Слишком холодно

Утро пришло охрипшим и больным, как выброшенная в незнакомом городе собака возвращается домой за сотню миль обратно к безразличным хозяевам, покрытая коркой запекшейся грязи, исхудалая до резких теней меж ребрами, но живая. Альбус, щурясь на неяркий свет, сейчас казавшийся ему десятком тысяч маленьких солнц, приоткрыл слезящиеся глаза, провёл кончиками пальцев по горящим, распухшим векам и вздохнул, переворачиваясь на другой бок. Вздох получился настолько вымученно-тяжким, что Поттер мгновенно пришёл в себя, будто его окатили ледяной водой. Ощущение тела приходило медленно. Он лежал на маленькой кроватке Лили, укрытый нежно-персиковым одеялом в приторный цветочек. Желудок жалобно сжался от выворачивающего наизнанку спазма, на языке выступила горечь, а голову словно сдавило пульсирующим обручем из раскаленного добела металла. Альбус всё помнил. Альбус лежал на боку, вперив невидящий взгляд в обои. За дверью то и дело раздавались чьи-то шаги — кто-то осторожно поднимался, кто-то быстрыми шагами спускался, кто-то легкими прыжками взбегал вверх по лестнице... вниз по лестнице, снова наверх. Поттер закрыл глаза. В голове не было ни единой связной мысли, нестерпимо хотелось сладкого — ощутить, как тает во рту нежная сливочная помадка, как легко касаются губ взбитые сливки, как терпко пахнет суфле из темного шоколада на марципановых коржиках... Альбус помнил всё, помнил даже о том, что вчера поклялся себе сделать во что бы то ни стало, чем бы ни обернулось, чего бы ни стоило. Ему совсем не было страшно — в никуда единым водоворотом схлынули неуверенность, растерянность, сомнения, а боль напоминала о себе лишь глухим жжением под рёбрами, но от накатывающего волнами похмелья и то было куда больше неприятных ощущений. Торопиться ему сейчас абсолютно некуда. Зелье сварено, план готов, прошлая жизнь кажется чем-то очень далёким, делами давно минувших дней, от которых сейчас не осталось даже эха где-то внутри. Альбус чувствовал себя гусеницей, уснувшей в уютном коконе, спрятанном под ложбинкой листа, а проснувшейся уже бабочкой, совершенно другим существом, с новыми возможностями, мыслями, приоритетами... С этого момента его ничто не связывало. Ни с кем. И Альбусу больше не было от этого больно. Он порывисто откинул одеяло в сторону и сел в кровати, спустив ноги на пол. Ступни утонули в мягком ворсе ковра. Когда-то очень давно семилетний Альбус так любил лежать, укрывшись пледом, рядом с маленькой Лили и слушать, как Джеймс читает им обоим сказки. Тогда его старший брат ещё не был таким тупым занудой, а Лили по характеру куда больше походила на маленькую озорную рыжеволосую фею, свалившуюся откуда-нибудь с луны, а не на бабушку Молли. Мир меняется. Люди умирают. Альбусу всегда казалось, что его отец вечен. Кто угодно может погибнуть от как там... острого сердечного приступа?.. Да это же смешно! Острый. Сердечный. Приступ. Как у сердца может быть приступ, да ещё и острый?.. Острый — это как бритва, как лист молодой осоки или как перочинный ножик, которым дедушка Артур обрезает леску на рыболовных снастях?.. Слова потеряли своё значение, оно рассыпалось будто труха от легкого дуновения ветра. Но пока ещё это было упрямое, слепое непонимание, а вот когда Альбус подумал о матери... Обессиливающая, сковывающая ужасом волна прошла по позвоночнику. Впереди, так или иначе, но их семью ждут похороны. Пятна чёрных траурных мантий на белом снегу. Собственное отражение в гладкой, отполированной до зеркального блеска крышке гроба. Вот бы залечь в спячку на пару сотен лет, очнуться одним прекрасным утром, а вокруг никого. Ни родственников, ни друзей, ни родных. И никому из них не нужно умирать на твоих