Слишком холодно

Нужное место он нашёл сразу, хотя на гобелене был только почесывающий спину палкой огромный тролль. Варнава Вздрюченный, судя по торчащим в углу коленкам, прятался за креслом. Альбус несколько раз глубоко вздохнул, огляделся по сторонам — никого не было — и впал в ступор. Это же надо было так сглупить. Он и не подумал уточнить у феникса, какая обстановка должна быть в комнате. Жердочка? Насест? Окно с видом на Запретный лес? Подстилка из луговых трав? Он повертел перо в руках, надеясь, что оно сможет ему что-то подсказать. Перо такими способностями, увы, не обладало. Альбус снова несколько раз глубоко вздохнул и прошелся по коридору туда-обратно просто для тренировки. К тому, что придется придумывать жилище фениксу, его воображение сегодня явно готово не было. В первый раз у него ничего не получилось, потому что от напряжения Альбус слишком увлёкся комнатой и забыл, что своё пожелание нужно ещё как-то суметь выразить в форме, как там сказал феникс, — искренней и горячей? — просьбы. На второй раз в стене появилась полированная дверь с медной ручкой. Ещё раз оглядевшись по сторонам, Альбус уже привычным жестом поджёг перо и, когда Фоукс появился у гобелена во вспышке золотистого сияния, открыл дверь. Внутри было светло и просторно. Высокие каменные стены с нишами, как в совятне, уходили высоко вверх и заканчивались огромным круглым окном. Альбус только сейчас понял, что за основу комнаты зачем-то взял совятню. Прямо напротив входа было ещё одно узкое окно, где справа и слева в кадках росло по цветущему апельсиновому дереву, отчего воздух наполняло нежное и чуть пряное благоухание. Вдоль одной стены на уровне Альбусова плеча шёл длинный горизонтальный шест, похожий на насесты, которые были в курятнике Норы, только более массивный, из ценного дерева. Пол под ним был устлан луговым сеном. А с противоположной стороны находились камин, большой круглый стол и два кресла. В камине озорными всполохами плясало пламя, а на кресле — Альбус смешно поморщился — лежала пара чистых носков, привет от подсознания. Альбус ещё представлял какую-нибудь еду для феникса и источник воды, но этого комната, видимо, по всем законам трансфигурации, сделать не могла. Снова угадав его мысли, Фоукс вспрыгнул на спинку кресла, огляделся и сказал: — Отлично. К сожалению, я буду вынужден попросить тебя приносить мне еду и воду. Я могу выходить сам, но, боюсь, тогда тебе каждый раз придётся пересоздавать комнату заново и впускать меня обратно. —Значит, принесу. — Альбус, правда, тут же вспомнил, как щекотно копошились под мантией мыши для Салли. — Ну то есть… Это не значит, что мне лень тебя впускать, — спохватился он. — Если ты просто захочешь выбраться на свежий воздух, полетать там, размяться… Никаких проблем. Он закрыл дверь Выручай-комнаты и плюхнулся в соседнее кресло. И крепко-крепко зажмурился. Усталость пульсировала в висках, мышцы на ноге мелко и неприятно дрожали. — Жаль, конечно, что с едой так вышло, — пробормотал он. — Я бы сейчас с радостью выпил горячего чая. — Ты можешь хотя бы переодеться и высушить обувь у камина. — Интересно, чьи это носки, — фыркнул Альбус и надевать их, почувствовав легкий укол совести по отношению к стараниям комнаты, не стал. Он расшнуровал ботинки и поставил их поближе к камину, свои носки и брюки заклинанием повесил сушиться над каминной полкой, а затем развернул кресло и придвинул его к огню, подставив приятному теплу босые и замерзшие ноги. Феникс спрыгнул со спинки кресла и уселся на подлокотник, распушив длинный хвост. В свете камина оперение Фоукса переливалось, будто само было соткано из живого пламени. — Портреты директоров Хогвартса пишутся годами. Конечно, сроки изготовления самой картины зависят от художника, но самое сложное начинается потом. После того, как картина готова, действующий директор обучает образ на портрете, делится с ним воспоминаниями, объясняет, почему в одних ситуациях повел себя так, а не иначе. Рассказывает о своих мыслях, мечтах и желаниях. Если хочет, разумеется. Обычно работа над портретом завершается только после ухода с поста или по причине смерти. — Мне это известно, — немного раздражённо бросил Альбус. Он не напрашивался на лекцию, какую ценность