Слишком холодно

Скорпиус ненавидел спать в повседневной одежде. И не в кровати. И, как бы странно это ни звучало о восемнадцатилетнем подростке, он совсем не привык бодрствовать ночами. А ещё после крепкого кофе жутко хотелось пить, и чувствовал себя Скорпиус как после отменной попойки, в которых никогда не участвовал, но догадывался, что головокружение, помятый вид, скованность во всем теле и сухость во рту — неизменные атрибуты следующего утра после шумной вечеринки. Как-то даже обидно было, что у него все последствия пьяного веселья были вызваны сломанным носом, побочными эффектами «Костероста» и сбитым сном. Странно, что домовики перенесли его в спальню, а не разбудили. Судя по времени на часах, Скорпиус проспал два урока и половину третьего. Ещё вчера он и не подумал бы из-за этого волноваться, наоборот даже — с удовольствием воспользовался бы поводом, чтобы спокойно восстановиться и поваляться денёк в постели, сославшись на полученные в матче травмы. Трансфигурация и Зельеварение — как раз два самых нелюбимых предмета. На Травологии Скорпиусу чаще всего было просто скучно. Сегодня… Он разглядывал в зеркало своё уставшее и бледное лицо и откровенно беспокоился из-за пропущенных занятий. Чтобы осуществить задуманное, он должен показать себя в хорошем свете, поддержать образ примерного и старательного ученика перед учителями и директором. Староста школы, звезда квиддича, первый за всю историю рода лапочка-Малфой (авторитетное мнение Молли Уизли). В гостиной было полно слизеринцев. Узнав, отчего всем факультетам сегодня сдвинули уроки, Скорпиус почему-то почувствовал неприятную пустоту. Будто таким вот странным образом жизнь намекала ему, что он принял правильное решение. А он и без этого чувствовал, что поступит так, как поступит. Но до чего же сложно оказалось поверить в себя. Услышать наконец собственный голос, давно забытый где-то в ворохе пергаментов с домашним заданием, в конспектах и листах школьного расписания, потерянный в веренице лиц и событий. Мечущийся между Альбусом, родителями и Асаби. И всеми теми, для кого Скорпиус должен был быть «хорошим». Странно только, что Альбус ничего ему не сказал про похороны, как будто и сам не знал. Скорпиус даже хмыкнул вслух. Видимо, дружба с Альбусом перевернула с ног на голову все его понятия о «странности». Вчера он нашёл Поттера в башне Прорицаний, едва живым после какой-то очередной бредовой затеи. И это не показалось ему странным. Ничуть. Может быть, он поступал малодушно. Но он абсолютно не хотел знать ни о планах Альбуса, ни о его проблемах. Прийти и спасти — не вопрос. Охотиться за тенями волшебников второй магической войны, закончившейся четверть века назад? С какой стати? Ему и собственное настоящее было… Не слишком интересно. Особенно если речь шла об учебе в Хогвартсе. Смешная и нелепая ирония — жизнь снова столкнула его с тем же выбором, что и семь месяцев назад, перед началом школьного года. Скорпиус с неохотой взял конспект по трансфигурации и учебник, положил их в сумку и собрался в библиотеку — в гостиной было слишком шумно. На полпути он передумал. Понял, что ничего хорошего не выйдет из его попыток сегодня заняться уроками, потому что за два последних дня он очень, очень устал. Скорпиус так любил спокойствие и уют, поэтому всегда с болезненной ясностью чуял, какие жизненные подвиги стоит оставить на потом. Чаще всего «потом» превращалось в «никогда», но Скорпиус давно смирился с этой чертой своего характера, даже полюбил её — она позволяла ему воспринимать происходящее с неизменным спокойствием, а ещё незаметно самоустраняться из конфликтных и напряженных ситуаций — незаметно как для окружающих, так и для самого себя. Кажется, он