Слишком холодно

Они свернули на узкую извилистую улочку, вымощенную крупным булыжником, миновали массивное здание деревенской церкви, зловеще высившееся над деревней, и подошли к уютному двухэтажному дому в самом конце тенистой буковой аллеи. За прутьями невысокой чугунной ограды, увитой дикой лозой и плющом, виднелась дорожка из гравия, ведущая к входной двери. Панси осторожно отворила скрипнувшую калитку и огляделась. Шторы задёрнуты, из дома не слышно ни звука, но хозяин наверняка уже заметил незваных гостей. Впрочем, этикет есть этикет. Она подошла к двери и постучала. Ждать пришлось долго. Уставшая Инсе нетерпеливо переминалась с ноги на ногу — гравий неприятно похрустывал под подошвами ботинок, что раздражало её ещё больше. Панси, спустившись на нижнюю ступеньку, терпеливо изучала узоры на занавесках, закрывающих маленькое окошко слева от двери. Наконец где-то в глубине дома послышались тяжёлые шаги и через минуту-две — лязганье замков и задвижек. На улицу осторожно высунулся волшебник в красивом узорчатом халате, небрежно наброшенном поверх пижамы изумрудного цвета, и, морщась от холода, уставился на гостей. Казалось, он вовсе не удивлен таким поворотом событий, скорее слегка раздосадован. Инсе с любопытством разглядывала хозяина дома. Почти полностью лысый — за исключением двух жиденьких седых прядей, пучками топорщившихся за висками, когда-то довольно полный, а сейчас ссутулившийся, сморщенный, как сдутый воздушный шарик, он всё-таки выглядел определённо моложе своих лет — если уместно говорить так о том, кто перешагнул вековой рубеж. — Какой сюрприз, мисс Паркинсон, — усмехнулся мистер Слагхорн. — Правда, я думал, что ты заглянешь лет на пять пораньше. — Он повернулся к Инсе, и та поёжилась от его взгляда — мягкого и неназойливого, но вместе с тем цепкого и очень внимательного. — Я бы с удовольствием, но всё дела, дела, — очаровательно проворковала Панси. — С моей работой нет ни минутки покоя… Заметив любопытство Горация, она поспешила пояснить: — Это Инсе Торесен, моя помощница и ученица. — Приятно познакомиться, мисс Торесен, — последовал ответ. Инсе изобразила улыбку. — Не пригласишь на чашечку чая? — невозмутимо поинтересовалась Панси, снова пытаясь пригладить волосы. — Отчего же не пригласить? Приглашу. Только, боюсь, ничем не смогу помочь. — Казалось, волшебник разговаривал сам с собой. Впустив их в дом, он снова долго возился с замками, проверяя механизмы и тщательно закрывая каждый. Видя, как уверенно Панси свернула в ближнюю левую комнату, оказавшуюся гостиной, Инсе поняла, что та уже была здесь. И, возможно, не раз. Она с любопытством подошла к ряду шкафов, выстроившихся вдоль стены напротив окна, заставленных многочисленными бутылочками, скляночками и флаконами с разнообразными зельями — большинство из них было Инсе неизвестно. Наверху, покрытые толстым слоем серой пыли, покоились перегонные кубы и реторты самых разных форм и размеров. Их владелец наверняка был отличным учителем Зельеварения, когда преподавал в Хогвартсе. Тем временем мистер Слагхорн справился с замками и вернулся в гостиную. Ленивым взмахом палочки он отправил чайный сервиз на кухню, а сам уселся в массивное мягкое кресло. Инсе и Панси заняли места на диване напротив. Последняя завела привычный разговор о погоде и необычайно сильном для этой местности ветре. Слагхорн согласно кивнул и посетовал на больные суставы, с которыми не сладить даже самыми мощными заклинаниями. Не прошло и минуты, а сервиз, на этот раз возглавляемый весело посвистывающим чайником, звякнув блюдцами, разместился на столе. Презрев все правила этикета, Инсе первая притянула к себе чашку, в которой приятно дымился горячий чай, распространяя по гостиной уютный аромат малины и шиповника. — Не хотелось бы начинать разговор с резких нот, но я прекрасно знаю, зачем ты здесь, Панси… — Гораций, — перебила та, не дав ему закончить фразу, — я просто хочу поговорить. Я не Рита, чтобы пытаться подсунуть тебе дурманящее зелье. Слагхорн презрительно фыркнул: — Знаю, иначе не пустил бы тебя даже на порог. Но всё-таки вынужден повторить: я ничем не могу тебе помочь. В здравом уме — никогда. Так что приходи ещё лет через пятнадцать, когда я превращусь в ветошь. Ты ведь на это надеялась, да? Встретить тщедушного старичка, который практически не выходит из дома и только и делает, что предаётся воспоминаниям о прошлом и готов рассказывать свои истории всякому, кто соблаговолит выслушать? По тому, как Панси, отставив чашку, укоризненно покачала головой, заверяя Горация в обратном, Инсе поняла, что Слагхорн попал в точку. Сама она не принимала участия в разговоре, поэтому видела много больше, чем его непосредственные участники, и, что самое главное, у неё было время сделать выводы. Например, Инсе сразу