Слишком холодно

Малфой сдержанно вздохнул. Он сделал в эту ночь так много полезного и хорошего только потому, что всячески увиливал от единственного по-настоящему важного дела. Да и кто мог винить его в этом? Перед глазами до сих пор кружились картинки вчерашнего вечера. Конвульсивно содрогающаяся спина Альбуса, лужа рвоты рядом, то, как он тащил Поттера в ванную, а тот хрипел при каждом вдохе точно раненое животное, истекающее кровью. Неужели у всех так? В шестнадцать он думал только о недоделанных домашних заданиях, об итоговом тесте по Травологии в пятницу, о том, как станет мировой звездой квиддича, как они с Альбусом пойдут рыбачить на озеро в мэноре на летних каникулах, и солнечные блики будут играть на воде, и утки — плавать в зарослях, шурша камышами, а потом, может быть, выведут своё потомство на прогулку, и стайка коричнево-жёлтых утят будет плескаться у самого берега, прячась в ветвях старых ив, склонившихся к воде... В семнадцать мир словно сорвался с цепи. Малфой перестал понимать, кто он и чего хочет, но теперь у него есть Контракт с клубом, как пожизненное рабство, Асаби, которой он незаметно сам для себя умудрился чего-то наобещать, Поттер, за которым нужно постоянно следить, чтобы не вляпался в историю, а он всё равно вляпывался — и этот сорвавшийся с цепи мир всячески Альбусу помогал, подсовывая то нужные статьи, то книги, пока это всё наконец не вылилось в... в Трелони. Хорошо, что Скорпиус вспоминал о ней не так часто и не мучился кошмарами. Что чувствует Альбус, Малфой не спрашивал, да и не хотел знать. В какой-то момент ему всерьёз начало казаться, что одной случайной смертью всё и закончится, мироздание успокоилось и решило — хватит с них. Не тут-то было. Скорпиус не привык испытывать столько всего одновременно. Эмоции, бьющие через край, причиняли дискомфорт. Раньше всё было так просто: папа, мама, Хогвартс, Альбус, квиддич, он. Проблемы решались, за зимой следовала весна, потом лето, осень, бег времени был размеренным и неостановимым — и в этом была только уютная прелесть предсказуемости, дававшая надежду и защиту. Впервые в жизни Малфой на собственной шкуре прочувствовал, что для кого-то весна может больше никогда и не наступить, впервые столкнулся с неизбежностью смерти так близко, осознал, насколько нелепо может закончиться жизнь любого, даже такого героя как Гарри Поттер, что уж говорить о простых смертных вроде него. Ах, если бы он мог на этом и успокоиться — но мысли несли его дальше, ещё дальше, в те места и закоулки собственного разума, где Скорпиус из-за своей открытости и доброты никогда не был, и там было очень, очень страшно, и безмерно темно. Малфой наконец так ярко понял, что путал твердое с теплым. Да, ему удалось внушить себе, что Альбус просто тяжело переживает случившееся, что ревнует его к Асаби, потому что Скорпиус отказался бегать за ним собачкой и раскритиковал его самовольное и эгоистичное поведение, что Поттер спелся с Инсе, которая в глазах Малфоя была не то что нехорошей... но уж явно не подходящей компанией для и без того замороченного Альбуса... Путал теплое с твердым. Во-первых, Альбус — вещь-в-себе-сама-по-себе, никакая Торесен не могла на него повлиять, если бы у него не было собственных мыслей в голове. А они были. Малфой просто не знал их и позволил себе обманываться — ведь в последние шесть лет Поттер с каждой новой идеей бежал к нему. Выходит, у Альбуса, дурьей этой башки, всё-таки есть ещё какой-то план, и Малфой готов был флоббер-червя проглотить, если этот план не рискованней и не страшнее последнего, угробившего Трелони. Во-вторых, чувства. Их можно обострить обстоятельствами, на них можно не обращать