уничтожил и сколько на неё было потрачено времени и труда. — Остальные портреты, — как ни в чем не бывало продолжил Фоукс, — делаются уже по желанию волшебника. Например, Армандо Диппет и на один едва согласился, и то лишь потому, что хотел и после смерти служить Хогвартсу, помогая другим директорам. А у Филлиды Споры больше десятка портретов, даже в школе их висит два. На этот раз Альбус молча слушал, пытаясь понять, к чему клонит феникс. — Альбус Дамблдор решил сделать ещё один портрет где-то за год до своей смерти, когда его поразило смертельное проклятие Волдеморта. Ценой невероятных усилий и при помощи профессора зельеварения Северуса Снейпа Альбусу удалось сдержать распространение проклятия и замедлить его действие, но он знал, что обречён. К этому времени он обладал ценными знаниями о прошлом Волдеморта, без которых победить в войне было практически невозможно. — О прошлом Волдеморта? — переспросил Альбус. — Что тот охотился за Дарами Смерти? — Да, но не только, — уклончиво ответил Фоукс. — Я так и чувствовал, что должно быть что-то ещё. — И какой же горький вкус был у радости, что все догадки и сомнения подтвердились. — Твой отец победил Волдеморта практически в одиночку, с помощью близких друзей, хотя изначально Альбус Дамблдор вовсе не планировал полностью сбросить эту задачу на плечи семнадцатилетних подростков. Как и не планировал умирать. Когда стало ясно, что проклятие продолжило распространяться и смерть неизбежна, Альбус приказал в срочном порядке сделать ещё один портрет — почти идентичный первому, но с двумя очень важными различиями. Во-первых, на втором портрете Альбус всегда сидит вполоборота, спрятав пораженную проклятием руку в складки мантии. Во-вторых, этот портрет обладает всеми знаниями о Волдеморте, какими обладал Альбус Дамблдор перед смертью. На случай, если Орден Феникса проиграет. Если умрут все, кому эта тайна была известна. О том, где хранится второй портрет, знал только я. И я дал обещание, что в подходящий момент обязательно передам его тем, кто мог бы возглавить следующее сопротивление и возродить Орден. Но в итоге оказалось, что я просто повесил портрет на место того, который ты уничтожил, заботливо полив кровью василиска. Где ты её только взял… — Я его вырастил, — просто ответил Альбус. Феникс взмахнул крыльями так, что пламя в камине загудело и вспыхнуло сильнее. — Не беспокойся. Он мёртв. — Вижу, что не обманываешь, — уже спокойней кивнул Фоукс и пробормотал: — Дурья ты башка… Альбус не ответил. Он был полностью с фениксом согласен, потому что сейчас думал не о том, как ему повезло, — так повезло, как даже тем, кто накачался Феликс Фелицис, не всегда везёт, — а о том, что же ещё раскопал Дамблдор про Волдеморта помимо Даров Смерти. — Значит, так всё и закончится? Ничем? — спросил Альбус, обращаясь больше к себе, чем к фениксу. — Почему нет? — Фоукс склонил голову и заинтересованно переступил с лапы на лапу. — Или ты собираешься продолжить начатое? Уж не знаю, что ты там задумал… — Я искал Дары Смерти. — Альбус отвернулся к камину и шмыгнул носом. В глазах предательски защипало. — Да, это многое объясняет, — феникс встряхнул хвостом, будто пожал плечами. Дары Смерти, в отличие от василиска, не произвели на него ровным счётом никакого впечатления. Альбус как-то сразу сжался, почувствовал себя крохотной букашкой. Каким, должно быть, жалким и незначительным выглядел он сам и его поступки в глазах этой мудрой и величавой птицы, если даже Дары казались Фоуксу глупой забавой волшебников. — Будешь искать дальше? — А если да, что с того? — фыркнул Альбус, раздосадованный тем, что вся его жизнь, чувства и страхи оказались вдруг не важнее муравьиных усилий в попытке выбраться из лужи. — Я пообещал своему другу тебе помочь. — Портрету своего друга, который умер больше двадцати лет назад, — не удержался Альбус. — Пусть так. — Феникс не просто не отреагировал на колкость, она будто сгорела без следа, лишилась своей ядовитой сути, стоило ему только заговорить. Альбусу в очередной раз стало стыдно. — Я думаю, ты сделал даже больше, чем требовалось, — искренне признал он. — И я знаю, что обязан тебе жизнью. Ну и, получается, Дамблдору. — Портрету Дамблдора, — беззлобно подначил