Слишком холодно

Скорпиус паковал вещи. Альбус сидел на своей кровати, сначала свесив ступни вниз и болтая ими в воздухе, а потом, когда ему это надоело, — с ногами забравшись на одеяло. Под спину он запихнул свою подушку, а подушку Скорпиуса, которую взял с его кровати, обхватил руками. Подушка Скорпиуса пахла вкуснее всех самых вкусных сладостей, и Альбус уже не сомневался, что завтра же похитит её, чтобы спать с ней в обнимку. — Что, оставить одну на память, как ты думаешь? — Скорпиус отвернул в сторону капюшон у верхней из стопки школьных мантий, провел пальцами по гербу Слизерина. У Скорпиуса этих мантий было штук десять вместо требуемых трёх. — Почему нет? Скорпиус раскладывал одежду по двум разным чемоданам. Нужные вещи он убирал в один, ненужные — в другой, а старые, надоевшие и потерявшие вид — в отдельную тканевую сумку, которую потом планировал запихнуть в чемодан с ненужными вещами и оставить в мэноре, там мама разберётся. На его кровати высились стопки ещё не рассортированной одежды. Скорпиус взял вторую тёплую зимнюю мантию и отправил в мешок следом за первой — мешок, расширенный чарами, как и оба чемодана, только что не причмокнул от удовольствия. Когда Скорпиус вернётся в школу в июне, зимние мантии ему точно не понадобятся. А на следующий год он из них уже вырастет. Скорпиус даже думать не хотел, что будет через год. Одно знал наверняка — через год всё станет ясно. Получится из него успешный игрок или нет. Образумится Альбус, как и обещал, или нет. Это был всего-то девятнадцатый год его жизни, и пока остальные ученики рвались поскорее покинуть стены школы и стать самостоятельными, Скорпиус в глубине души лелеял мечту повторить всё еще раз. Снова вернуться на первый курс, и чтобы не было проблем серьёзней, чем прокрасться на кухню после отбоя за черничным пирогом или написать контрольную по зельям. Может быть, из-за квиддича «взрослая жизнь» нашла его слишком рано, когда Скорпиус не был к этому готов, и сейчас ощущение беспомощности осталось в нём, засело внутри занозой. Он выбирал старые вещи, которые не будет носить, и складывал в мешок, будто они были сброшенной змеиной кожей. Альбусу нужно было доделать задание по трансфигурации, но усталость укутала его тёплым шарфом. Он почти сонно, расслабленно запустил руку в ещё влажные волосы и, встряхнув их, медленно расчесал пальцами. Его организм, над которым Альбус с самого Рождества издевался как мог, наконец-то получил возможность отдохнуть и набрать силы. Теперь, стоило Альбусу хоть немного расслабиться, тело отмахивалось от разума, как от назойливой мухи, и переставало интересоваться абсолютно всем кроме сна и еды. В спальню заглянул Эварт Пьюси, брат Эммы — той самой, которая когда-то заботливо накрыла Альбуса своей шалью, когда он уснул в гостиной. — Собираешься на каникулы? — Эварт понимающе обвел взглядом гору Скорпиусовых вещей. Скорпиус неуверенно пожал плечами, но потом всё же кивнул. — Везёт тебе. Моя маменька считает, что перед экзаменами я должен сидеть в замке и учиться. А ты, Альбус? Тоже домой? — Нет. Я — нет. Эварт не стал его расспрашивать. Наверняка вспомнил, что у Альбуса недавно умер отец. Даже сейчас к Альбусу все относились через призму славы его отца, победителя Волдеморта. Эварт выложил из школьной сумки учебники и конспекты, переоделся в мантию потеплее и, прихватив шарф, отсалютовал на прощанье и вышел. — Ты так никому и не сказал, что уезжаешь? — Роза знает. Преподаватели наверняка в курсе. Я думал, что расскажу ещё Эйлин и попрошу, чтобы та передала ребятам по команде, но это значит, что об этом через час будет сплетничать вся школа. Нет, надо