внимания, прятать, стимулировать или наоборот приглушать... Они могут смешиваться в разных пропорциях в невообразимый коктейль эмоций, но если в коктейле нет корицы — то её там нет. А если есть — то бесполезно врать себе, убеждая, что такой привкус на самом деле даёт сочетание гвоздики и имбиря. Про коктейли Малфой думал потому, что думать о собственных чувствах в таком ключе было легче абстрагировавшись. Ещё — потому что у Поттера были ледяные руки. Настолько холодные, что почти обжигали. На краткую секунду Скорпиус решил, что у Альбуса жар. Может, даже нужно позвать целителей, чтобы они сделали хоть что-то. Целители... А если Альбуса заберут в Мунго? А вдруг тот сойдет с ума и остаток дней проведет в палате Януса Тики? Вдруг он снова натворит что-нибудь, и на этот раз либо пострадает сам, либо нарушение магических законов не сойдёт ему с рук? И неизвестно, куда Поттера занесет, учитывая, что он потерял не только отца, но и единственного человека, который хоть как-то сдерживал его авторитетом. Малфой вздохнул. Ему ужасно хотелось спать, он вымотался и набегался за ночь так, что ноги гудели, а в ушах стоял звон, но испуг слишком обострил чувства, чтобы можно было просто так расслабиться, улечься на маленькую кровать Лили и забыть обо всём, обо всём забыть. Альбус все пытался полуосознанно свернуться клубком на его плече, сжавшись в комок, задрав ноги почти до грудной клетки, и Скорпиус продолжал держать его как великовозрастного младенца, прижимая к себе, и больше ничего, ни-че-го в жизни в тот момент не было для него важнее. Жалость? Да, и тысячу раз да. Даже врагу он не пожелал бы сейчас оказаться на месте Поттера. Беспомощность? Всегда пожалуйста — кто знает, в чьём доме завтра ступеньки на лестнице вдруг окажутся слишком скользкими? А послезавтра? А потом, каждый день... Боль? Да сколько угодно. Но хуже всего был страх. И ладно бы бояться за других — к этому Скорпиус привык. Привык переживать за Альбуса, к примеру, что тот пойдёт по неверному пути, что поступит неправильно и сделает хуже сам себе, но плотину наконец прорвало — беспокойство за Поттера было полностью перекрыто, смыто мощной волной эгоистичного страха, что ему, Скорпиусу, придется как-то дальше без него. Это он, Малфой, лишится Альбуса, — вот где так гадко затаился самый настоящий, животный ужас. И чем теснее прижимался сейчас к нему Поттер, чем крепче обнимал его Малфой, тем хуже ему становилось, тем острее ощущалась чистая, незамутненная паника. Поттер может делать что угодно: травить прорицательниц пачками, портить ему жизнь, издеваться, а сам Скорпиус может быть где угодно — на другом континенте, играя в товарищеском матче, может путешествовать с Асаби, но если с Поттером что-то случится — хоть что-нибудь, он этого не переживет. И Малфою было страшно, но не за Альбуса, а за себя, того себя, который остался без него. Такое странное, обреченное чувство. Скорпиус осторожно потрепал Поттера по макушке, впутавшись пальцами в его растрепанные, отросшие почти до плеч волосы, жесткие и прохладные на ощупь, даже не зная — он утешает его или пытается кое-как успокоиться. Малфой больше не мог себя обманывать и делать вид, что не чувствует, как в ответ его шеи раз за разом, беспорядочно — то с сильным нажимом, то едва уловимо, касаются теплые, иссушающе-нежные губы. Он больше не мог оправдываться тем, что Поттер якобы в неадеквате, что у него температура-обморожение-стресс-пищевое отравление-сглаз-расстройство мышления — да что угодно. Нет, Альбус прекрасно знал, что делал, каждым движением знал, с самого начала. Не знал он, Скорпиус, полный кретин, как не догадывался и о Розе Уизли. Поттер тут был вообще ни