Слишком холодно

Между ступенек что-то блеснуло. Одной рукой ухватившись за перила, Скорпиус присел на корточки и выудил из щели в досках небольшую квадратную книжицу в коричневой кожаной обложке с золотой пряжкой — она-то и привлекла его внимание, полыхнув в тусклом свете почти как снитч. Кажется, именно эту книгу Альбус дал Розе, а той, видимо, пришлось забраться почти на самый чердак, чтобы почитать в тишине. Страницы неплотно прилегали друг к другу ближе к середине, выдавая заложенный между ними листок бумаги. Малфой осторожно вытащил его, скорее просто заинтересованно, а не любопытно. И будь там кусок пергамента, или записка, или конверт — что-то, не предназначенное для чужих глаз, Скорпиус бы немедля положил его обратно. Малфоя слишком хорошо воспитали в детстве, и не в его характере было лезть в чужое. Но внутри, сложенная в несколько раз, лежала глянцевая страница из журнала, где виднелся клочок неба с половиной квиддичного кольца, край капюшона до боли знакомой расцветки и прядь светлых волос, развевающихся на ветру. Скорпиус мгновенно узнал и их обладателя, и форму своей команды, и стадион, и даже — небо. Потому что первую крупную победу, добытую в сумасшедшей гонке, нельзя забыть. Ему на мгновение показалось, что он снова чувствует запах — земли, нагретой за день, а теперь щедро отдающей тепло, травы и горького дыма фейерверков, запах томительного ожидания и свободы, кожаных перчаток и пота, ветра и не тающей сладкой ваты. Невольно улыбнувшись, Скорпиус развернул плакат из августовского «Ведьмополитена», вышедшего сразу после матча с Паддлмор Юнайтед. На снимке он и Асаби до сих пор не размыкали объятий, почти полгода. Сквозь вечереющее небо проглядывала малиновая, переливающаяся вязь мелкого, но чёткого, уверенного почерка. Малфой перевернул листок и прочитал: «Сегодня мне опять снился ты, хоть и никогда не узнаешь об этом. И о том, как я, милый мой С., безумно люблю тебя, очень-очень. Пусть у вас всё будет хорошо». Смазанная точка в конце походила на надрез или царапину, и обведённое несколько раз, завитушечное, узорчатое «С», едва ли не втрое больше остальных букв, казалось случайным символом, попавшим в предложение по ошибке, а почерк… да едва ли на всём седьмом курсе найдётся хоть трое учеников, которые не смогут безошибочно определить почерк Розы Уизли, а уж сколько списали с неё домашних заданий Альбус и Скорпиус… В основном, правда, Скорпиус, Поттера итоговые баллы, отработки за несданные эссе и место Слизерина в соревновании за Кубок волновали мало. «Пусть всё будет хорошо», «милый мой С., безумно люблю…», «мне опять снился ты»… Вместо привычных пяти способов избежать укуса муховёртки, подробного описания свойств желчи дракона или формул трансфигурации. Сам себе не веря, Малфой решил, что не так уж и велика вероятность того, что он и некий «Эс» — одно и то же лицо, может статься, признание Розы адресовано другому. Даже не высказанная вслух, эта идея выглядела нелепо. То, чему он не придавал значения, — взгляды, жесты, смущение, сменяющееся вдруг оживлением, и так же быстро — угрюмым молчанием, случайные фразы, эссе, написанные заранее, будто специально к уроку у Слизерина… всё это едва ли не кричало о чувствах. А он бы так и не догадался никогда, потому что с самого начала решил не замечать, как Роза следит за ним, особенно когда думает, что Скорпиус не смотрит. Но разве он виноват в этом? Что после каждой победы в матче в его сторону обращалось всё больше девичьих чаяний, призывных улыбок и надежд?.. Что совы со всех концов Англии до сих пор приносят конфеты, которые Малфой тут же выбрасывает, мягкие игрушки, для которых отведена специальная комната в имении, открытки и письма, сбрызнутые духами, где между строк втиснуты нарисованные дрожащими руками сердечки, снитчи, сердечки, снитчи, сердечки, сердечки… Он правда не мог даже представить, что Роза… она же совсем не такая, не может полюбить за одну… успешность?.. Красивую картинку?.. Сердце, пропустив удар, жалобно сжалось в груди. Малфой осторожно сложил плакат и убрал его обратно в книгу, чувствуя себя слишком усталым, чтобы думать. Да и о чём? У него нет сил ни нянчиться с Поттером, ни разделиться — размножиться так, чтобы его хватило — и на Альбуса, и на Асаби, и на Розу, и вообще на всех-всех фанаток, на все команды, которым не достаёт его мастерства и техники… чтобы каждый желающий