Слишком холодно

— Альбус! — раздалось за спиной. — Альбус, я не могу так быстро! Ну подожди же! Альбус едва не подскочил от неожиданности, а потом понял, что обращаются не к нему, а к голубоглазому мальчику с рыже-каштановыми волосами. Тот бежал по лужайке босиком, его хлопковые светло-бежевые штаны от утренней росы намокли до самых колен. Рассветное солнце практически не грело, но его лучи били прямо в лицо, и Альбус, морщась, приставил ладонь ко лбу. Теперь он мог разглядеть и кричавшего — очень коротко и неаккуратно подстриженный мальчик, которому на вид было не больше десяти лет, изо всех сил старался нагнать юного Дамблдора. Белоснежный козленок, которого мальчик тащил на руках, жалобно блеял и прижимал уши. — А не то что? — засмеялся юный Дамблдор, но всё же остановился. — Нажалуешься маме, что я снова оставил тебя, бедняжку, без присмотра? «Аберфорт!» — догадался Альбус. Выходит, он стал свидетелем семейной ссоры. — Ты ей обещал! — зло выкрикнул Аберфорт, отчего козленок снова жалобно заблеял. — Прости. Прости, дружок! — Аберфорт погладил козленка по широкому лбу и опустил на лужайку. Тот, не сходя с места, принялся жевать траву. — Чего ты за мной увязался? — с досадой пробормотал Дамблдор, когда младший брат подошел к нему. — Сидел бы дома с козой своей! — Ты обещал маме никуда не уходить, пока она не вернется, — упрямо повторил Аберфорт. — Нет, — фыркнул Дамблдор. — Я обещал за тобой приглядеть. Так вот, по-моему, с тобой всё отлично. — А с Ариа... — Тише ты! Тише! — Дамблдор дернул младшего брата за рукав рубашки с такой силой, что ворот впился тому в плечо, и Аберфорт обиженно ойкнул. — Сколько раз тебе повторять! — Но здесь никого нет, — зашептал Аберфорт, с детской наивностью исполняя указание Дамблдора. — Всё равно. Мы не говорим об этом. Даже дома между собой. Между прочим, ты тоже обещал маме. Аберфорт насупился и замолк, но когда Дамблдор продолжил свой путь — уже размеренным шагом, уперто поплелся следом за ним, снова подхватив козленка на руки. Дамблдору, похоже, надоело брести по лугу, путаясь ногами в траве, и он, резко свернув в сторону, вышел на тропинку. Справа тропинка на большом расстоянии огибала высившиеся вдалеке дома, слева виднелись зеленые, с редкими низкими деревьями, холмы. — Ал, а о папе почему нельзя говорить? Дамблдор скривился. — Он же хороший, — продолжал настаивать Аберфорт. — Это расстраивает маму. Сперва Альбус решил, что явное благоговение Аберфорта перед матерью окажется сильнее его детского наивного любопытства и он перестанет донимать Даблдора, которого этот разговор явно раздражал и смущал, как и присутствие брата. Дамблдор периодически оглядывался, проверяя, не следит ли кто за ними, и тревожно посматривал в небо, ярко-голубое, без единого облачка — словно в насмешку. Но нет, от Аберфорта, похоже, было не так-то просто отделаться. — Почему? — Он даже забежал вперед и развернулся к Дамблдору лицом, требуя ответа. Видимо, это заставило его оглядеть окрестности, и Аберфорт сообразил, где они находятся. — Ты что, опять идешь на кладбище? — От удивления он даже опустил козленка на землю. Дамблдор внезапно смягчился. То ли его разжалобил вид запыхавшегося Аберфорта, у которого от усилий по лбу и вискам текли струйки пота, то ли он почувствовал стыд и раскаяние, что так грубо обошелся с младшим. Альбусу это до боли напомнило поведение его собственного брата, которому не нравилось ни «возиться с мелким», ни что-то ему объяснять. Когда Джеймс милостиво соглашался взять Альбуса с собой или поиграть с ним, Альбус либо становился объектом для шуток и розыгрышей, либо своеобразным мальчиком на побегушках. К примеру, он должен был сторожить вещи Джеймса и его приятелей, пока все купались. Но самое неприятное, если старшим вдруг приходила в голову какая-нибудь хулиганская выходка вроде той, когда они решили забраться в сад к старой миссис Фоули, чтобы полакомиться грушами. Разумеется, именно Альбусу пришлось стоять на стреме и следить за коттеджем, так что он сильнее всего получил по голове зачарованным веником, когда кто-то из приятелей Джеймса шутки ради потревожил защитные