рассказать, конечно, но… Может, завтра. Скорпиус тяжко вздохнул. — Посиди со мной? — предложил Альбус, похлопав по покрывалу рядом, и Скорпиус послушно плюхнулся на предложенное место. Альбус убрал подушку к стене, а сам придвинулся к Скорпиусу поближе, чтобы обнять. — Что тебя так расстраивает? — Сплетни? Публичность? Необходимость улыбаться, чтобы клуб продал больше маек с моей фамилией? В «Стрелах» этого всего будет в разы больше. И Панси Паркинсон. Знаешь, когда она объявила Флоре, что знает о нас с Асаби, она была в курсе таких подробностей, которые мог знать только тот, кто, ну вот буквально, за шторой стоял. Я не знаю, как нам быть. Я не смогу тебя защитить от всего этого. Просто не смогу. — Скорпиус покачал головой. — Даже сейчас в спальню может кто-то войти. Вот тот же Эварт — вспомнит, что забыл перчатки, и вернётся. — Мне всё равно, — пробормотал Альбус, но всё же отодвинулся немного, и добавил: — Я понимаю. Этим «всё равно» удобно храбриться, только пока никто не знает. Скорпиус кивнул. — Я не хочу об этом сейчас думать, ладно? — слабо улыбнулся он. — Может, моя карьера в «Стрелах» закончится так же неожиданно, как и началась. — И где они потом найдут ещё одного такого потрясающего Скорпиуса? — С моим именем «потрясающего» можно и опустить. Где они найдут ещё одного — Скорпиуса. — Если я скажу, что ты зря волнуешься, ты же всё равно будешь волноваться? Скорпиус виновато улыбнулся. — Я надеялся, что отвлекусь, пока разбираю вещи. — Кстати, про вещи. Оставь мне какую-нибудь свою рубашку. — У тебя какие-то особые отношения с рубашками, да? — Только с твоими, — пообещал Альбус, вспомнив ещё про слизеринский галстук. — Они тебе очень идут. Особенно та серая. — Я хотел её выкинуть. Она старая. — Вот. Считай, что выкинул. — Мы ещё не сделали ничего такого, чтобы я оставлял тебе свои рубашки. — Тогда я приду к тебе сегодня, ладно? — спросил Альбус таким тоном, что у Скорпиуса пересохло в горле. — Когда все уснут. — Со своей подушкой. И отдай уже мне мою. — У тебя столько шмоток на кровати, что её положить некуда, — совершенно справедливо ответил Альбус. * * * Альбус едва дождался ужина. Едва дождался отбоя. Едва дождался, пока наконец перестанет ворочаться Эварт. Пока с кровати напротив, принадлежащей Гидеону Розье, не раздастся мирное посапывание. Пока в спальне седьмого курса не наступит такая сонная тишина, что собственное дыхание кажется единственным громким звуком. Альбус бесшумно сел в кровати, отодвинул полог и ступил на пол прямо босиком, отчего вверх по ногам поднялась волна мурашек. Взяв подушку, Альбус поправил одеяло и так же бесшумно задвинул полог, а потом прокрался к кровати Скорпиуса полностью на ощупь. Он бы точно перевернул или задел что-нибудь, если бы не знал каждый из четырех шагов наизусть, как танцевальные па. Несмотря на провокационное предложение, больше всего Альбус хотел прижаться к Скорпиусу, как раньше, и уснуть, подстраивая собственное дыхание под ритм чужого. Полог кровати Скорпиуса с его стороны был на треть приоткрыт, и Альбус, приткнув подушку к спинке кровати, нащупал край одеяла и юркнул в тепло, а затем задернул полог, отчего вокруг стало так темно, что он не мог разглядеть даже очертания своих рук. Всё вокруг окутывала чернота, и тело, осознав полную бесполезность зрения, переключилось на другие чувства. Скорпиус сдвинулся в сторону и, повернувшись к Альбусу, сонно прошептал: — Даже и не думай прислонять ко мне ноги, пока не согреешься. Альбус хотел поцеловать Скорпиуса в щёку — едва касаясь, чтобы не разбудить окончательно, но попал в губы и не смог удержаться. Среди того, что произошло