Слишком холодно

Снег хрустел под ногами. Частое дыхание Лили поднималось в воздух облачками пара и оседало инеем на её волосах, отчего пряди у лица казались седыми. Она не плакала, просто шла вперед по узкой дорожке, огибающей Нору и ведущей к саду, так быстро, что Инсе с трудом поспевала за ней. Все вокруг было белым до рези в глазах, и на фоне этой чистой безмятежности рыжая шевелюра Лили, её гриффиндорский шарф, кое-как обмотанный вокруг шеи, темно-бордовое пальто и раскрасневшиеся от мороза и ходьбы щеки казались воспаленной царапиной, окровавленной ссадиной в пространстве. Инсе сдалась. Если её что-то тревожило, она не умела расслабляться, гоняла одни и те же размышления по кругу, как стайку упитанных хомяков в колесе, пока, совсем обессиленная и измотанная, не засыпала под утро. В этот раз, видимо, чтобы не потерять рассудок, пытливому сознанию пришлось пойти на беспрецедентные жертвы — ни одной мысли. Ни одной маленькой, захудалой, плохонькой идейки, ни одного чувства, ни одного образа, приглушены до максимума все ощущения — цвета, вкуса, пространства. Осталось одно удобное яркое пятно в виде Лили, и Торесен брела за ним, не понимая, что в расстегнутый левый сапог набился снег, а открытое горло онемело от холодного воздуха, который она, запыхавшись, хватала ртом как выброшенная из воды рыбка. Снег хрустел под ногами. Вокруг царила нереальная, подчеркнуто хрупкая, волшебная красота, настолько воздушная, что искристые снежинки казались искусственными, а скопившиеся за ночь сугробы — дорогостоящей декорацией, над которой часами трудились специально обученные для создания живописных ландшафтов и пейзажей специалисты. Будто испугавшись чего-то впереди, Поттер остановилась так резко, что Инсе едва успела вовремя среагировать, чтобы не сбить её с ног. — Что? — сипло выдохнула Торесен, начиная подозревать, что этот их полубезумный поход прямо-вперед-не-знаю-куда скажется на её горле самым убийственным образом, а болеть она ненавидела с детства. Вялое, потеющее, беспомощное и обессиленное тело, вполне способное и умереть без надлежащего лечения, так как не в состоянии самостоятельно справиться с инфекцией, которая меньше его в миллионы раз... Ещё одно и очевидно лишнее напоминание о том, что ты хрупок и беззащитен, не крепче только проклюнувшейся из яйца слепой бесперой птички с мягким клювом. — Устала. Как я устала, — Поттер повернулась к Инсе боком и плюхнулась прямо в снег, широко раскинув руки. Сходство с рваной раной стало почти неприличным, концы шарфа, разметавшиеся в стороны, гротескными алыми полосами лежали на белом — кто-нибудь, остановите кровь. Обычные для Англии осенние простуды как правило обходили Инсе стороной, хотя она не могла похвастаться, что ей всегда хватало качественной теплой одежды и хорошей непромокаемой обуви. Даже сейчас, когда помимо денег из хогвартского фонда в её распоряжении появились небольшие суммы, заработанные своими силами, одежды в дорожной сумке Инсе не слишком прибавилось — да и это случилось только благодаря Панси, которая силком затащила Инсе в магазин и заставила выбрать несколько новых вещей. Инсе ворчала, сопротивлялась, с недовольной мордашкой примеряла платья и юбки, и только одно место вызвало у неё чувство детского, до слез, восторга — элитный бутик нижнего белья. Нереальное, изысканное и чарующее волшебство для избранных, нет-нет, совсем не таких, как она, а для по-настоящему красивых девушек-принцесс, которым жизнь заботливо преподнесла все свои дары, положив к изящным тонким ножкам в тончайших чулочках и туфельках ручной работы, подошва которых не знала ничего грубее красной ковровой дорожки. Кружева, атласные ленты, гипюр, шелковые бантики, миниатюрные подвески и кокетливые подвязки, корсеты, чулки, вырезы и прозрачные вставки, шнуровки и ажурные выточки... Будто зачарованная, она разглядывала эти непременные атрибуты каждой уважающей себя женщины, проводила по ткани пальцами, едва касаясь, и совсем не замечала, что Панси, чуть склонив голову набок, внимательно наблюдает за её реакцией