочное. Его нужно совершить именно сейчас, ни минутой позже. - Я Вас слушаю, султанша, - дрожащим голосом быстро проговорила служанка и с искрой воодушевления воззрилась на свою повелительницу. - В комнате Тиримюжгян есть одна вещь, которая принадлежит мне. Ты ведь знаешь, что когда станет известно о гибели хазнедар, что произойдёт очень скоро, её покои подвергнуться тщательному обыску и будут отданы другой гаремной служащей. Я обещаю, что эти апартаменты станут твоими, только принеси мне шкатулку, что находиться на полке возле двери. - Как прикажете, Ханым, - не медля ни секунды, девушка чёткими, широкими шагами направилась к поставленной цели, на прощание махнув подолом дешёвого платья. Я тоже не стала задерживаться около покоев лекарш. Каждое воспоминание, связанное с Тиримюжгян, коих было невероятное количество, причиняло мне боль, сравнимую только с физической, и только правильное понимание совершённого преступления всё ещё держало меня на земле и не позволяло окончательно уйти в затворничество. Отчаянно борясь всем сердцем за контроль над своими эмоциями, я решительно повернулась к выходу и величественной походкой, с гордо поднятой головой отправилась в свои апартаменты, по пути роняя крупные, как жемчуг, слёзы.***
Я некоторое время повертела в руках кожаную тетрадь и, в итоге, отложила в сторону, скрестив руки на поясе. Эхсан смиренно стояла возле колонны и ждала хоть какого-то знака от задумавшейся султанши, но я так и не удосужилась обратить на исполнительную женщину и сотой толики внимания, лишь суровым взглядом смотрела сквозь неё, пытаясь применить весь свой пытливый ум для разгадки той тайны, что в нескольких слов описала мне умирающая Тиримюжгян. Я нарочно не открыла дневник главного евнуха, чтобы дать разгуляться фантазии, но в голову не шёл ни единый образ, что мог бы стать воплощением той истины, что скрывалась на страницах таинственной тетради, пахнущей цитрусами и лавандой. - Ханым, - Эхсан не выдержала накалённой до предела обстановки и первая решила заговорить с госпожой, осторожно произнося каждое слово. - Что Вы собираетесь делать? Что в этой тетради, если не секрет? Я ужасно заинтригована, не поймите меня неправильно. Я будто очнулась ото сна и мутными глазами, в которых не было ни капли осмысленности и здравого понимания реальности, удивлённо взглянула на Эхсан, пытаясь вспомнить, что она здесь делает, но перед очами предстал лишь красочный облик, рваная туманная дымка. - Эхсан, что ты... Ах, всё, вспомнила. Извини, - я с ног до головы осмотрела служанку и печально улыбнулась, словно прося прощения за свою рассеянность. - Я хотела назначить тебя новой хазнедар и своей личной служанкой, ведь, как известно, Тиримюжгян за долгие пять лет так и не нашла мне кого-то стоящего, столь же верного, до смерти преданного и исполнительного, как нынешняя Рабия Султан. Ты наделена всеми необходимыми качествами да и знаешь меня очень давно, потому сомнений в твоей кандидатуре у меня не осталось. Да и не было как таковых. - Госпожа.., - хатун вся засветилась от счастья и кинулась мне в ноги, дабы отдать своё превеликое почтение Валиде Султан. - Благодарю Вас! Я буду служить Вам верой и правдой. - Не сомневаюсь, Эхсан. С сегодняшнего дня можешь приступать к своим обязанностям. А теперь оставь меня одну, я не желаю больше никого видеть. Даже Гевхерхан и Махпаре. - Как прикажете, Валиде Султан. Махнув на прощание подолом и сделав отточенный, заученный реверанс, новая хазнедар-уста гарема покинула мои апартаменты, бесшумно закрыв за собой дверь. Тишина, что наполнила просторные покои, благоприятно подействовала на измученный разум, и я уже было собралась отложить прочтение дневника на другой день, но всё моё естество горделиво воспротивилось