и сейчас действовал по привычной схеме, отработанной до автоматизма за долгие годы практики. Решив отложить поход в библиотеку на вечер, Скорпиус снова вернулся в гостиную, но ему не сиделось на месте. Несколько часов сна явно пошли Скорпиусу на пользу, физически он чувствовал себя почти здоровым и уже не таким уставшим. Хотелось размяться — пройтись, закинуть с десяток квоффлов в каждое из колец, пробежаться по лестнице, поплавать, в конце концов. Точно! Завалиться в ванную старост, набрать полный бассейн лазорево-голубой воды, пустить в воздух горы радужных мыльных пузырей… И сигануть с трамплина прямо в центр, чтобы достать ногами до дна, замереть, задержав дыхание, пока не кончится воздух. А затем оттолкнуться, вынырнуть и увидеть, что расплескавшаяся через бортики вода всё ещё стекает обратно в бассейн. Он так живо это себе представил, что едва не вскочил с места. За статуей Бориса Бестолкового у нужной двери Скорпиуса ждало разочарование — ванная старост была занята. Он снова вернулся в гостиную, чувствуя, что в его сторону обратилось несколько любопытных взглядов. Ещё бы, он уже второй раз бегал туда-обратно то с книжками, то с полотенцем, и возвращался минут через пятнадцать ровно в том же виде. Он уже не мог избавиться от чувства, что намёки мироздания не случайны. Только одну вещь он мог сделать, чтобы сбросить с себя тяжесть. Только одну, чтобы, как и хотел, — ногами до дна. И оттолкнуться. И вдохнуть так, впервые за долгое время, чтобы легкие обдало холодным потоком и закружилась голова. Так, как хватают воздух ртом люди, которые по-настоящему хотят — жить. Скорпиус переоделся в мантию потеплее, чтобы не замерзнуть в совятне в одной рубашке, взял новую пачку с лакомством для сов и замер, зачем-то оглядел пустую спальню. И, совершенно неожиданно, спальня Слизерина показалась ему по-родному красивой — такой ореол красоты обычно окружает вещи из прошлого, когда-то дорогие, а сейчас ценные только воспоминаниями, которые хранят в себе. Его детская игровая комната в мэноре вот ровно так же показалась ему родной, когда Скорпиус из любопытства заглянул туда на летних каникулах перед пятым курсом. Тогда в имении шёл ремонт, и отец настоял, чтобы домовики выкинули весь ненужный хлам из восточного крыла. В ответ мама, засучив рукава домашней мантии, заявила, что проследит за всем лично. Как потом понял Скорпиус, сделано это было исключительно для того, чтобы его старая скрипящая лошадь-качалка не отправилась на помойку, а заняла свое место в коробках на чердаке. Как и некоторые из его детских распашонок, ползунков, пачка с корявыми рисунками, его первая метла и тетради, в которых он учился писать и считать, все костюмчики на Хэллоуин и Рождество, любимая плюшевая собака, а также зачарованная деревянная юла, которой он из любопытства запустил в одного из белых павлинов во дворе и, к своему ужасу, попал. Как же странно было думать о школе как о чем-то, что уже прошло, закончилось, и теперь имеет не больше значения, чем пылящиеся на чердаке коробки, забитые никому не нужным барахлом. Скорпиус вытащил из конспекта по Чарам написанное в ночь на понедельник письмо, проверил, всё ли в порядке, и, не перечитывая, заклеил конверт. Флора будет просто на седьмом небе от счастья. Настолько, что, может, даже улыбнётся. Скорпиус пару раз видел, как Флора улыбается, — слегка приподнимает кверху уголки губ и чуть-чуть прищуривается, вот и вся улыбка. Впрочем, не то чтобы от членов семьи Кэрроу можно было ожидать чего-то другого. Когда отец в первый раз представил Скорпиусу Флору Кэрроу, давнюю знакомую, со словами, что теперь она будет его менеджером, Скорпиус только пожал плечами. Тогда ему едва исполнилось