получил по своему Малфою, именно такому, какому нужно… Скорпиус знал, что не должен, не обязан испытывать вину за то, что Поттер не нашёл в его лице восхищённого последователя, готового выполнить любую прихоть, а Роза — того, кто ответил бы на её чувства… Но вот сейчас, в эту самую минуту ему мучительно стыдно. И нет какой-то великой цели, наличием которой можно оправдать боль окружающих, как у Альбуса. Поттер видит перед собой путь, и не важно, какое препятствие встретится — яма, ствол упавшего дерева или труп Трелони, они все едины в своей сути, потому что требуют одинакового действия — просто перешагнуть через них. Эта цель придаёт поискам Альбуса смысл, вдыхая значение в каждое мгновение жизни. Скорпиус же не мог толком увлечься ни одним предметом, даже квиддич — и тот опостылел к середине чемпионата. Сейчас он снова чувствовал, что потихоньку начинает скучать по играм, особенно когда видит Асаби… но он больше не мог обманываться, понимал, что это ненадолго. И Асаби, наверное, тоже ненадолго… Долго был только Поттер, которого, как оказалось, Малфой совсем не знает. Даже чувства Розы были более понятными, логичными. Тут же — Альбус, вспыльчивый, импульсивный, яркий, одержимый поиском… Разве можно в такой ситуации говорить о серьёзной привязанности?.. Только насквозь эгоистичное желание присвоить себе, не отдать, не отпустить. Неудивительно, что он так отреагировал на Асаби. Всего лишь ревность. Из чувства собственности, которого в Поттере хоть отбавляй. Малфой только никак не мог понять, что же чувствует сам… что спрятано под слоем страха, отторжения и неловкости… под слоем дружбы, желания защитить и оберечь, под обречённостью сродства с уже не существующим человеком, от которого осталась одна внешность, да пара привычек. Но есть тот, кто, пусть и против желания, пусть нечаянно, уже начал путь по трупам. Кто так беззастенчиво ласкал его, касаясь неистово и яростно, царапая кожу ногтями, по-звериному — кусая губы, щёки, шею… Да, всё это легко и просто объясняется смертью Трелони, поздним раскаянием, злостью, страхом… Всё вообще обычно объясняется легко и просто, если нужно, это Скорпиус усвоил с самых первых минут, проведенных в большом спорте. Его пугало только то, что именно пришлось объяснять, кого именно — Поттера. Кто невесомо, но насмешливо улыбался ему сегодня на чердаке. Скорпиус с тоской подумал, что больше не верит этому «кто-то», потому что тот не остановится на достигнутом, он пойдёт дальше… даже без него, убьёт, если понадобится. И эта Инсе теперь рядом с ним… Как бы Малфой ни пытался внушить себе, что такие есть и среди чистокровных волшебников (Поттер — отличный тому пример), и вовсе необязательно жить у маглов, чтобы потом стать разносчиком вредоносных, разрушающих идей, как неизлечимой заразы… Но в данном случае он был готов согласиться с теми, кого, пожалуй, недолюбливал за узколобость мнения. Она была другой. Он чувствовал неловкость за то, что даже и не пытался понять, примерить на себя её образ жизни… да и не хотел. Она была другой, и этого достаточно, чтобы задуматься о последствиях. И дело вовсе не в обиде за гнусные статейки про его команду, его семью, отношения с Асаби, которые Торесен писала с лёгкой руки своего бездушного ментора Панси Паркинсон. Инсе выглядела так, будто у неё тоже была цель. И если вдруг для её исполнения понадобится Поттер… Торесен не составит никакого труда очаровать его. Использовать. Заставить выболтать что-нибудь, а потом запихнуть это на первую полосу для сенсаций. Подумав, Скорпиус снова просунул книгу в щель между досками и медленно поплёлся вниз по лестнице. * * * Чем меньше времени оставалось до Рождества, тем больше Нора напоминала деятельный муравейник. Последние рабочие дни проходили в предпраздничной суматохе, в доме появлялись новые лица, кто-то оставался, кто-то уходил, из комнат постоянно доносились возбужденные голоса, оживлённые разговоры, шум, смех… И наконец произошло то, чего ждали все, — этим вечером гостиная преобразилась. В угол слева от камина поставили огромную ель, она была настолько большой, что понадобилось двое волшебников, чтобы удержать её левитационными чарами и бережно опустить в кадку. В воздухе мгновенно разлился аромат свежести, мороза, хвои и терпкой смолы. Ангелочки в коробке возбуждённо зазвенели, нетерпеливо подскакивая, — им не терпелось украсить собой пушистую, разлапистую красавицу. Инсе невольно поддалась ощущению чуда и праздника, заметив, что лица окружающих тоже заметно посветлели. Угрюмая Роза поднялась из своего угла, заваленного книгами, конспектами, уже выполненными домашними заданиями и программой подготовки к Ж.