На пределе

Отчаянные всхлипывания слышны еще из коридора. Рокотов одним рывком распахивает дверь и видит уже привычную картину. В самом углу, сжавшись на стуле, рыдает курсантка Никишина. Пожалуй, майор Рокотов единственный, кто видит ее плачущей. И единственный, кто знает истинную причину ее слез. - Опять? - со вздохом спрашивает он, делает несколько шагов, опускается рядом с ней, крепко сжимает ее локоть, словно пытаясь привести девушку в чувство. Но та, кажется, совсем не чувствует боли. Только молча кивает, отводя глаза. Рокотов поднимается, достает из запертого отделения шкафчика бутылку, предназначенную именно для таких случаев, которых было уже немало. Разливает содержимое по кружкам, протягивает одну Марине. Сам делает внушительный глоток. У него на душе не менее паршиво, чем у Никишиной. Ему тоже больно видеть счастливую Лаврову, счастливую с другим. - Может, хватит? - в очередной раз предлагает он, хотя знает, что бесполезно. - Не могу, - тихо отвечает курсантка, вздрагивая при воспоминании о полном жалости сером взгляде. И вскрикивает, как от удара: - Ненавижу ее, ненавижу! - Успокойся, - сухо приказывает Рокотов, уже боясь того, что случится дальше. Но попытка изменить привычный ход событий проваливается с треском. Никишина поднимает на него злой взгляд, проговаривает язвительно: - Тебе ведь тоже ничего не светит. Запрещенный прием. - Может, хватит? - повторяет Рокотов. - Найдешь себе парня, успокоишься... Она усмехается. Cтранно видеть саркастичного преподавателя в роли утешителя. Но она уже привыкла. - Я, кажется, тебе говорила... - Об изнасиловании? - он как-то раздражающе усмехается, но не произносит вертящегося в голове неуместного вопроса. - А ты не мужчина, ты лекарство, - уже спокойно отвечает она, словно читая его мысли. Перебирается со стула на парту, закидывает ногу на ногу - привычка, которую переняла у Лавровой. Что-то вроде фанатского подражания своему кумиру. Рокотов отворачивается к окну, не желая видеть этой пусть и красивой, но всего лишь пародии. Слышит за спиной тихие шаги, чувствует, как Никишина прижимается к нему, тяжело дыша в попытке скрыть вновь нахлынувшие слезы. Поворачивается к ней, несколько мгновений глядя в заплаканное лицо, словно пытаясь что-то решить, хотя спиртное и боль уже решили все за них. Опускается прямо на подоконник, увлекая девушку за собой. Она послушно садится к нему на колени, не чувствуя ни малейшего стыда, волнения или влечения, впрочем, тоже. Непослушными пальцами расстегивает рубашку, откидывает ее в сторону, не глядя. Чувствует теплую мужскую ладонь, лениво и бесцельно начавшую исследовать ее тело. Закрывает глаза, прижимается к нему, ощущая странное, неуместное сейчас умиротворение. На ощупь приподнимает подол и без того короткой юбки в молчаливом вызове. Рука мужчины послушно скользит по открывшемуся участку тела, затем все выше и выше. Дыхание девушки сбивается от нахлынувшего не желания - напряжения. Темп пальцев, пробравшихся за кромку как всегда вызывающе красивого белья, становится запредельным. Девушка вцепляется ногтями в плечи майора, немного выгибается назад, чувствуя приближение легкой, ненавязчивой, почти безэмоциональной разрядки. Потом еще примерно минуту сидит на коленях этого человека, с которым они так странно близки, чувствуя его бесцельные, какие-то отвлеченные ласки. Затем поспешно надевает успевшую помяться рубашку - единственное свидетельство случившегося - и молча закрывает за собой дверь. Но оба знают, что не в последний раз. Они стали близкими, пусть и бесцельно.