семнадцать и он ни капли не разбирался в спортивной кухне. Именно Флора помогла ему заключить контракт с «Соколами». А потом Скорпиус даже привык, что может на неё положиться во всём, что касается квиддича по-ту-сторону-стадиона. И что ничего не нужно решать самому, в одиночку. Флора быстро и четко справлялась с возникающими проблемами, договаривалась об интервью и встречах, просматривала таблицы с результатами матчей, разбирала почту, обсуждала со Скорпиусом, как стоит себя вести и что говорить на публичных мероприятиях… И, хотя Скорпиус не всегда выполнял её рекомендации, она только единственный раз повысила голос — когда он отказался от предложения «Серебряных Стрел». И это было отчаянное: «Ты хоть понимаешь, что делаешь?» Тогда Скорпиусу казалось, что он понимал. А сейчас… Сейчас Флора будет просто на седьмом небе от счастья. Разумеется, если руководство «Стрел» всё еще считает, что им нужен Скорпиус Малфой. У Флоры уйдёт не больше пары дней, чтобы это выяснить. Совятню хлесткими порывами окатывал еще холодный, но уже набравший силу весенний ветер. Скорпиус поморщился, накинул на голову капюшон мантии и огляделся в поисках Гефеста, семейного филина. Тот сразу же заметил Скорпиуса и, приветственно ухнув, спустился вниз. Скорпиус погладил птицу и протянул ей угощение, но не торопился доставать письмо. Сегодня, видимо, даже самая банальная мелочь была способна вызвать в нем вихрь воспоминаний, обжигающий прошлым почти так же, как ветер в совятне жёг холодом. Когда Гефест был совсем-совсем молодым филином, отец купил его на смену одной из стареющих сов мэнора и разрешил Скорпиусу самому выбрать филину имя. Скорпиус, тогда вернувшийся домой на Рождество, уже усвоил за первые полгода учебы в Хогвартсе, что любые интересные имена стоит искать в сборнике греческих мифов, и со всей ответственностью взялся за дело. Идея оказалась так себе. За первые шестнадцать страниц Скорпиус извелся от скуки и окончательно запутался в хитросплетениях божественных отношений. Оставалось только покориться судьбе — с семнадцатой страницы на него поглядывал бог-кузнец и уникальный производитель Зевсовых молний. Так филин стал Гефестом. Сейчас Гефест был не моложе той совы, которой он когда-то пришёл на замену, и трудные перелёты давались ему всё сложнее. Именно поэтому последний год он практически жил в Хогвартсе, периодически летая с почтой в Малфой-мэнор и обратно, а остальное время отдыхая в кругу местных сов, которые относились к нему с опасливым почтением. Скорпиус снова погладил филина, и тот потянулся, степенно расправляя крылья и переступив с лапы на лапу. — Держи, — сказал Скорпиус, протягивая Гефесту последнюю порцию «Специальных и супервкусных совиных крекеров», и сам испугался звука собственного голоса — хриплого, неестественно напряжённого. Горло будто сдавливала тяжёлая когтистая лапа, а Скорпиус и не заметил. Время тянулось так медленно, что, казалось, можно отступить на шаг назад и понаблюдать за собой со стороны, обойти совятню, полюбоваться, как ветер растаскивает на клочки облака, высыпать остатки угощения школьным совам, а тот Скорпиус, который остался привязывать к лапе филина письмо, не успеет затянуть ни одного узелка. И вдруг всё кончилось. Вспомнив о своих обязанностях, время заторопилось вперёд. Гефест улетел — Скорпиус немного последил за ним из окна совятни, а затем, то пряча замерзшие руки в карманах мантии, то растирая ладонь о ладонь, спустился обратно в гостиную Слизерина. Пока Гефест доберётся до Флоры, пока она свяжется с руководством «Стрел», пока напишет ответ… По подсчётам Скорпиуса, у него была неделя, чтобы поговорить с деканом и директором. *** — Инсе! Инсе! — раздался голос Лили. Копна её