этому, требуя немедленной кульминации сей истории. Рано или поздно мне всё равно пришлось бы прочитать это жизнеописание, а когда я это сделаю - завтра или же сегодня - не так важно, как сама суть текста. Дрожащими, холодными пальцами я коснулась кожаной поверхности тетради и прикусила губу от красочного изобилия предположений, возникших у меня в голове. Что я только не делала с этим дневником, разве что на зуб не попробовала, но сердце подсказывало, что если я открою заветную книгу воспоминаний главного аги гарема, то жестоко пожалею об этом. Любопытство взяло верх над чувствами и разумом, и я схватила заманчивую реликвию, прижав её к груди. Всей душой моля всевышнего о снисхождении и тяжело дыша, я всё-таки открыла дневник, обратив свой пронзительный взгляд на пыльные, тесно исписанные страницы тетради, что в каждом углу были помечены странным знаком, рядом с которым обыденно красовалась дата дня, что подлинно описан именно на этом участке бумаги. Вдохнув поглубже, я скользнула взглядом по пёстрым, аккуратно выведенным умелой рукой османским иероглифам и попыталась сосредоточиться, принявшись читать с самого начала. Первая запись была отмечена датой смерти Ибрагима, что больно укололо меня в самое сердце. "Сегодня Кёсем Султан была счастлива как никогда, я бы даже сказал, ликовала. Впервые вижу, чтобы мать так радовалась смерти родного ребёнка. Жутко смотреть на её безумную улыбку, сочащуюся ядом и желчью, что она извергала при одном только взгляде на НЕЁ... В этот день я познал великое счастье... О Аллах, впервые увидев её, я затаил дыхание, едва не погибнув от нехватки воздуха и от обилия чувств, что теперь всечасно теснят мою грудь. Наверняка, ей больше идёт улыбка, но и в печали она была великолепна, утончённо-женственна, восхитительна в своём царственном виде и невинно-ангельском облике. Её глаза были полны такой неописуемой боли, что стоило склонить наши никчёмные головы пред такой великой, всеобъемлющей любовью. Благодаря ей мне снова захотелось писать стихи, как когда-то в Венеции, а скука по родной земле разлилась горьким потоком по всему телу... Нет мне больше покоя... Любовь пронзила сердце мятежного Николо..." Прочитав эти неугодные сердцу строки, я нахмурила брови, принявшись отгонять тяжёлые мысли и цепкие сомнения, овладевшие душой. Кровь моя похолодела, и холод её лютей всех смертельных морозов; всё внутри сжалось от одной только мысли о предполагаемом бесстыдстве, но я предпочла сохранять спокойствие. Тем более, в сердце теплилась надежда, что я скоро узнаю имя этой таинственной незнакомки, что вызвала у меня ощущение дежавю и лёгкую дрожь по коже. "Сегодня я увидел, как она улыбается, и это стоило всех богатств мира. Разве могут женщины быть так божественны и совершенны? Увы, нет, но она затмит по красоте своей всех прелестниц, когда-либо существовавших на белом свете. Даже в Венеции, что славится красотой своих жительниц, я не видел нимфы прекраснее и добрее, чем эта райская женщина, женщина-госпожа. От неё так и веяло благородством, заставляющим других склонять головы перед её священным ликом. Она очень проста по нраву своему,и тем ещё больше меня привлекает. Я слышал, что султанша русская по происхождения, и это отчетливо отражается в чертах её лица, свойственных исключительно славянским национальностям: синие, как море, глаза всё время улыбаются и манят в свой омут, а я, боясь утонуть в их бездне вод, отчаянно борюсь за жизнь; губы время от времени изгибаются в милой улыбке, а сама султанша спокойна и невозмутима, как водная гладь моря во время штиля. Да и чего бы ей не улыбаться - Телли Хасеки Хюма Шах Султан покинула Топкапы, а маленького сына моей благородной, величественной госпожи провозгласили султаном. Аллах! За что мне эти