чары. Этот эпизод Альбус запомнил так ярко еще и потому, что миссис Фоули очень тепло относилась к его семье. Джеймсу достаточно было просто попросить пару этих разнесчастных груш, раз ему так приспичило. Они даже после поднятой сторожевым веником тревоги ушли с целой корзиной фруктов и двумя банками сливового варенья в придачу. Дамблдор мягко потрепал Аберфорта по голове, сдвинул вперед перекинутую через голову коричневую кожаную сумку и достал оттуда флягу с водой. — Держи. Только пей осторожней, не застуди горло. Я льда добавил в воду, чтобы медленней нагревалась. И я ничего не могу поделать, если в нашем доме мне даже почитать нельзя спокойно. Видишь? — Он показал Аберфорту содержимое сумки. — Тут книги и конспекты. Мне нужно учиться. — Ты и так лучший ученик на курсе, — с непониманием, но не без гордости в голосе возразил Аберфорт и принялся пить из фляги — старательно, мелкими глоточками. — Именно поэтому я и должен заниматься усердней остальных. Вот эта книга — по Дезиллюминационным чарам. Говорят, если освоить их в совершенстве, можно на время стать совсем-совсем невидимым. — Их же не проходят в школе. — Ну что ты ворчишь, — миролюбиво вздохнул Дамблдор. — Учатся ведь не для школы. В программу ЖАБА по Чарам вообще входит меньше сотни заклинаний. Большинство волшебников потом так новых и не узнают, и то хорошо, если не забудут половину через пару лет. А у меня это в голове не укладывается. Ты же волшебник, не магл какой. У тебя есть особый дар, а ты ничего кроме Акцио или Люмоса не используешь. Сила ведь не дается просто так. Кто больше может, на том и ответственность. Раз у меня есть способности — да я и сам это вижу — значит, нужно их развивать. Аберфорт вернул брату флягу и вздохнул. На его лице читалась внутренняя борьба. — С тобой бесполезно спорить, — вынес вердикт он и вытер влажные губы рукавом рубашки. — Ты всё так красиво и складно говоришь, потому и кажется, что ты прав. Дамблдор искренне засмеялся и снова потрепал брата по голове. — Эйб, если ты хочешь пойти со мной, козу придется оставить. Аберфорт посмотрел на любимого козленка и мгновенно помрачнел. У него даже губы затряслись от обиды. Видимо, его питомец нередко становился объектом для насмешек как в семье, так и со стороны окружающих. — Подумай сам, он же еще маленький и наверняка испугается оживленной улицы, а на кладбище от него будет слишком много шума, — спокойно объяснил Дамблдор. — А если он случайно слопает цветы на могиле папаши Батильды Бэгшот? Её же удар хватит, — попытался пошутить он. — Я сейчас сниму ремень с сумки — смотри, какой он длинный, — и привяжем этого козленка в тени дерева, пусть отдыхает спокойно, пасется себе на травке. На обратном пути мы его обязательно заберем. — А если он отвяжется и убежит? — Не убежит. На сумке специальные чары, чтобы она не соскакивала с плеча и не терялась. Я их сам придумал, — довольно заявил Дамблдор. Альбус готов был поспорить, что никаких чар на самом деле не было. — Ну или можешь вернуться домой. Всё равно я буду уныло сидеть на скамеечке и читать. — Неправда, — замотал головой Аберфорт. — Просто читать можно и в роще за домом. Все местные мальчишки знают, что на кладбище Надзор не работает. Ты дашь мне попрактиковаться со своей волшебной палочкой? Что-нибудь простенькое... — «Все местные мальчишки» понятия не имеют, о чем говорят, — фыркнул Дамблдор. — В публичных местах, где волшебников много, Надзор вообще не работает. Но если кто из взрослых заметит, что ты колдуешь, сразу настучат родителям. На нашем доме Надзора и так нет, мама от него отказалась под свою ответственность. Сам понимаешь, почему. Зато у неё свои чары стоят, так что она сразу узнает о любом всплеске магии. Если уж она сразу примчалась, когда я случайно разбил тарелку и починил её простеньким Репаро, представляешь, что будет с Дезиллюминационным. Обойти или блокировать эту оповещающую штуку я не могу. — Ал, а почему о папе нельзя говорить? — повторил свой вопрос Аберфорт. Дамблдор, привязывающий козленка под деревом, раздраженно вздохнул. Он так надеялся, что удалось отвлечь младшего брата... Альбус даже