глазах, потому что они полностью защищены от смерти тяжёлой серой плитой надгробия, плотно прижавшей сверху. Потому что дважды — нельзя. Ещё одни шаги послышались с первого этажа, но на этот раз они стихли прямо у двери в комнату Лили. Альбус знал, кто сейчас стоит на лестничной площадке. Ручка повернулась с озорным металлическим щелчком, в комнату заглянул Скорпиус. Увидев, что Альбус не спит, он, робко поджав губы, переступил порог и, притворив за собой дверь, остановился в нерешительности. Он был бледен, под светлыми глазами залегла усталая просинь, резко очертив линию носа и скул. Непохоже, что за это время Малфою удалось хотя бы на минутку присесть и отдохнуть, не говоря уже о полноценном ночном сне. В лице Скорпиуса было что-то жалобное, немая просьба, обращённая к тем, кто может распоряжаться человеческой судьбой, — проснуться в завтра, и чтобы это всё — неправда. — Я просто заглянул... не нужно ли тебе чего-нибудь. Поттер вздохнул. Всё-таки он был очень благодарен Скорпиусу, что тот обошёлся без стандартного зачина «Мне очень жаль» или, что ещё хуже, «Это такая трагедия для нас всех». — Сядь, ты с ног валишься, — просто ответил он и опешил — Малфой покорно плюхнулся рядом. Маленькая кровать Лили чуть просела под его весом. Скорпиус, кажется, вообще не успел сознательно понять, что ему сказал Поттер, просто послушался, так выполняют приказ — бездумно. Альбус представил, как Малфой всю ночь дрейфовал от родственников к родственникам, от старых друзей семьи к новым, интересуясь у каждого не-нужно-ли-им-что-нибудь и обязательно выслушивая, каким Гарри Поттер был хорошим семьянином-отцом-другом-коллегой-надеждой и опорой всего магмира. Малфой... Этакий посол доброй воли, хоть и не имеющий никакого отношения к происходящему и вроде бы совершенно чужой человек, но с сердцем вдвое или даже втрое больше стандартных размеров по умолчанию. А вот он, Альбус, сын павшего героя — в данном случае уместным было бы сказать павшего с лестницы героя, — Альбус, который напился, проблевался и уснул. От собственной желчи Поттеру стало не по себе. Пришлось опять на время зажмуриться, чтобы насильно остановить бег мыслей. Кто-то снова пробежал вниз по лестнице. — Что там происходит? — сипло то ли после сна, то ли от вечерних возлияний поинтересовался Поттер, чтобы нарушить тишину. Скорпиус сидел сцепив руки в замок — так, что побелели костяшки пальцев, устало уперев локти в колени, и не смотрел в его сторону. — Снова гости. На этот раз из аврората, — ровным, безразличным тоном ответил Малфой, но в конце фразы голос всё-таки дрогнул. — Нашли что-нибудь? Скорпиус покачал головой. — Никто ничего не говорит. Судя по всему, невыразимцы знают не больше нашего. — Понятно. Поттер невольно скривился. Его вынужденное освобождение от сковывающих шаблонов и правил, нечаянное бессмертие сегодняшнего утра и легкокрылое прозрение оказались фикцией, как только в комнате появился Скорпиус. Он снова стал прежним Альбусом, который просто хотел, чтобы Малфой улыбался и был рядом. Поттер потянулся к нему и мягко расцепил напряжённо сжатые ладони, чувствуя, как тот невольно опустил голову, подавшись ему навстречу. — Ал, я не знаю, как... Не знаю, что я могу... — сбивчиво пробормотал Малфой, позволяя Поттеру бережно сжимать его руки в своих. Или просто от переутомления не понимая толком, что происходит. Сквозь новый приступ головокружения, Альбус ощутил, как от этих прикосновений у него немеют ладони, и не стал сопротивляться самому себе — тягостно вздохнув, он осторожно пристроил голову Малфою на плечо, а тот как будто только и ждал этого — чтобы придвинуться ближе и обнять, бережно покачивая на руках, как ребенка. От Малфоя