муки? Пощади меня, о Госпожа сердца моего! Позволь увидеть твои очи средь терний зла, да разреши любовь мою животрепещущую над чувствами превозносить другими! Всевышний! Навеки отдал сердце русской. и не вернуть его назад, в мою израненную грудь, что кровоточит ежечасно..." "Я по приказу Кёсем Султан должен был запереть султаншу в темнице и избить. О Аллах, что за жестокая, деспотичная женщина! Очевидно, что ей совсем чуждо такое понятие, как доброта, любовь и снисхождение, но я всё равно не собирался подчиняться её приказу. Ради Турхан Султан я готов умереть, и даже гнев беспощадной Махпейкер Валиде Султан не остановит меня! Сердце разрывалось от боли, когда она такая жалкая, убитая душевными терзаниями, но сильная и несломленная духом, с огнём в глазах стояла передо мной, я готов был провалиться сквозь землю от стыда за своих помощников. Её синие глаза так свирепо взирали на меня, и от взгляда этого хотелось тотчас же умереть, чтоб душа освободилась от вины перед любимой. Султанша несказанно обрадовалась, узнав об истинной цели моего прихода, и это беспечное, воистину детское счастье отразилось теплом в её глазах, что согревало остывшее сердце одинокого венецианского поэта... Убить Кёсем ради будущего моей благословенной возлюбленной (мне даже здесь стыдно называть госпожу любимой, ибо это чувство запретно в любом своём проявлении) - ещё не предел возможностей, и я не раз докажу свою преданность великой Турхан Хатидже Султан!" "Как же её звали на Родине? Спросил у Тиримюжгян - сказала, что Надеждой. Как символично. Надежда, моя Надежда на светлое будущее госпожи, моя любовь и отрада. Султанша, кажется, совсем не замечает моих чувств, но это и к лучшему. Не нужно ей знать об этом, тем более, что она и так сейчас погружена в дела государственные и гаремные, не до сентиментальности ей. Чувствую себя предателем, и это ощущение не покидает меня, а лишь с каждым днём усиливается. Как побороть эти страдания, как убить любовь, овладевшую телом и разумом? Кто я, а кто ОНА. Отступник от веры, выходец из венецианской крестьянской семьи, бедный, неизвестный и непризнанный поэт Николо, названный в мусульманстве Керемом, да и к тому же...неполноценный теперь как мужчина... Она же - русская султанша Надежда, Хатидже Турхан Султан, старшая супруга бывшего падишаха и мать падишаха нынешнего. Валиде Султан, Хасеки Султан; великая женщина, отличившаяся построением имперской мечети; управляющая личным благотворительным фондом, творящая добро на земле османов и за её пределами. Я умру от этой любви... Любви безответной..." Я больше не смогла читать это и, судорожно, со всхлипом вздохнув, захлопнула дневник и откинула на софу, вдавив ладони в мягкие подушки, лежащие на диване. В голове образовалась каша, а я не желала расхлёбывать её, лишь со слезами на глазах смотрела в пустоту, создавая вокруг себя барьер из беспочвенный страхов. Как он мог? Этот вопрос повис в воздухе и болезненно зажужжал единым хором в голове, как назойливая муха. Всё это время я, как слепая, обращалась с Керемом, как с другом и верным слугой, а он, оказывается, уже долгие годы сгорает от безответного чувства, не имея ни единой возможности поведать о своих душевных муках понимающей госпоже. Всё стало на свои места. Теперь абсолютно ясно, почему он так самоотверженно ринулся помогать мне в борьбе с покойной Кёсем, почему жертвовал всем ради моего будущего, почему так любит детей Гевхерхан и Мехмета и почему так трепетно обожал их самих в детстве. И всё бы ничего, но зачем Тиримюжгян решила раскрыть эту тайну? Зачем посмертно разрушила мой привычный мир неожиданной находкой? Почему она не захотела оставить это тайной, да и зачем вообще притрагивалась к дневнику Керема? Вопросы, на которые никогда