вздрогнул от неожиданности. Это знание было внутренним. Он вовсе не понял, сделав логичный вывод, и не догадался по внешнему виду Дамблдора — он почувствовал его раздражение и эмоции так, будто они были его собственными. — Я объясню тебе потом, ладно? Когда вернемся домой... Усталость. Недовольство. Жалость — Аберфорту ведь ничего не объяснить. Даже для своего возраста он слишком прямолинеен и вспыльчив. Ему приходится молчать и терпеть, даже не понимая, почему и отчего так. Несправедливо, когда детей втягивают в интриги взрослых. «Почему о папе нельзя говорить?» Да потому что папа пошел мстить маглам, которые напали на их сестру. Молодец, что уж. Нашел отличный способ превратить семейную трагедию в полную катастрофу. Сам загремел в Азкабан, а оставшиеся Дамблдоры вынуждены были переехать. И теперь Альбус, пока мамы нет дома, обязан следить за повредившейся в уме сестрой. Да, Ариану очень жаль... Альбус до сих пор не мог понять, почему именно с Арианой, скромной и улыбчивой, спокойной девочкой, приключилось такое несчастье. Но почему никто не думает, как сейчас тяжело ему. И как сложно подстраивать собственную жизнь и свои интересы под некрасивую семейную тайну. — А ты почитаешь мне на ночь? — Да, конечно, — услышал Альбус голос Дамблдора, звучавший в отдалении, словно сквозь слой плотной ваты. Воспоминание заволокло серой дымкой, и снова стало очень темно. * * * Из круглого окна, шевеля тяжелые шторы, порывами дул теплый ветер, несущий с собой вкус пыли и медовый аромат ночных цветов. Так бывает перед долгожданной грозой после нескольких засушливых летних недель. Комната находилась под самой крышей и нагрелась за день. Сейчас в ней было душно, несмотря на распахнутое окно. От смеси запахов, чувств, ощущений у Альбуса закружилась голова, и он неуклюже опустился в старое матерчатое кресло рядом. В лунном свете оно казалось сине-голубым, хотя на самом деле, наверное, было обычного бежевого цвета. На этой стороне комнаты вдоль стены высились стопки книг и журналов, на полу валялись перья и исписанные пергаменты, а прямо напротив... Простынь на огромном матрасе сбилась в сторону, Альбус еще заметил несколько торчащих сбоку стебельков осоки. Бабушка Молли всегда собирала первое свежескошенное сено с луга за Норой, добавляла туда сухих душистых трав и набивала им два тканевых матраса для Джеймса, в его домик на дереве. С домиком на дереве вообще вышла забавная история, потому что Джеймс... Разумеется, лучше было думать о бабушке Молли и о Джеймсе, чем о Дамблдоре, который сейчас лежал прямо перед Альбусом — обнаженный и исполосованный лунным светом так, что не оставалось никакого простора для фантазии. Лучше было бы ничего не чувствовать, но Альбус не мог. Дрянной портрет передал ему какие-то неправильные воспоминания, совсем не те — узкая ладонь светловолосого юноши, разлегшегося рядом с Дамблдором, обжигала и его грудь. Как странно было видеть Дамблдора своим ровесником. Сколько ему сейчас лет? Девятнадцать? Семнадцать? Подумать только, человек, которого Альбус знал седовласым стариком с портрета, сейчас был разве что чуть старше его самого. Конечно, это не совсем правда. Альбус уже видел Дамблдора именно таким — худым, с очень длинными волосами и смешной рыжей бородкой. На колдографии из «Жизни и обманов», где Дамблдор, хохоча, обнимал своего дружка Гриндевальда, тоже смеющегося. Альбус долго разглядывал эту колдографию, сам не зная, почему. В какой-то момент Дамблдор и Гриндевальд исчезали, уступая место двум неизвестным юношам, очень счастливым и очень счастливым... в каком-то ином смысле, ускользающем. Что-то внутри будто сопротивлялось, когда Альбус пытался понять свои ощущения, мягко убеждало не думать, не лезть... Разумеется, именно Гриндевальд сейчас был с Дамблдором в комнате. Его чуть вьющиеся светлые волосы лежали на подушке в полном беспорядке, как будто кто-то минуту назад взлохматил их. Он вальяжно перекинул ногу через бедро Дамблдора, улыбнулся и, приподнявшись на локте, тряхнул головой. Все жесты были отрывистыми и резкими. А затем всё встало на свои места. Альбус понял и откуда взялось его собственное