поняла, что Панси неспроста взяла её с собой — это позволило ей завести беседу о Хогвартсе и, судя по реакции старика, именно со школой были связаны его самые нежные воспоминания. Но разговор не клеился, и на какой-то момент Панси потеряла терпение: — Брось, Гораций, — улыбнулась она. — Я могу не знать правды, но вижу, какими способами её скрывают. Чем ты объяснишь то, что многие участники битвы за Хогвартс так или иначе получили травмы, повлёкшие за собой потерю памяти? Очень странную потерю — только одного вечера. Не стоит уточнять, какого, не так ли? И как так получилось, что некоторый круг волшебников после этого оказался связан Невыразимой клятвой? А Комитет, Гораций? Что ты скажешь о нём? Упоминание последнего немало смутило Слагхорна. — Ты и об этом знаешь? Панси строго кивнула. — Видишь, — улыбнулась она, — тайное всегда становится явным, пусть даже оно хранится в самом секретном шкафчике Отдела Тайн. — Это была вынужденная мера, Панси. — Я понимаю, — она кивнула. — И вполне обоснованная, если принять во внимание тот факт, что выжившим волшебникам вдруг понадобилось так тщательно скрывать, как был убит Вольдеморт и что произошло в тот вечер. Меня интересует причина. Меня интересует, зачем… — Что ты знаешь о первой древнегреческой волшебнице? — вдруг спросил Слагхорн. Панси в недоумении замолчала, а Гораций улыбнулся: — Да, лекции по истории в Хогвартсе никто никогда не слушал. — Это Пандора, — не удержалась Инсе. Слагхорн с интересом глянул на неё. — Пандора — древнегреческая колдунья. По легенде её создали сами боги, — продолжила Инсе. — Она была женой одного из трёх первых стихийных магов, Эпиметея. Однажды Пандоре тоже захотелось подчинить себе стихию. Она открыла ларец, в котором хранилась эта сила, выпустила наружу и не смогла справиться. Тогда по всей Греции несколько лет бушевали наводнения и смерчи, и… — тут Инсе смущённо замолкла, почувствовав, как Панси под столом ощутимо сжала её руку, призывая остановиться. Однако Слагхорн смотрел на неё с одобрением. — Не повторяй судьбы Пандоры, Панси. Знания порой очень опасны, а те, что ты ищешь, как раз из таких. Любопытство не должно вести к беспечности. Помни, что правда, выпущенная наружу, попади она не в те руки, может привести к катастрофе. Не велика ли цена? — тихо спросил он. — Я однажды уже совершил подобную ошибку и не собираюсь её повторять. Инсе почувствовала, что волшебнику удалось расположить её к себе, и она невольно ищет доказательства его правоты. По крайней мере, он не лгал, не юлил, не пытался выкрутиться и оправдать свои личные похождения или проступки. Есть знание, которое не должно быть доступно всем подряд. Впрочем, Инсе это не касается. Она — далеко не все подряд. В это время на кухне что-то громыхнуло, звякнуло, и послышался звон разбитого стекла, падающего на пол. — Ох! Они опять за старое, — Слагхорн попытался встать, но ойкнул от боли и плюхнулся обратно в кресло, растирая больное колено и морщась. — Не беспокойся, я проверю, — живо ответила Панси и, вытащив палочку, поспешила на кухню. — Это всё сервизы! Голубой и оранжевый почему-то не ладят между собой, поэтому оранжевый я держу в гостиной. А сейчас, видимо, лишние блюдца решили остаться на кухне, — прокричал Слагхорн ей вдогонку и, повернувшись к Инсе, виновато улыбнулся. — А ты любишь историю магии, как я погляжу, — заметил он. Инсе кивнула и зачем-то добавила: — Но не настолько, чтобы слушать лекции профессора Бинса. Слагхорн расхохотался: — Надо же, он до сих пор преподаёт. Хотя что с ним случится, с привидением-то… Он ещё раз рассмеялся своей же шутке. — Последний курс, как я понимаю? — Да, — Инсе кивнула, чувствуя, что для вежливой беседы ей полагается добавить ещё что-то или задать встречный вопрос, но на ум не пришло ничего стоящего. — Мне кажется, вы правильно поступаете. И благородно. Слагхорн кивнул, показывая, что понял, о чём идёт речь. На кухне жалобно звякнуло блюдце, и послышался недовольный возглас Панси. — Правильно, — протянул он, отворачиваясь к окну. — Правильно… Мне иногда кажется, что всё зависит от намерения. Инсе снова поняла, что тот разговаривает сам с собой. Видимо, годы, проведённые в добровольной изоляции, всё-таки сказались на его рассудке. А возможно, это обычная старость. Тем временем Слагхорн продолжал: — Я ведь молчу не потому, что так нужно. А потому что мне страшно. Потому что я уже предатель, но предатель трусливый… И только поэтому я подыскиваю в себе аргументы и оправдания. Что так будет правильно, честно… Ответственность, благородство… Чушь! Мне страшно. Мне стыдно, что я — причина тех ужасных событий, пусть возможно и косвенная… и только поэтому я не… никогда… Инсе решительно ничего не понимала, но продолжала слушать, стараясь уловить каждое слово, пока Панси воюет с