не найду вразумительного ответа. Жизнь окончательно и бесповоротно рушится, а я не могу воспрепятствовать этому, наблюдая издалека за развитием событий в собственной судьбе. Я была опустошена и разбита. - Нургюль! - Да, султанша. - Приведи Керема Агу. - Как прикажете. Черноволосая служанка как вольный ветер скрылась из виду, оставив после себя слабый запах лаванды, но и он вскоре испарился. Чувство одиночества, которым двигала воцарившаяся тишина, съедало душу изнутри, но долго мне скучать не пришлось, а потому я торопливо вытерла набежавшие слёзы. Он явился через считанные минуты, и его появление вызвало противоречивые эмоции, что, столкнувшись, вызывали целую бурю гнева, так и не выплеснувшегося наружу. Я притянула к себе отброшенный дневник и спрятала его в складках подола платья, тщательно закрыв любую деталь, на которую могло устремиться внимание евнуха. Исполненный грусти и скорби по случившейся трагедии, он поднялся на возвышенность и как-то чересчур чинно поклонился. Может, мне это показалось ввиду последних событий. - Валиде Султан, - бархатный мужской голос заполнил пространство комнаты, и я резко встрепенулась, почувствов лёгкую дрожь. - Вы меня звали? - Да, Керем, звала, - его глаза загорелись надеждой, но мой холодный взгляд мгновенно остудил его пыл, отчего раб тут же понуро опустил голову. - Если Вы о смерти достопочтенной Тиримюжгян Хатун, то мы уже ищем виноватого в её гибели. Не сомневайтесь, мы найдём её убийцу. - Не сомневаюсь, Керем. Ты ведь на всё готов ради моего спокойствия. Он на миг запнулся и опешил, но тут же принял несколько отчуждённый вид и как можно равнодушнее парировал. - Верно, султанша. Я отвернулась от пребывающего в смятении слуги и осторожно перетянула на свою сторону мягкий полушубок, тотчас же накинув его на озябшие плечи. За окном было не видно ни зги, и лишь слабый свист беспокойных метелей позволял определить, что на улице не лучшая погода. Сумерки накрыли мир со всеми его составляющими, а холод, проникнувший даже внутрь дворца, и искусные узоры, творцом которых являлся мороз, придавали зиме некий шарм и особое чувство уюта, отодвигая в сторону её известные всем недостатки. - Вы ещё не похоронили Тиримюжгян? - Нет, госпожа, пусть метель немного утихомирится, и мы предадим Вашу служанку земле с соблюдением всех традиций! - его голос прозвучал так тепло и заботливо, что в голове опять прозвучали эхом некоторое фразы из его оды русской госпоже. - У меня есть одно пожелание. Похороните её рядом с отчим домом, что находится неподалёку от комплекса Хасеки Хюррем Султан. Думаю, она бы этого хотела. - Всё будет исполнено наилучшим образом, Госпожа. - Отлично. И снова тишина. Напряжённая, мучительно тягучая и тяжёлая для нас обоих, но каждый из присутствующих умело скрывал свои истинные чувства. Я отрешённо смотрела в окно, не видя перед собой ничего, кроме собственных картин мыслей, а Керем водил носком башмака по ковру, вычерчивая ему одному понятные узоры, словно крохотное дитя. - Ты ведь знаешь, какое наказание грозит за государственную измену? - Конечно же знаю, госпожа, почему Вы спрашиваете? - евнух даже кашлянул, обескураженный неожиданным поворотом беседы, но я нисколько не смутилась и продолжила разговор. - Просто, на всякий случай. Никогда не забывай об этом. Можешь идти. Удивлённый и отчасти испуганный Керем поклонился и неторопливой походкой вышел из апартаментов Валиде Султан, заставив слуг закрыть за ним двери ввиду спешки. Я не решилась разрушить его тонкий мир, в котором он счастлив. Каждый имеет право на свою сказку. Право на счастье и любовь. С этими мыслями я и отправилась спать, но вряд ли мне удастся быстро отправиться в страну сновидений, так как день был на редкость тяжёлым и полным трагедий.