чувство неловкости, и почему дружба «двух величайших волшебников» всегда казалась ему странной, неправдоподобной даже. Гриндевальд склонился над Даблдором и поцеловал его прямо в губы. Сначала долго, так что у Альбуса приятно защекотало во рту, потом — просто ласково прикасаясь. Легендарный директор Хогвартса, самый выдающийся волшебник столетия, тот-кто-лежит-в-Белой-гробнице... Чертов педик! Рита Скитер удавилась бы за это воспоминание, будь она жива, разумеется. Ей так хотелось очернить Дамблдора связью с Гриндевальдом, что она не заметила самой настоящей связи. Альбус отвернулся и закрыл глаза, но стало только хуже. Первое воспоминание увлекло его, и он на время забыл, что умирает. Сейчас вспомнил. Простодушный и наивный Аберфорт, его смешной козленок... И всё ни к чему. Ни намека на Дары. Альбус снова открыл глаза и, неуклюже встав, подошел к окну. Полной грудью вдохнув запах летней ночи, он перегнулся через подоконник и уставился вниз — на серо-серебряную лужайку, на бочку с водой у входа в сад, на яблоню, склонившуюся под тяжестью больших, но еще неспелых плодов. Под лунным светом яблоки походили на хаотично рассыпанные жемчужины. В голове крутился целый ворох бесполезных мыслей. От некоторых щемило в груди — «Как хорошо, что в воспоминаниях уже второй раз подряд лето». От других коченели пальцы — «Потому что до следующего я не доживу». Смешно. Он и до следующего дня не доживет. До следующего часа, наверное. И всё, что ему осталось в этот последний час, — наблюдать, как двое любовников развлекаются друг с другом. Альбус шумно вздохнул. В паху было влажно и горячо. Не требовалось оборачиваться, чтобы понять, что происходит между двумя, разлегшимися на матрасе. Дыхание Гриндевальда щекотало ему самый низ живота. Он словно раздвоился. Один Альбус в растерянности стоял у окна. Запертый в чужой памяти, он хотел, чтобы всё поскорее кончилось, но боялся торопить время. Возможно, это воспоминание сейчас было единственным, что отделяло его от смерти. Второй Альбус мечтал, чтобы время остановилось. Утром вернутся все его страхи и проблемы. Геллерт опять будет, почти по-детски взмахивая руками, убеждать его, что Дары сами себя не найдут и нужно отправляться как можно быстрее. Недовольный Аберфорт удостоит его только молчанием и, повернувшись спиной, демонстративно примется за домашние дела. Сейчас, пока Геллерт так близко, совсем-совсем рядом, пока день своим шумом не превратил в груду осколков его идиллическую мечту, где он и Геллерт вместе, где еще возможно дурацкое «пока смерть не разлучит»... Ещё можно верить. Верить — Геллерту? Себе? Геллерт никогда его не обманывал. И не имел привычки думать о постороннем, пока они занимались любовью. Осколки понемногу прокрадывались и в его мечту. В прошлый вторник Ариана во время прогулки заметила ночную бабочку и шла за ней через весь двор. Альбус ничего такого не сделал — он всего лишь попытался, когда его сестра отошла слишком далеко, развернуть её и направить обратно к дому. Но нет. Ариане приспичило идти за бабочкой. Сестра раз за разом сбрасывала его руку, и Альбус честно терпел, а треклятая бабочка летела прямо к соседским домам. Ему, лауреату премии Варнавы Финкли, едва удалось сладить с хрупкой четырнадцатилетней девушкой, а затем Аберфорт полночи успокаивал её и баюкал, пока не позабылась злосчастная бабочка. Воспоминания Дамблдора походили на морские волны — они то накрывали Альбуса с головой, то отступали, давая немного отдышаться. Как же это было странно — мало того, что Альбус, находясь в воспоминаниях другого человека, чувствовал его эмоции и мог смотреть на мир его глазами, так он еще и получил доступ к его мыслям и памяти — воспоминаниям внутри воспоминания! За несколько секунд он узнавал о событиях нескольких дней. И даже там не было ни слова о Дарах. Дамблдора волновали лишь его сестра, брат, Гриндевальд, снова сестра, опять Гриндевальд... А потом его не волновало больше ничего, кроме прикосновений, кроме ощущений внутри, от которых у Альбуса подкашивались ноги. Альбус отгородился от комнаты занавеской, которая, разумеется, абсолютно не заглушала