блюдцами. — Я только один раз осмелился рассказать об этом… но это так ужасно, так ужасно. Он говорил, что она не должна была умирать… Такая весёлая, такая храбрая, такая красивая… Лучшая ученица семьдесят восьмого, она получила на письменном экзамене по зельям сто пятьдесят баллов из ста двадцати возможных… А на устном сварила просто идеальный Напиток живой смерти, — Слагхорн вздрогнул, вспомнив о чём-то для него важном, и замолчал. — А ты говоришь, благородство, — после паузы продолжил он, повернувшись к Инсе, которой едва удавалось скрыть недоумение. Вскоре вернулась и Панси. Она выглядела крайне недовольной — похоже, сервиз оказался проворней, чем она рассчитывала, осколки одного из блюдец умудрились поранить ей ладонь и оцарапать щёку. Возможно, именно в этом и заключалась причина, что Панси не стала дальше расспрашивать Слагхорна, и, завершив разговор парой общих фраз и поблагодарив за гостеприимство, предпочла покинуть дом. Инсе ни слова не сказала ей о произошедшем. Вовсе не потому, что считала этот странный разговор малозначительным. Наоборот, зная цену информации, Инсе была уверена, что Панси никогда не смогла бы добиться от Слагхорна этих слов. И ей совсем не хотелось делиться своим первым профессиональным успехом. Однако сегодня её ожидало ещё одно открытие. Оказавшись в Хогвартсе, Инсе первым делом поспешила в Зал Славы. Найдя табличку со списком лучших учеников и отыскав 1978 год, она внимательно пробежала взглядом по фамилиям. Девушка была только одна, некая Лили Эванс. Кажется, она уже где-то слышала это имя... * * * Оглядываясь в прошлое, часто замечаешь, что самые значимые изменения были вызваны совсем не теми поступками и делами, которые долго зрели где-то внутри, планировались, прошли через сомнения и трудности, требуя от человека изрядных затрат сил и энергии. Скорее наоборот, именно из необдуманных жестов, пары случайных слов или нескольких незначительных действий и складывается та тоненькая и хрупкая цепь событий, способная повернуть вспять ход времени, сломать тысячи жизней или подарить несколько мгновений истинного счастья. Подвиги, яркие и красочные, полные героизма, которыми историки так любят украшать свои труды, на деле являются лишь следствием. Серые, непритязательные и скучные будни решают всё. Минерва МакГонагалл всегда знала, что её имя вряд ли пополнит список легендарных директоров Хогвартса, да она и не стремилась к этому. Вообще сложно к чему-либо стремиться, имея за плечами больше полувека преподавательского стажа, и она просто старалась поддерживать установленный Дамблдором порядок. А точнее — беспорядок. Единственное маленькое изменение в школьной программе, на которое решилась новый директор, касалось Прорицаний. МакГонагалл безжалостно вычеркнула их из списка предметов. Ну а какой от них толк, особенно при отсутствии хоть сколько-нибудь одарённого преподавателя? От Трелони — по сути — только одни неприятности, а единственное пророчество, сделанное с испугу, наделало столько шума и причинило столько боли… В этом месте своих размышлений Минерва МакГонагалл чаще всего обречённо вздыхала. Какой смысл в пророчестве, если оно держится только на том, что его выполняют те, кто по какой-то причине поверил, что так и должно быть?.. Проблема состояла в том, что Сибилле Трелони абсолютно некуда податься. Она считала замок своим домом, а МакГонагалл была не настолько жестока и бесчеловечна, чтобы выгонять её. Всё-таки настояв на своём, новый директор внесла Прорицания в список дополнительных спецкурсов, необязательных для посещения. И несмотря на то, что некоторые особо старательные ученики уделяли какое-то время этому предмету, у Сибиллы Трелони оставалось множество времени, чтобы размышлять на тему собственной бездарности, несправедливой судьбы и… пить херес. * * * Альбус сидел в Запретной секции часами. Он уходил из спальни вечером и, спрятавшись под мантией, до глубокой ночи читал книги. Прошло уже больше недели со времени их ссоры со Скорпиусом, и Альбус чувствовал, что замершее было время потихоньку снова убыстряет свой бег, а сам он привыкает к жизни без друзей — точнее без друга — и входит в старую колею. Ему нравилось бродить по ночному замку, особенно по тем местам, где он был в течение дня. Они выглядели настолько по-другому, освещенные лунным светом, что он часто не узнавал знакомые повороты, коридоры и картины. Альбус любил эти прогулки именно за странное, яркое и волнующее ощущение, что ты вдруг попал в другой мир. В одну из таких ночей он проходил по коридору пятого этажа и вдруг споткнулся о что-то тёмное. Выругавшись про себя, он поднял предмет, оказавшийся пустой бутылкой из-под хереса. — Palo Cortado? — тихо присвистнул Альбус, с удивлением разглядывая этикетку. Рядом кто-то сдавленно всхлипнул и икнул.