за эту неделю, сонный Скорпиус был как манящая бордовым вишенка на торте. До одури тёплый, расслабленный и ласковый. Скорпиус положил ладонь Альбусу на бок, прижимая к себе, и Альбус обхватил его за плечи, мягко толкая на спину, а сам, перекинув через Скорпиуса ногу, устроился сверху. Пуговицы на пижаме Скорпиуса щекотали Альбусу пальцы, пока он расстегивал их. Скорпиус в это время потянулся к прикроватной тумбочке и, взяв оттуда волшебную палочку, произнёс заглушающее заклинание. По бархатно-зелёной ткани полога скользнула тонкая змеистая струйка белого дыма, она схлопнулась в одну точку у потолка, образовав купол, и исчезла. Альбус потерял счёт времени. Каждое прикосновение ощущалось острее предыдущего, каждый поцелуй казался таким же новым, как и первый. Альбус бережно брал лицо Скорпиуса в ладони, гладил лоб, прислонялся к нему своим, водил большими пальцами по скулам, представляя, как Скорпиус щурится, или замирал, вслушиваясь в его дыхание, или требовательно выцеловывал линию ключиц, каждый раз жмурясь от удовольствия, когда Скорпиус запускал пальцы в его волосы. Альбус не знал, сколько они так провозились. Одеяло воздушной мягкой кучей высилось у Скорпиуса на ногах. Сам Скорпиус в какой-то момент выпутался из пижамной рубашки, а Альбус через голову стащил свою и кинул куда-то в сторону. Его тонкие хлопковые штаны собрались в гармошку под коленями и немного сползли с бедер. И абсолютно не скрывали, что он возбуждён. Альбус поначалу ещё пытался держаться от Скорпиуса на расстоянии, чтобы тот ничего не заметил, но Скорпиус отказывался держаться на расстоянии, и, когда его руки в очередной раз проскользнули где-то в опасной близости, Альбус сдался — прижался к нему всем телом. Скорпиус с таким откровенным пониманием улыбнулся ему в губы, что Альбус замер и отстранился, щёки обожгло жаркой волной — он покраснел, вероятно, до цвета спелой клюквы и, зная, что Скорпиус сейчас наверняка пытается угадать в темноте выражение его лица, отвернулся и, оперевшись на локти, уткнулся лбом в прохладную подушку. Сердце от волнения колотилось у Альбуса в горле, но он ни капли не боялся. Он так хотел этой близости. Скорпиус приподнялся выше и аккуратно стащил Альбуса с себя — тот не сопротивлялся. Сев в кровати, он сначала помог Альбусу снять пижамные штаны — ощупью подцепив за резинку на поясе и потянув вниз, а затем укутал его в одеяло и привлёк спиной к себе, медленно откинувшись обратно на подушку, полусидя. Оставшись в одном нижнем белье, ещё минуту назад бесстрашный Альбус запаниковал. Он почувствовал себя очень уязвимым, но не перед Скорпиусом, а перед самим собой. Он не знал, чего ожидать от той части себя, которая сейчас готова была умолять, унижаться, плакать, шантажировать, лишь бы Скорпиус продолжил касаться его. Эта часть была гораздо сильнее, а Альбус — совсем-совсем беспомощным, влипшим в Скорпиуса как муха в смолу, всеми лапками. Сейчас Скорпиус мог делать с ним всё, что бы ни захотел. Пусть бы только захотел. Пожалуйста. Пусть бы только захотел. Что угодно. Скорпиус придвинулся к Альбусу чуть ближе, хотя, казалось бы, ближе было уже некуда, и положил руку ему на низ живота, очень бережно — не стыдливо спрашивая разрешения, а, наоборот, утверждая, что Альбус, вот такой, как есть, — нужен. Что к его телу относятся с трепетом и уважением. Что он не скован своими желаниями, а свободен радоваться ласкам, если захочет. Альбус повернул голову, уткнулся лбом Скорпиусу в висок, и, приподнявшись на бедрах, разделся окончательно. И кивнул, закусив губу. — Подожди чуть-чуть, — прошептал Скорпиус ему на ухо и потянулся куда-то под матрас. Когда