пахло то ли сладким мылом, то ли выветрившимися женскими духами, оставшимися на рубашке со вчерашнего вечера, а ещё от него шло такое страшное тепло... настолько нужное, настолько важное, настолько его... что либо так — полностью и целиком, либо никак. Лучше не видеть и не вспоминать. Пережитое за последние несколько месяцев окончательно стерло с красивого фасада позолоту — где раньше бушевала неосознанная, непонятная ревность, Альбус увидел самое дно. Там не было ничего хорошего — никаких светящихся жемчужин и сундуков с сокровищами, но с другой стороны... ничего плохого не было тоже. Его желания не были ни чистыми, ни грязными, они просто там были, вполне конкретные, где-то уютно-тёплые, где-то прямолинейные и плотские, но... Он не мог и не хотел бороться за Скорпиуса, да ещё и с кем — с каким-то внезапным увлечением с сиськами и прочими женскими физиологическими особенностями. Это было слишком унизительно для той святости, которая сейчас, просачиваясь сквозь тонкие пальцы Малфоя, покалывала Альбусу кожу даже сквозь рубашку. * * * Когда один из авроров в сердцах воскликнул, обращаясь к своему напарнику: «Нужно сделать это как можно быстрее, там уже с утра рыскала эта Паркинсон!», у Инсе подкосились ноги, однако у неё хватило сил невозмутимо водрузить стопку свежевымытых тарелок на край стола. Только потом она позволила себе опуститься на стул, почему-то оказавшийся в метре от того места, где должен бы находиться. На диванчике рядом сидела бледная, полупрозрачная рыжеволосая тень с пустыми глазами — всё, что осталось от Лили к утру. Инсе внутренне содрогнулась. Она не могла сейчас позволить себе чувствовать жалость — иначе просто сойдёт с ума от горечи, от стыда, от страха. Лучше не думать, что она натворила. Нет, это всё неправда. Ей приснилось — просто кошмар. Бывает же такое — человеку видится что-то в дурном сне, но это не по-настоящему, не в реальности. Или, может быть, Инсе просто рассказали, как всё произошло, а она настолько живо представила себе это, что теперь ей кажется, что она и на самом деле что-то видела. Ну не глупость ли? Инсе даже чуть улыбнулась. Действительно, глупость. Этого не могло случиться. Так не бывает. Неосознанно, она вернулась к тарелкам, ещё одна стопка нашла свое место рядом с первой. После того, как гора грязной посуды иссякнет, можно будет помыть полы. Подмести в прихожей. Расставить по местам праздничные фужеры. Что угодно — лишь бы занять руки. Внутри всё сплелось, сжалось в тугой комок, пульсировало одним-единственным словом: «Бежать!». Куда угодно, как угодно — схватить чемодан, швырнуть в него кое-какие вещи и броситься на улицу, навстречу снегу и холоду, надеясь, что один из вьюжных вихрей подхватит её и унесёт далеко-далеко, прочь из этого мира. Инсе спасали инстинкты. Ровный, мягкий голос внутри успокаивал, возвращал в реальность, заставлял вслушиваться в доводы разума. По каким-то непонятным причинам никто так и не подошёл к ней, не задал ни одного вопроса. Гарри Поттер мертв и уже не может рассказать невыразимцам, что произошло. А значит, если Инсе хочет жить (сама она сейчас не была в этом уверена, но на первый план выступило мощное, звериное чувство самосохранения), то должна остаться на месте. Не выдать себя. Быть спокойной. Выглядеть убитой горем. Мыть тарелки. И всё бы ничего, если бы не Лили. От одной мысли о Поттер Инсе хотелось свернуться в клубочек в каком-нибудь углу и жалобно заскулить. На кухню заглянул дядя Рон. Коротко кивнув Инсе, он вытащил из кладовой две покрытых пылью бутылки огневиски, и на обратном пути бережно потрепал по плечу Лили. Та молча проводила его отсутствующим взглядом и, только когда тот замер на пороге, вдруг