Фоукс, и Альбус улыбнулся, ощутив внутри легкий укол зависти и тоски. Как же повезло этому Дамблдору! Фениксов и приручить-то нельзя, а тут не просто волшебная птичка, а именно что настоящий друг. На всю жизнь. — Я серьёзно. Если вдруг тебе кажется, что ты за меня в ответе и теперь обязан за мной присматривать. Это не так. Думаю, Дамблдор имел в виду единоразовую помощь, а не работу нянькой без перерывов и выходных. И уж явно не совместные поиски Даров Смерти. — Если вдруг тебе кажется, что ты в моей жизни первый Альбус с таким хобби… Это не так, — снова парировал Фоукс. И, хотя птицы и не могут улыбаться, в его искристо-чёрных глазах, поблескивающих в свете камина, одновременно с грустью и теплом, ласково, проглядывала улыбка. — Он очень любил его? — вдруг выпалил Альбус, удивляясь сам себе. — Гриндевальда? — Я попал к Альбусу, когда ему было уже за сорок и они с Гриндевальдом не видели друг друга больше двадцати лет. О прошлом Альбуса мне известно только по его рассказам, — ушёл от ответа феникс, а затем, словно о чём-то догадавшись, добавил: — Да. Он очень его любил. — Так странно. Я много читал о Гриндевальде. Амбициозный, резкий, привыкший приказывать и пользоваться своим интеллектуальным превосходством. Он благосклонно относился к Дамблдору, только пока тот готов был разделять все его идеи, во всём поддерживать и участвовать в каждой авантюре. Альбус замолчал, поджав губы. — Не слишком ли он похож на тебя… — едва слышно пробормотал Фоукс, опять угадав чувства Альбуса. Феникс склонил шею и сделал вид, что вычищает перья в основании крыльев. — Но в воспоминаниях, которые я извлёк из портрета… Там был совсем другой Гриндевальд. Потому что я видел его глазами Дамблдора. Я даже не могу сказать, что Дамблдор как-то его оправдывал — нет, он и про жестокость Гриндевальда знал, и про самовлюблённость. Просто для него не существовало Геллерта, разобранного на черты характера и привычки, был только один, неделимый Геллерт — как воздух. И, как с воздухом, ты больше боишься не того, что он окажется слишком холодным или слишком горячим, а того, что его у тебя отнимут. — Почему тебя это так удивляет, Альбус? — Не удивляет, пугает чем-то, наверное. Понятное дело, все люди разные, идеальных нет. Но Гриндевальд? Да, он обладал приятной внешностью и выдающимся умом. Но в нём паталогически не было доброты. — Альбус вздохнул и потёр переносицу. — Если Дамблдор… Нет, всё равно не знаю, как объяснить. — Если такой хороший человек, как Дамблдор, смог полюбить такого плохого человека, как Гриндевальд… Разглядеть в нём красоту, восхищаться ей и беречь её. То, значит, есть крохотный шанс, что другой хороший человек полюбит другого плохого и пропащего человека? Он, конечно, гораздо хуже Гриндевальда по всем статьям, но может быть, вдруг… Вдруг можно полюбить и такого, как ты, да, Альбус? Тот молчал. Фоукс попал в самый центр — туда, где Альбус был всего лишь ощетинившимся и одиноким клубком нервов. Он хотел сказать, что Дамблдору это чувство не принесло ничего хорошего, но знал, что тот с ним ни за что бы не согласился. Он хотел сказать, что вовсе не сравнивает себя и Гриндевальда, потому что невозможно сравнить школьника, по неосторожности ставшего причиной смерти преподавателя, и волшебника, который лично убил десятки людей и собрал армию фанатиков, буйствовавших в континентальной части Европы. Но семнадцатилетний Гриндевальд озорно щурился и ласково толкался лбом в плечо Дамблдору, смеясь… — Тебе нужно отдохнуть и восстановить силы, — раздался голос феникса почти над самым ухом. Альбус и не заметил, как Фоукс спрыгнул на пол и перебрался к его креслу. — Я ничего не имею против того, чтобы ты остался здесь. Но лучше тебе не рисковать и до начала каникул побыть примерным учеником. Не пропускать занятий, завтраков и обедов в Большом зале, а также посиделок в факультетской гостиной. Имеет смысл побольше находиться у всех на виду. Мы обязательно поговорим ещё, — добавил он. — Приходи в любое время. Альбусу совсем не хотелось уходить. Может быть, Выручай-комната почувствовала и другое его желание — отгородиться от окружающего мира, отдохнуть там, где никто не найдёт, спрятаться от самого себя. От одного взгляда на дверь по телу прошла