он снова прикоснулся к Альбусу, его руки были чуть прохладными и потрясающе скользкими. Альбус закрыл глаза. Альбус улыбнулся, но улыбка тут же сменилась сосредоточенно-напряженным выражением. Он вздрогнул всем телом и застонал. И вцепился руками в одеяло. * * * Привычная овсяная каша сегодня выглядела иначе, чем вчера. А ещё на завтрак была творожная запеканка с изумрудно-зелёными цукатами. Цукаты озорно выглядывали из творога, будто что-то знали. Альбус с трудом смотрел в глаза однокурсникам. От мысли, что кто-то из них мог посреди ночи проснуться и услышать его, у Альбуса на полном серьёзе слабели ноги. Он попытался сам себя успокоить. Во-первых, чары. До этого они никогда не подводили. Во-вторых, бенефис имени Альбуса Поттера был недолгим — ну сколько он там продержался? Минуты три? В-третьих, где-то в середине он догадался уткнуть лицо в Скорпиуса и высказывал свое мнение о происходящем уже адресно. Мнение состояло из отрывистых вздохов, всхлипов и стонов самой разной громкости и длительности. О том, что Альбус умудрился заляпать себя, Скорпиуса и простыни, лучше было не вспоминать. Альбусу сразу начинало казаться, что окружающие поглядывают на него с пониманием и сочувствием. Скорпиус тоже выглядел иначе — старше, сдержанней и как будто бы строже. Впрочем, Альбус сейчас сидел с не менее суровым лицом. Со стороны он наверняка выглядел насупившимся. Эта подчёркнутая серьёзность — единственное, что сдерживало его от того, чтобы обнять Скорпиуса за колени и стечь на пол сахарным сиропом, пузырящимся в крайней степени обожания. Скорпиус разговаривал с Эйлин. Они перешептывались, низко склонив головы друг к другу, и Альбус, в очередной раз оглядывая Большой зал, заметил, что на них изредка посматривают. В основном другие слизеринцы, конечно, но и гриффиндорцы тоже. Эйлин кивала и улыбалась. Новость о том, что Скорпиус уходит играть к лидерам местного чемпионата, очевидно, так её обрадовала, что она неловко двинула локтем и перевернула свой кубок — хорошо, что пустой. Если Альбус правильно помнил, два года назад сразу три игрока «Стрел», связка из трёх охотников, выступали на чемпионате мира за сборную Англии. Конечно, попасть в сборную, играя на позиции ловца, куда сложнее, потому что ловец в принципе один. Альбус сам не мог понять, зачем об этом думал. Но если Скорпиус вдруг попадёт в сборную… Если его Скорпиус попадёт в сборную… От этой мысли Альбус чувствовал себя абсолютно потерянным. Во-первых, потому что сам он не имел никакого понятия, что будет делать дальше. В последние месяцы для него существовали только Дары. Во-вторых — и это чувство не имело никакого отношения к ревности, — ну сколько Скорпиусу будет интересно с ним? Пока у него не появится какая-нибудь особо очаровательная поклонница или новая Асаби? Это было неправильно и низко, но вместо «Я хочу, чтобы ты был со мной счастлив» Альбус предпочёл бы услышать: «Я несчастлив без тебя». Хорошо, что у него хватало ума воспринимать подобные мозговые выверты исключительно как некую отрыжку сознания — то, что всплывает наверх из самой глубины, где невозможно оставаться хорошим и любящим, где можно только бояться и ждать подвоха. Если не от Скорпиуса, так от жизни. Стоило Скорпиусу улыбнуться ему или похлопать его по плечу, обнять — и Альбусу казалось, что все его страхи и тягостные мысли не стоят того, чтобы воспринимать их всерьёз. Стоило Скорпиусу оставить его в одиночестве — и Альбус оказывался абсолютно перед ними беспомощен. В Большом зале было непривычно шумно — все предвкушали скорое начало каникул. Торопиться на урок в последний учебный день не хотели даже учителя.