встрепенулась: — Как мама? Дядя Рон вздрогнул, будто не было ничего на свете ужасней этого вопроса, и тяжело развернулся. — Сейчас с ней Гермиона. Целители дали ей три порции Умиротворяющего бальзама, но он не подействовал. Видимо, дядя Рон надеялся, что содержимое бутылок у него подмышкой справится с задачей куда лучше. Когда его шаги стихли, Лили покачала головой и устало сощурилась, невнятно пробормотав: — Мне кажется, я совсем не понимаю, что происходит... — Тебе нужно отдохнуть, — нашла в себе силы ответить Инсе. — Знаю, — кивнула Лили. — Знаю. Не могу... Потом... Инсе, мне так плохо. И так... т-так, — сглотнув подступившие к горлу сухие рыдания, Лили выдохнула: — Так стыдно... — За что? — недоумевая, Инсе повернулась к ней. Лили понурившись изучала свои руки, лежащие на коленях. — Я не хочу туда идти. Я знаю, что должна. Помочь. Утешить. Ведь маме тяжело... но она такая... страшная. И я так хотела, чтобы у тебя было хорошее Рождество, — снова всхлипнула она. Инсе захотелось её ударить. В груди невыносимо жгло — так, наверное, чувствуется слепая, но беззубая ненависть. Ну почему?.. Почему Поттер только делает все ещё хуже?.. Ударить — чтобы вышибить из головы Поттер эту сентиментальную дурь. Зачем врать? Да они даже подругами никогда толком не были, просто проводили время вместе, потому что Поттер умела быть ненавязчивой, умела не мешать и отлично разбиралась в зельях. Потому что разные курсы и разные факультеты давали мало возможностей для общения, то есть — давали ровно столько, сколько нужно было для Инсе, чтобы не чувствовать себя привязанной, чтобы не взваливать на себя ответственность за какую-то романтичную и наивную малолетку. Малолетка не просто не устраивала истерик. Не просто сносила молча. Она брала всю ответственность на себя. — Прости, прости что всё так вышло, — прошептала Лили. Да. Прости, что смерть её отца, в которой ты приняла немалое участие, испортила тебе Рождество. Нет, такой трактовки событий Инсе, перед глазами у которой все ещё стояло искажённое болью лицо Гарри Поттера, не могла вынести. — Лили, я тебя умоляю... прекрати. — Прости... — снова извинилась она. — Я, наверное, не понимаю, что говорю. Инсе, мне так плохо, — повторила Поттер, не поднимая головы. Торесен отставила в сторону праздничные тарелки с золотой каймой. Вытерла руки жестким кухонным полотенцем и нечеловеческим усилием заставила себя не давать волю эмоциям. Убедившись, что внутри всё окаменело, она присела рядом с Лили и притянула её к себе. Когда на губах Поттер дрогнула благодарная улыбка — дрогнула и тут же потухла, Инсе мысленно причислила её к лику святых, а себя записала в великомученицы. Оказывается, не так-то легко вытравить из сердца церковь Святого Доминго. Теплое дыхание Лили, её волосы и ресницы щекотали Инсе шею. Уткнувшись носом Поттер в макушку, она устало закрыла глаза — ночь без сна давала о себе знать. А ещё — чтобы не видеть, как во все ещё праздничной прическе лукавым аквамарином поблёскивала крылышками стрекоза. Проступив сквозь плотную пелену туч и озарив жёлтым занавески, в кухню заглянуло солнце. Нора затихла. Кажется, кто-то из друзей семьи отправился в аврорат, гости окончательно разошлись... остальные, измотанные и убитые горем, разбрелись по комнатам. Нора замерла, как в летаргическом сне. Инсе осторожно отклонилась назад, облокотившись о спинку дивана, и не шевелилась долго-долго, пока дыхание Лили не стало мягким, ровным и поверхностным. Протянув руку, Инсе, чуть касаясь, провела по её волосам и вытащила из прически злополучную стрекозу. Но самым страшным было то, что в этой сонной, измотанной тишине ей снова пришло в голову, что она теперь владелица Старшей палочки.