рыжих волос смешно зашевелилась, когда Лили встала на цыпочки и замахала рукой, пытаясь привлечь внимание. — Сюда! Инсе удивлённо замерла на повороте в коридор перед библиотекой. У входа собралась огромная толпа, а изнутри раздавались суровые возгласы мадам Пинс. Инсе, стараясь не наступить никому на ногу, протиснулась к Лили. Вместе с ней были Роза и Хьюго с тремя приятелями — приятели, кажется, сообразили, что четверокурсникам тоже сдавать экзамены, а другого шанса попросить помощи у всезнающей Розы Уизли может и не представиться. — Серьёзно? — Инсе ещё раз оглядела собравшихся учеников. — В библиотеку очередь? — Вывесили список долгов, которые нужно закрыть до каникул. За каждую несданную работу — минус пять баллов. Не видела? Там в холле тоже толпа, у факультетских часов, — ответила Роза. — Только негодующая. — Я там не была ещё сегодня. — Ты хоть обедала? — встрепенулась Лили. — Угу, — не очень убедительно соврала Инсе. Лили смешно скривилась. Инсе хотела побыстрее прийти в библиотеку, чтобы в одиночестве и спокойно почитать — сегодня она наконец набралась храбрости и подошла к профессору Флитвику с просьбой почитать книгу по Чарам из Запретной секции. Ей даже не пришлось объяснять, зачем. Может быть, профессор Флитвик решил поддержать её внезапно проснувшийся интерес к предмету, может быть, просто торопился, а может, счёл барьерные чары абсолютно безобидной темой. Ну что семикурснице может понадобиться спрятать или защитить? Личный дневник с любовными переживаниями? Статую в холле на пятом этаже, за которой она планирует лишиться девственности? Труп? Инсе усмехнулась — она трупы не прятала, оставляла как есть. Лили ожесточённо копалась в школьной сумке. — Что ищешь? — поинтересовался Хьюго, даже привстав на носочки от любопытства, но в ответ получил только стопку учебников и пачку свитков. — Подержи, пожалуйста, — попросила Лили, не отвлекаясь от сумки. — Вот, всё. Под подкладку завалился. — Она достала сложенный вчетверо обрывок пергамента и протянула Инсе. — Так и знала, что пригодится. Инсе покорно взяла пергамент, на котором аккуратным почерком Лили были выписаны все её долги. Не очень много — два эссе по Зельеварению и два домашних задания по ЗоТИ, одно из которых она почти доделала. — Спасибо, — сказала она после небольшой паузы. Медленный вдох и выдох, чтобы сохранить безмятежное выражение лица, а потом спокойным тоном ответить. Инсе приучила себя к этой паузе, потому что иначе не получалось. Она злилась на Лили за её щенячью услужливость, злилась на себя, что злилась, и снова злилась на Лили, потому что та прекрасно знала, как Инсе себя чувствует, и продолжала делать всё то же самое — надоедливо заботиться, не требуя ничего взамен. Лили сунула ей в другую руку небольшой пакет из плотной бумаги, тёплый на ощупь и приятно пахнущий свежей выпечкой. — В библиотеке нельзя есть, — буркнула Инсе, чувствуя на себе заинтересованные взгляды приятелей Хьюго. Ещё бы — семикурсница-рейвенкловка, и за ней бегает пятикурсница из Гриффиндора, которая справляется о её меню, выполняет обязанности личного секретаря и таскает с собой булочки на случай, если семикурсница захочет перекусить. — Не съешь — выкинешь, — равнодушно пожала плечами Лили. Кажется, у неё тоже были свои паузы — минутки внутреннего спокойствия, которое гастрономические колкости Инсе поколебать не могли. Очередь сдвинулась, и они оказались почти у входа. Лили снова отчаянно замахала рукой, увидев ещё кого-то знакомого в толпе. Нахмуренно озираясь по сторонам, к ним подошёл Альбус. Он встал совсем рядом с Инсе, будто не хотел вплотную приближаться к сестре и Розе с Хьюго, и Инсе с удивлением заметила, что Альбус, помимо того, что