А.Б.А., и, застенчиво встав у кресла, не спускала блестящих светло-карих глаз с разноцветных фонариков, пока Чарли Уизли осторожно левитировал на ёлку первую гирлянду. Альбус, сцепив руки за спиной, легонько покачивался на носках, и глаза у него тоже посверкивали тёмной зеленью, как у отца. Скорпиус аккуратно придерживал Асаби, пока та цепляла на ёлку ангелочков, которых подавали ей Хьюго и круглощёкий Доминик, ещё и попискивающий что-то на французском, подпрыгивающий от счастья, как маленький, пружинящий резиновый мячик. Лили, не скрывая радости, захлопала в ладоши вместе с остальными, на секунду забыв обо всём, кроме переливающегося блеска, тёплого света, струящегося, брызжущего во все стороны от каждой стеклянной поверхности. Инсе улыбнулась в ответ на обращённую к ней застенчиво-добрую улыбку и снова почувствовала укол совести… неуловимое, но острое раскаяние, что она так вторглась в эту счастливую семью, чуждая ей и равнодушная. Она не могла заставить себя любить всё это. И не могла заставить себя полюбить Лили… Глядя, как Малфой осторожно придерживает Асаби за бёдра, пока та левитировала на ёлку свечи и ангелочков, Альбус впервые осознанно подумал, что они спят друг с другом. Наверняка же. Вот так банально — трахаются. Стаскивают одежду, ласкают, целуются, бормочут что-то, Асаби раздвигает ноги, а Скорпиус входит в неё, и она стонет под ним, извивается, кричит… Из гостиной словно выкачали весь воздух, запустив вместо него ледяной холод. Поттер содрогнулся — не внутренне, для создания образа, а по-настоящему — с мучительно-расслабленной, тошнотворной судорогой, а следом — волной мурашек, разлившейся по телу. Ноги — два негнущихся ватных валика — предательски дрогнули, но Поттер усилием воли заставил себя выпрямиться и успокоиться. Сделал долгий вдох через нос. В конце концов, он же знал об этом с самого начала. С того злополучного июльского письма, в котором Малфой довольно неуклюже и восторженно упомянул Холлингсворт впервые. Просто до каникул Асаби была всего лишь словом, картинкой на плакате, именем адресанта на конверте с еженедельным письмом… Альбус поморщился. Нужно завязывать с паранойей, если он хочет осуществления своих планов, потому что для этого ему нужна свежая голова, не забитая образами воспалённого воображения, способная рассуждать здраво и логически. Может быть, и хорошо, что всё вышло именно так. Осталось учиться всего полгода, а дальше каждый сам пойдёт своей дорогой, и если пути разойдутся в самом начале — тем лучше. Что делать восходящей звезде спорта с угрюмым одиночкой, одержимым идеей докопаться до истины и подчинить её себе?.. Поттер ответ знал. Но его больше беспокоило, что он всё не мог придумать способ аккуратно изолировать дядю Рона на время действия сыворотки от остальных, не вызвав подозрений, и сделать это тогда, когда он будет относительно трезв. И быстро. До Пасхальных каникул он не мог тянуть. * * * Она едва дождалась момента, когда сможет остаться одна. Инсе медленно прошлась по комнате, постояла у маленького прямоугольного окна с немного мутными, тёплого оттенка стеклами, сквозь которые всё, даже зимняя стужа, выглядели мягче и радостней, светлее. До двери она добралась в шесть шагов. Обратно — за пять. Грудь что-то сдавливало изнутри, словно образовавшийся в лёгких вакуум воровал каждый вдох, каждую частичку живительного кислорода, постепенно втягивая в пустоту небытия и саму Инсе, отщипывая по кусочку, как придирчивый гурман, пробующий перепелиное крылышко, запечённое в собственном соку. Она вздохнула и опустилась на кровать. Провела рукой по одеялу… Ровно под этим местом стояла её небольшая сумка, где на дне, зачарованный отвлекающими чарами, лежал фиал с воспоминанием. Мечта встряла в душу занозой. И, как и у настоящей занозы, у мечты было всего две судьбы — или быть вытащенной вовремя, или лопнуть воспаленным нарывом, сочась гноем. За ужином Инсе снова изучала Поттера-старшего. Вглядывалась в каждую морщинку на лице, вертикальную складку между бровями — как ни странно, когда он улыбался, та только глубже впечатывалась в кожу. Мистер Поттер не казался опасным, но он