⁂

Кто-то из шестикурсников притащил в гостиную ящик сливочного пива. Лили сначала хотела отказаться, но потом поддалась всеобщему веселью. Взяв бутылку, она подогрела её заклинанием и обернула в гриффиндорский шарф, чтобы не жгло руки, — Лили не любила холодное. А холодное сливочное пиво и вовсе больше походило на густой лимонад. Если бы можно было ещё добавить туда тёртого имбиря, но имбиря не было. Так обычно и происходит — всегда чего-то не хватает для полного счастья. Лили улыбнулась своим мыслям. Именно в такие моменты важно останавливаться и вспоминать о том, сколько хорошего вокруг. Ну да, имбиря нет. Но её угостили сливочным пивом. Она знает согревающие чары, а в факультетской гостиной можно колдовать. Кроме того, на первый день каникул назначен поход в Хогсмид, а уж в «Трёх метлах» можно развернуться — там и имбирь, и розмарин, и карамельная крошка, и даже миндальная пудра есть. Лили сама не знала, кто её научил так радоваться мелочам — наверное, это от бабушки Молли. Та никогда не унывала и, что бы ни случилось, умела найти хорошее в любой ситуации. Если никто не умер — можно жить дальше. Если кто-то умер — нужно понять, как жить дальше. Когда умер папа, Нора только на бабушке Молли и удержалась. Только у неё хватило сил взять себя в руки и приготовить на всех завтрак — и это не потому, что она не любила папу и ей было всё равно! Как же страшно, наверное, когда теряешь того, кого любишь. Того, кто десятки лет спал на соседней половинке кровати — сопел, прижимался во сне, вставал по будильнику и щурился, потягиваясь. Лили, несмотря на горячий напиток в руках, зябко поёжилась. Она совсем не была такой храброй, как бабушка Молли. Но она знала, что это не имеет никакого значения. Всегда можно сделать что-то, любое хорошее дело — пусть это будет крошечная капелька в жизненном водовороте, но это будет капелька, полная тепла и доброты. Помахав Розе, которая болтала с однокурсницами, Лили поднялась в спальню. Она достала чернильницу, несколько чистых пергаментов и письмо маме, которое обещала себе закончить уже вторую неделю. Перечитав уже написанное, Лили смяла пергамент и решила, что начнёт заново. «Привет, мам! Прости, что так долго не писала — замоталась с учёбой. К тому же я начала готовиться к экзаменам. Да, до них ещё два месяца, но все вокруг уже нервничают и потихоньку повторяют материал. Даже Инсе! Так что дядя Невилл зря жалуется — если он жалуется, конечно. Роза всем помогает. Она сама, наверное, могла бы сдать ЖАБА хоть сейчас. Альбус тоже взялся за ум. Я знаю, ты из-за него переживаешь, но я стараюсь за ним приглядывать по мере сил. Так вот, он закрыл почти все долги по учёбе, кроме одного. Подозреваю, это во многом потому, что за несданные до каникул работы пообещали снять баллы, ну и без участия Розы не обошлось, конечно. Но он готовится к экзаменам вместе с нами. Роза даже составила для него персональное расписание для повторения тем. Мне кажется, он уже не так переживает из-за папы. Он больше общается с нами, начал смеяться и улыбаться. Скорпиус тоже с ним по-прежнему дружит — мне одно время казалось, что они поссорились…» Подумав, Лили убрала последнее предложение. Вдруг мама решит, что Лили от неё что-то скрывает и намеренно пишет только о хороших вещах. «Скорпиус тоже повторяет пройденное вместе с нами. У нас, наверное, единственный такой стол во всей библиотеке — где сидят ученики аж трёх факультетов и гриффиндорцы вместе со слизеринцами. Знаю, папа бы этому порадовался. Я