при чем, Малфой сам наслаждался каждой лаской, продолжая безотчетно перебирать его волосы, накручивая тяжелые, непослушные прядки на пальцы. Жар, отравление или бред вполне могли быть как раз у него, потому что чем еще объяснить вырвавшийся из горла протяжный, почти беззвучный всхлип, когда Альбус умильно лизнул его за ухом. Поттер встрепенулся и поднял на Скорпиуса чуть удивленные, лихорадочно блестящие глаза. Малфой наклонился и поцеловал его первым. Понимая, что он, безумный идиот, наплевав, что где-то по дому бродит его девушка, ласкает собственного друга, у которого меньше дня назад погиб отец. Скорпиус его целовал. Впервые в жизни так, будто действительно хотел этого, позволяя Альбусу прижиматься ещё крепче, перехватывать губами его язык и бережно втягивать себе в рот, слепо водить под рубашкой ладонями по спине, впиваясь в кожу пальцами. Впервые в жизни это Малфой нуждался в нем, а не наоборот, и Поттер ощущал себя невыносимо желанным и полностью защищенным от всего на свете, а ещё — тающим от тепла куском масла. Ещё совсем чуть-чуть — и от него не останется ничего, кроме впитавшегося в рубашку Малфоя жирного пятна, абсолютно счастливого жирного пятна. Альбус тяжело обмяк на руках Скорпиуса, понимая, что точно упал бы — даже сидя он чувствовал, как подкашиваются ноги, да что там ноги — руки, голова, туловище, подкашивалось всё, что было на это способно, даже в пальцах появилась мелкая дрожь. Под его весом Скорпиус сполз на бок, на кровать, и Поттер оказался сверху. Как страшно — стоило только отказаться от него, поверить, что потерял навсегда, что Малфой и в самом деле не сможет любить его так, как нужно, как бы Альбус ни пытался... И — вот он: прямо под ним, расслабленно лежащий на одеяле, с тяжело вздымающейся и опадающей грудью, румянцем, залившим щеки, и влажными, приоткрытыми губами. Самое красивое зрелище, которое Поттеру приходилось видеть в своей жизни. И это происходит в реальности, с ним, сейчас. Альбус мягко подался вперед, чтобы поцеловать Малфоя ещё раз, но в эту же секунду кто-то постучал. — Альбус, ты тут? — раздалось за дверью. Молниеносно вскочив и пытаясь одним движением поправить одежду, Поттер мысленно поблагодарил неизвестно кого за то, что у него такая вежливая и тактичная сестра. — Да, Лили, — ответил он, как только Скорпиус тоже кое-как привел себя в порядок. Хотя вид у него по-прежнему был такой, будто его застали на месте преступления. — Ал, — тихо, почти шепотом сказала она, просунув в дверной проём только голову, — пойдём скорее, пожалуйста. Тебя... мама ищет. И словно не было этого коротенького счастья, наполненного сумасшедшим удовольствием. Настоящее вернулось к Альбусу, и было оно совсем не радужным. — Хорошо, — кивнул он. — Подождёшь? — спросил, повернувшись к Скорпиусу и по его глазам уже понимая, что тот при первой же возможности убежит. Когда дверь за ними закрылась, Малфой уронил голову на руки. Сердце всё ещё учащенно билось, колошматя в грудную клетку, как заключенный, просящийся на волю. Решать вопросы слезами он перестал уже лет в шесть, но сейчас ему как никогда хотелось просто разрыдаться. В гостевой спальне на третьем этаже царил сумрак. Шторы были плотно задернуты, несколько свечей, источающих успокаивающие, сонные пары, покачивались в воздухе у изголовья. Наверняка дело в освещении, но Альбусу показалось, что в разметанных по подушке волосах матери проявилась злая, бездушная седина. Джинни не спала. Сцепив руки на одеяле, она смотрела куда-то в сторону — то ли на занавешенный квадрат окна, то ли на висящую на стене подарочную фарфоровую тарелку с морским пейзажем, то ли на гортензии, вышитые ещё бабушкой Молли на