стонов, и смотрел в ночь. В таком состоянии было практически невозможно связно соображать, и в этом было его спасение. Темнота пришла вместе с тягучей вспышкой удовольствия. * * * Которое эхом пульсировало внутри. Альбус смотрел в потолок, чувствуя, как по щекам катятся слезы. В груди жгло, будто он проглотил щупальце ядовитой тентакулы. Заляпанная кровью серая рубашка была расстегнута, хотя Альбус не помнил ни как раздевался, ни как вернулся домой. Крови было много — она текла по лицу, задерживаясь на губах, а затем, все еще теплая, капала вниз с подбородка прямо на траурную мантию, впитываясь в плотную черную ткань. Нос уже не болел, только ныли сросшиеся обратно кости. Отек, конечно, продержится еще пару дней, и наверняка вылезут синяки, но в целом компенсирующее заклинание здорово помогло убрать последствия Аберфортова кулака. Даже горбинки на месте перелома не осталось. Изо рта все еще пахло костеростом. Потому что нечего пить зелья на голодный желудок, но Альбус с трудом мог вспомнить, когда в последний раз ел. Кажется, позавчера. Еще неделю назад у него была уйма проблем. Как уговорить Гриндевальда остаться в Годриковой Впадине еще хотя бы на пару месяцев? Альбус надеялся, что когда Аберфорт снова вернется домой на каникулы, они поговорят еще раз. Все вместе. Нужно лишь, чтобы они его выслушали и услышали. Да, Ариана больна. Да, с ней тяжело. Но Аберфорт должен получить хотя бы минимальное образование — пять курсов Хогвартса. Он сможет прервать обучение на несколько лет, как только сдаст СОВ. Найдет себе приемлемую работу и будет снова ухаживать за сестрой, как и хотел с самого начала. А Альбус с Геллертом тем временем найдут Дары. И когда это произойдет, им больше не нужно будет бояться и скрывать Ариану от других. Темно-красные пятна на рубашке напомнили Альбусу, насколько эти его идеи граничили с наивным идиотизмом. Ариана мертва. Геллерт сбежал от него не попрощавшись, чем продемонстрировал собственное равнодушие и трусость, а Аберфорт накинулся на него сегодня прямо на похоронах. Из того злополучного «совместного разговора» развернулась страшная ссора. Альбус помнил только, как пытался утихомирить Геллерта и Аберфорта, а затем — крики и вспышки заклятий. Может быть, Геллерт видел, как Альбус убил собственную сестру и поэтому испугался? Альбус невольно вздрогнул. Спазм прошел по всему телу, отчего на глаза навернулись слезы, а руки и ноги покрылись нервными мурашками. Может быть, он, считавший себя талантливым магом и справедливым человеком, теперь убийца? Достоин ли он этих треклятых Даров?.. И был бы достоин, даже если бы с Арианой не приключилась беда? Альбус поднялся с кровати, переборов головокружение, и достал из шкафа чистую рубашку взамен испачканной. Теперь у него нет проблем... Ни с сестрой, ни с личной жизнью, ни в семье, от которой остался один Аберфорт, ни с Дарами, которые... без Геллерта перестали быть ему нужны. Внутри будто что-то рвалось на части, и это не было образным преувеличением. Ребра давили на легкие, мешая вдохнуть в полную силу, но когда Альбус все же делал этот вдох, в грудную клетку, казалось, не поступало воздуха, а вакуум по кусочку засасывал его внутрь самого себя. Впрочем, не отвращение собственного брата, не собственное чувство вины и не смерть Арианы лишили его почвы под ногами. И — нет — даже не то, что Геллерт бросил его в трудную минуту без сожалений и колебаний. Он больше не хотел любить Геллерта, вот что самое страшное. Он больше не думал, что любовь должна простить всё, ему больше не казалось, что Геллерт — хрупкое неуловимое чудо, достойное восхищения. Альбус понятия не имел, что делать со своей жизнью дальше. Он отрывистым движением палочки разжег камин и сел так близко к огню, как только мог, радуясь боли — жар пламени нещадно обжигал ему бок и лицо. Из заложенного носа снова потекла кровь вперемешку с прозрачными соплями. От этой мысли Альбус расплакался еще сильнее — и это было так нелепо и стыдно. В день похорон сестры, брошенный братом и любовником, совершенно один, потерявший мечту и надежду, он отчаянно рыдал из-за того, что не мог высморкаться.