похудел, ещё и вытянулся за два месяца — теперь она смотрела ему куда-то в подбородок. И это было так некстати — и то, что пришлось в открытую повернуться к Альбусу, и то, что пришлось задрать голову, чтобы на него посмотреть. Осунувшийся и уставший, с яркими-яркими зелёными глазищами, с бледными, будто обветренными губами и копной непослушных неостриженных волос, он мог бы хоть сейчас украсить обложку любовного романа для девочек-подростков — «Роковая страсть Слизерина». И эта обложка перекочевала бы под подушки доброй трети женского населения Хогвартса! Разумеется, реальность несколько омрачали мятые штаны, наскоро наброшенная мантия, грязь под ногтями и примятая на один бок шевелюра, будто Альбус лег спать с мокрой головой. Но даже с этим набором он казался Инсе в десять раз интересней Скорпиуса Малфоя. Он был весь такой до головокружения, до подкашивающихся ног живой и неидеальный — даже глаза. На правом — несколько карих пятнышек, будто капельки краски, наследство Джинни Поттер. «А я и не думала, что зеленоглазые — твой фетиш», — сказала ей Лили когда-то давно. Инсе отшутилась и не сказала ей правды — если бы только Лили достался отцовский цвет глаз, она со своей копной рыжих волос точно считалась бы самой красивой девочкой школы, без вариантов. Не факт, что это принесло бы Лили какое-то особое счастье, но от Инсе уберегло бы наверняка — «самые красивые девочки» внушали ей благоговейный ужас и вызывали стыдливое желание отойти подальше, чтобы не смотреться рядом с ними совсем уж чучелом. Как же она скучала по Панси… По её ироничным и далеко не всегда добрым шуткам, по едким, но точным и правдивым комментариям. По её нелепым домашним тапочкам на каблуках и по её шёлковым, прохладным и струящимся халатам, обязательно какого-нибудь насыщенного оттенка — чернильно-фиолетового, глубоко синего, бирюзово-зелёного. Обязательно с цветами — пионами, лилиями, розами, лотосами… По её рукам. По неизменному запаху кофе на кухне. По лету. Инсе так скучала по лету — единственному счастливому в её жизни. После которого, казалось, всё будет только лучше, потому что у неё наконец-то появился шанс. Она почти позабыла Панси, но та засела внутри иголкой и покалывала иногда — вот так неожиданно, остро. Инсе пропустила мимо ушей вялую перебранку Лили и Альбуса, но, услышав смех, попыталась вникнуть в разговор. Лили, строго поджав губы, готовая вот-вот рассмеяться, протягивала брату пергамент, исписанный её мелким почерком, и небольшой пакет из плотной бумаги. — Подумаешь… — Альбус комично поднёс пергамент к самому носу, будто не мог разглядеть, что там написано. — Всего раз, два, три, четыре… Восемь, девять… Двенадцать, тринадцать… Всего тринадцать несделанных заданий! И из них шесть по Трансфигурации. — Шестьдесят пять баллов со Слизерина, — восторженно прошептал Хьюго. — Альбус… — ласково и строго, с совершенно особыми интонациями позвала Роза, и тот глубоко вздохнул. Видимо, знал, что за этим последует дальше. — Мне не нужна помощь. Правда. — Но Роза уже взяла пергамент из его рук и принялась читать. — Так, по этим темам у меня в учебнике всё выделено с закладками. Тебе нужно будет только переписать мой конспект и прочитать учебник. Зельеварение у меня уже сдано, я дам тебе оба эссе и добавлю в список пару книг, где есть другая информация. Альбус тем временем обратил своё внимание на пакет — внутри оказалась булочка с цукатами и шоколадный круассан. — О, спасибо! — пробормотал он, тут же достав круассан. — В библиотеке нельзя есть, — пробурчал Хьюго, копируя Инсе. Остальные рассмеялись, а Альбус, нисколько не стесняясь говорить с набитым ртом, передвинул круассан за щеку и довольно ответил: — А я пока и не в библиотеке.