обивке кресла в углу. У кровати сидела тетя Гермиона, рядом с ней бесшумно подпрыгивали спицы с вязанием, которое было уже настолько длинным, что падало складками на пол, но она этого, казалось, не замечала. Увидев Альбуса, она едва заметно улыбнулась. Поттер попытался улыбнуться в ответ, но губы не слушались. — Мам? — осторожно позвал он. Джинни повернула голову — медленно, так медленно, будто ей приходилось бороться с парализующим заклятьем. — Мам, — в два шага он оказался у её кровати и сжал лежащие на одеяле руки. Они были теплыми и очень сухими, точно покрытыми тонким слоем пергаментной бумаги или глины, а ещё — это были руки его матери. — Дорогой, — лицо Джинни озарила улыбка. — Мама, это я, Альбус! — Поттер насколько мог бережно погладил её по плечу. — Как ты себя чувствуешь? — Помоги мне встать, так много дел, — она попыталась приподняться, но была настолько слаба, что тут же опустилась обратно на подушки. — Нужно позвать Альбуса, пусть приведет в порядок розы. Поттер крепче сжал её руку: — Я тут. Альбус. А потом внезапно понял, что никаких роз у них в Норе не было и в помине. — Я же говорила, Гарри, что ты жив, — мама не отрываясь смотрела на него. — Мне говорят, что ты умер, вот чудаки, а я им всем говорила. Мне столько раз говорили, что ты умер... А я говорила, что... Нужно найти Альбуса. Тот силой заставил себя остаться на месте, хотя больше всего хотелось отпрянуть и бежать, бежать отсюда, из Норы, из Англии, прочь с этой планеты. — Мама, — одними губами произнес Поттер. Гермиона неслышно приподнялась со своего места и потянулась за волшебной палочкой. — Хорошо, мы приведем тебе Альбуса. Вот, — она осторожно поднесла ко рту Джинни ещё один пузырек, — выпей это и постарайся заснуть. А мы с Гарри пойдём поищем Альбуса, да, Гарри? Поттер отрешенно кивнул, глядя, как мать пьёт предложенное зелье. Он будто бы врос в пол и не шевелился, пока Гермиона не взяла его под руку, подталкивая к дверям. — Найдите его обязательно, — бормотала им вслед Джинни. — Альбус такой непоседа, ты же знаешь. Я так его люблю... Поттер шел к выходу из спальни, боясь оглянуться, оставляя за собой ошметки собственных окровавленных внутренностей. — Лучше её больше не тревожить. Я думала, ей полегчает, когда она увидит тебя, а оказалось, что у твоей мамы начался бред, — извиняющимся тоном прошептала тётя Гермиона, остановившись на пороге. Тут было больше света, и Альбус заметил, что синяки у неё под глазами почти по-настоящему чёрные, с зеленцой по краям, будто не от усталости, а словно её на самом деле кто-то ударил. — Вам нужно отдохнуть, — только и смог ответить Поттер. — Обязательно. Через час меня сменит Рон, а потом Джордж. И ты... иди, постарайся поспать. Это такое время, его просто... — она закусила губу, сдержав рвущийся наружу всхлип. — Просто нужно пережить. Потом будет легче. Твоя мама обязательно поправится, это побочный эффект от зелий. К следующему утру она будет в порядке, — пообещала тетя Гермиона. — Иди. Альбус тяжело развернулся и побрел вниз, по пути считая ступеньки и крепко держась за перила. Обязательно поправится. Будет в порядке. Про отца тоже говорили, что травма пустяковая и нет причин для беспокойства... Поттеру захотелось выложить всю правду Малфою. Пусть Скорпиус, узнав, что он задумал, посмотрит с таким отвращением, с каким смотрят на самое низкое и жалкое, подлое и тщедушное созданьице на целом свете, пусть возненавидит его раз и навсегда, пусть презирает, пусть откажется... И тогда, если что-то случится, расхлёбывать кашу, которую заварил, будет он один. И не пострадает больше никто. Альбус спустился на кухню, потому что дальше спускаться было уже некуда.