очень по нему скучаю». Лили снова остановилась и, отложив перо, потянулась за волшебной палочкой, чтобы стереть очередное упоминание об отце, но решила не делать этого. «Может быть, прозвучит странно, но даже в Хогвартсе я постоянно ощущаю, что его больше нет с нами, хотя школьная жизнь совсем не напоминает о доме. Но папа тоже здесь учился. Теперь почему-то хочется поразмышлять о том, что он чувствовал, когда ходил по тем же коридорам, что и я. Хочется спросить, на какой парте в кабинете ЗоТИ он сидел. Хочется узнать о нем больше». Со вздохом Лили стёрла всё после слова «дом». «В прошлом письме ты писала, что хочешь купить домик где-нибудь в Фалмуте, и спрашивала, как я отнесусь к переезду. Фалмут — это здорово! Там мягкий южный климат и огромные пляжи! Но даже если и не Фалмут — раз ты не хочешь оставаться в Норе, значит, и не нужно этого делать. Я в любом случае тебя поддержу, ты же знаешь. Извини, что не приехала на каникулы. Я думала побольше побыть с Альбусом и немного попинать его на тему учёбы, но он молодец и со всем справился сам. Сегодня, кстати, всем пятикурсникам раздали буклеты по профориентации. Стопка огромная, с ладонь толщиной — я не шучу! Попытаюсь осилить это всё за выходные и обязательно напишу о том, что мне больше всего понравилось, чтобы посоветоваться. Встречу с деканом мне назначили в первый же четверг после каникул. Немного волнуюсь, если честно. Догадываюсь, что моё письмо может немного запоздать к Пасхе, поэтому открытку с поздравлением отправлю завтра прямо из Хогсмида, там можно заказать срочную сову. Очень тебя люблю, мам, Лили» Лили несколько раз перечитала письмо и, прежде чем убрать его в конверт, пририсовала рядом со своим именем цветочек — получилась то ли ромашка, то ли маргаритка, почему-то с одуванчиковыми листьями, но Лили так захотелось. Она улыбнулась, довольная собой. Хотя ей искренне нравилось писать маме и она не считала это занятие ненужной повинностью, как многие ученики, писать было тяжело. Лили не хотела расстраивать или огорчать маму, а в последнее время так уж получилось, что из хорошего рассказать было практически нечего. Альбус с каждым днём выглядел хуже и хуже, будто решил уморить себя голодом. Он полностью забросил учёбу, и Лили всё чаще видела Альбуса одного, без Скорпиуса, хотя раньше они были не разлей вода. Если бы за пару последних недель всё не наладилось, ей пришлось бы мучительно подбирать слова, рассказывая про Альбуса, чтобы мама лишний раз не переживала. Инсе с Рождества вела себя странно. Она будто сдерживалась в присутствии Лили, чтобы не сказать ей чего-нибудь обидного, но и практически перестала рассказывать о себе. Стыдно было в этом признаваться, но Лили вспоминала об ужасной истории со Слагхорном и почти скучала по тому времени, когда Инсе делилась с ней мыслями и чувствами. Совместная учёба предсказуемо сблизила Инсе с Розой, а Лили будто бы осталась не у дел — маленькая девочка, окружённая взрослыми и их материалами для ЖАБА. Как же здорово, со вздохом решила Лили, что она верит в то, что маленькие девочки тоже могут сделать что-то хорошее. Впрочем, в планах на завтра у неё было довольно мерзкое дело. За эту неделю Инсе трижды повторила, что не собирается в Хогсмид, потому что устала, хочет выспаться и вообще, нечего ей там делать. В первый раз Лили ей поверила, на второй раз — насторожилась, а после третьего незаметно для себя отважилась на крайнюю меру — проследить за тем, что именно Инсе задумала сделать в Хогсмиде.