волна усталости. Уроки, шумные перемены, бессмысленные разговоры — хотя кто к нему и когда в последний раз подходил поговорить, не считая эпизода на сегодняшней Травологии. И зачем он только вспомнил о Розе Уизли. Что она имела в виду? И что она знает? Даже не так. Что она вообще знает о чувствах со своими книжками… И кто дал ей право рассуждать на примере её чувств к Скорпиусу — а речь наверняка шла о нём — что должен со своими чувствами к Скорпиусу делать Альбус? Кругом один Скорпиус. Нет, не так. Один Скорпиус, а все крутятся вокруг него, будто других мальчиков в школе нет. Альбус разложил на столе оставшиеся ягоды и травы, подробно расспросил Фоукса, что ему принести в следующий раз… И, кажется, слишком сильно хлопнул дверью — торопился быстрее закрыть для себя место, где впервые за долгое время смог ненадолго расслабиться. В голове поселилась дурная вера, что, если бы не поиски Даров, Альбус бы никогда не встретил Фоукса. И почему-то это придавало его глупым и жестоким действиям смысл, как-то оправдывало… Чушь, конечно же. Трелони за такие логические выверты с радостью плюнула бы ему в лицо. Дорогой профессор, ваша смерть была не напрасной, потому что ваш убийца, одинокий бедняжка Альбус, почувствовал, что у него есть друг. Что-то ещё, связанное с Дарами, не давало Альбусу покоя, но сегодня, впервые за долгое время, он абсолютно не хотел о них думать. Если бы можно было остановить поток мыслей, выключить их вообще, целиком. Ни о чем не заботиться и не переживать хотя бы несколько дней. В подземелья Альбус спускался долго, с остановками. От переходов по летающим лестницам у него заболела нога и даже голова немного закружилась, но он только крепче схватился за перила, опустил голову, закрыв глаза, и всё прошло. Альбус только сейчас понял, насколько нуждался в отдыхе. Он страдал от недосыпа с самого начала года. Он похудел так, что одежда висела на нем, до выпирающего на вдохе хрупкого каркаса ребер. Нервный марафон закончился. Абсолютно ничем, как он и сказал фениксу. И не было больше ничего, за что Альбус мог или хотел бы ухватиться. Звенящая пустота. Он вошёл в пустую спальню, мельком глянул на кровать Скорпиуса, только чтобы удостовериться, что тот уже куда-то ушел. Все цвета казались искаженными и странными, не такими, как были раньше, но Альбус, сколько ни силился, так и не смог понять, что изменилось. Медленно, словно двигаясь сквозь воду, он разделся, собрал грязные вещи, натянул чистую футболку, вытащил из-под подушки наскоро затолканную туда мантию-невидимку, которую Фоукс подобрал в кабинете директора. Расправил, провел пальцами по серебристой ткани, прохладной и струящейся, воздушной и лёгкой настолько, что казалось, будто это действительно нечеловеческое, внеземное творение, а не дело рук талантливых изобретателей Певереллов. И, совершенно неожиданно для себя, Альбус вдруг с теплом подумал о Джеймсе. Какой щедростью нужно обладать, чтобы отдать мантию-невидимку не столь любимому младшему брату? Пусть даже Джеймс и не знал, что это — один из Даров. Альбус бы ни за что не расстался с мантией по окончании Хогвартса. Передать её Лили? Нет, он бы не смог. Сколько возможностей прошли мимо Джеймса в академии? Сколько раз он вспомнил про отцовскую мантию и пожалел? А может, для него поделиться с окружающими дорогим и ценным было так же естественно, как и для Лили. Альбус так не умел. Даже когда ему хотелось просто подойти и сделать хороший поступок, что-то всегда останавливало. Он робел и оставался на месте. Или просто не хотел тратить время и силы. Шляпа совершенно не зря отправила его в Слизерин. Он бы сошел с ума в дружной и неунывающей гриффиндорской семье. Когда он забрался под одеяло и приятно вытянулся на кровати, нога снова заныла. Чертыхнувшись, Альбус скрутил из покрывала валик и подложил его под лодыжку, стало легче. Потом ему захотелось пить. Пришлось встать снова и пропрыгать по холодному полу до ниши с графином с водой. После Альбус никак не мог улечься, подушка казалась ему нелепым мешком, набитым камнями, а не мягким пухом, а одеяло — слишком тяжелым, давящим. Несмотря на усталость, он долго лежал, бездумно разглядывая каменные своды спальни и злясь сам на себя, что не может уснуть.