был непонятен ей, потому что Инсе в силу молодости не могла сообразить, как альбусоподобный, худощавый юноша из воспоминания Слагхорна, с пылающим взглядом и плотно сжатыми в последнем волевом усилии губами, превратился в домашнего, вполне себе солидного, но лишённого лоска мужчину в клетчатой фланелевой рубашке, заправленной с одного бока. Всему виной мир, пропитанный фальшивой идеологией святости героев. Герой, если он герой, должен остаться таким же звеняще-надрывным, либо… умереть. Он не может вести тихую, мирную жизнь в деревне, ночами прижиматься к жене, выносившей троих детей, в задумчивости почёсывать пробивающуюся к вечеру щетину, ходить на работу, ежегодно раздавать детям автографы в день падения Вольдеморта, лениво потягиваться, высматривая съестное на кухне… не смывать до конца зубную пасту по утрам… И как же удивительно красиво смотрелся на фоне отца Альбус. Инсе усмехнулась. Не она ли недавно, глядя на себя в зеркало, думала променять все идеи и замыслы на уют? Выкинуть из головы былое, легенды о всесильных палочках и ошмётки чужой памяти, забыть прошлую боль, начать с чистого листа… ведь у неё есть… А что у неё есть?.. Пособием Хогвартса для сироток жизнь балует её последние полгода. Его, если не разбрасываться на мелочи вроде сладкого, вполне хватало на учебники и мантии. А так… нет работы. Нет дома. Нет семьи. Только Поттер, готовая бескорыстно возиться с ней и терпеть её характер. Инсе презирала Лили за эту щенячью преданность, и себя заодно, потому что сейчас, оставшись в одиночестве, лишь с новым мягким платьем на кровати… ей так остро не хватало понимания, что в пустоте вокруг и внутри есть кто-то, кто… Да, маленькая. Неопытная, ничего не умеет. Да, наверняка просто восторженная и чересчур эмоциональная, и поэтому цепляется за неё, девушку. Но это только пока не разглядит в каком-нибудь старшекурснике настоящую любовь. Просто… если вдруг с ней будет хоть вполовину так хорошо, как с Панси. Если вдруг… у Лили же тёплые руки. Должны быть очень, кроткие, всепонимающие, всепрощающие руки с маленькими доверчивыми ладошками… Волна отвращения поднялась в Инсе от этой мысли. К себе, мягкой и удобной Поттер, к самой ситуации, заставившей подумать так… Но Поттер догадалась про неё и Панси. И намеренно касалась её сегодня, прижималась, гладила плечи якобы по-дружески… Нет. У Инсе хватит других проблем. Она просто должна быть выше, просто — мудрее, не обращать внимания на наивные провокации — агонии девичьего целомудрия. Никто и никогда не заменит ей Панси. И, если уж рассуждать здраво, Панси и была для неё — никем. Средством. Ступенькой. Соломинкой. Поэтому она смогла уйти. И на этот раз тоже не позволит минутной слабости и манящему теплу чужого тела сломать и подчинить себя. Из зеркала в до сих пор открытой дверце шкафа на Инсе покосилась всё такая же Инсе, мертвенно-бледная, только в глазах прибавился новый, сухо-стальной блеск. * * * Роза мыла посуду вместе с Асаби. Лили опять увивалась вокруг Инсе, а они вдвоём, как самые сознательные, возились на кухне. Розе нравилось приводить вещи в порядок, раскладывать их по местам… это помогало думать. Сейчас она чувствовала себя предательницей. Во-первых, потому что ей действительно понравилась Асаби. Во-вторых, потому что любовь к Малфою начала её тяготить. За краткосрочность такого отчаянного чувства, не прожившего и года, ей было, пожалуй, стыдно. Впрочем, считать, что чувство «не прожило» и «тяготило» она могла только до скрипа натирая тарелки на кухне, в тихом уединении. Стоило ей оказаться рядом с Малфоем… что ж, она уже почти привыкла к своей вынужденной немоте, отчаянным дневниковым отповедям и ярким живым галлюцинациям воображения — вот он подходит, берёт за руку, целует. Поттер практически с ней не общалась, а Роза не слишком и жалела. Холлингсворт оказалась смешливой, общительной и умела рассказывать — а ей было о чём. О детстве, об Африке и местных обычаях, о культуре, о маглах и войне, о том, как сложно было прижиться в Англии поначалу. Найдя в Розе внимательную и благодарную слушательницу, она и вовсе раскрылась, делясь своим прошлым беззастенчиво, без пафоса и без прикрас, а та боялась только одного — не дай Мерлин Асаби заговорит о Скорпиусе. Хоть словечко, полунамёк, как они познакомились или как начали встречаться… от одной мысли о такой возможности сердце Розы сжималось в тягостной судороге.