с молчаливым пониманием во взгляде. Странно, наверное, но если бы Инсе хоть раз пришлось выбирать самое счастливое свое воспоминание, чтобы вызвать Патронуса, она бы ни минуты не сомневалась — вот там, в примерочной, напротив зеркала, сама с собой, сама себе королева, а за спиной еще с десяток новых комплектов, ждущих своей очереди. А самое главное — все это только для неё, можно никому-никому не показывать, кто догадается, что под обычной школьной формой на необщительной и строгой старосте Рейвенкло... Никому-никому, даже Панси. Панси... Изящно воткнутый в спину нож, который с момента их последней встречи Инсе носила как аксессуар, шевельнулся, снова разрывая ткани и царапая кости. Струйки свежей крови живописными подтеками разукрасили кожу. Кто-нибудь, остановите... Боли не было — отчаяние, сожаление, чувство потерянности, желание вернуться... видимо, попросту иссякли, осталась только благодарность и память о хорошем, о том, чего в её жизни никогда не было бы без Панси. Она присела рядом с Лили и попыталась вытряхнуть снег, забившийся в расстегнутый сапог. — Все будет хорошо, — зачем-то сказала Инсе покрасневшим от холода рукам. Лили глубоко вздохнула и открыла глаза в небо. Из-за низкой облачности оно выглядело серовато-белым, однотонным и сплошным, отчего голова немного кружилась и казалось, что это оно — внизу, а ты еще секунда и упадешь прямо в облака. Спина мгновенно закоченела, холод вкупе со свежим воздухом сделал свое дело — Лили полегчало. В Норе было невыносимо — душно, страшно и тесно. Болезненная суета отравляла воздух, а этим падальщикам из Аврората, казалось, не будет конца. И всем нужна была то Джинни, то свидетели, то ответы на смешные вопросы. Здесь, в сугробе, царили спокойствие и чистота. Чего Лили совсем не ожидала, так это того, что Инсе потащится за ней. Что будет сидеть сейчас рядом, выдыхая осторожно «Все будет хорошо». Ведь такое не говорят просто так, особенно черствые сухари вроде Торесен. Не бывает... просто так, особенно теплых, притягивающих к себе рук и успокаивающих прикосновений. Если бы она только знала, эта дурная Инсе, как важно Лили сейчас слышать это и как ей хочется, чтобы она наконец поняла — все поняла... то она бы молчала, наверное. Она бы упрямо обходила Поттер стороной, пытаясь сделать вид, что та ей безразлична. Лили украдкой посмотрела на Торесен — на её немного отстраненное лицо, точеный профиль, рассеянный и какой-то больной взгляд... Если бы та только знала, какая надежда сейчас прорастает в Лили, выворачивая грудную клетку, неумолимо круша ребра и вытягивая осторожные нити побегов к свету, надежда, которую можно вырвать из тела только вместе с жизнью, которая не умирает последней, потому что не умеет умирать. * * * К вечеру Джинни немного отошла. Дядя Рон и тетя Гермиона не оставляли её одну ни на секунду, даже когда она на несколько минут проваливалась в зыбкую дрему, а Лили надтреснутым, сбивающимся голосом все-таки упросила маму выпить хотя бы несколько ложек бульона, которые подносила к её рту дрожащими руками, тщетно стараясь не плакать. Горячий отвар из целебных трав и ягод придал Джинни сил, и она окончательно пришла в себя, хотя по-прежнему едва могла шевельнуться от нервного истощения и усталости. Когда стало ясно, что самый тяжелый период миновал и её здоровью — ни физическому, ни умственному — ничто не угрожает, окружающим заметно полегчало. Мрачная, суровая и давящая атмосфера последних суток стала постепенно рассеиваться, теперь, когда собравшиеся могли немного расслабиться и действительно прочувствовать, осознать, что произошло, главной скрипкой зазвучали, прошивая стены насквозь и острыми иглами вонзаясь прямо в душу, скорбь и горечь. Нельзя было спуститься с верхнего этажа на первый, чтобы не услышать за какой-нибудь из дверей сдавленные рыдания, чтобы не уловить, как украдкой смахивает слезу дядя Джордж или дядя Рон, чтобы не увидеть, как кто-то отнимает от покрасневшего лица влажный платок. Лили сама только начинала понимать, что... что у неё умер отец. Как это жутко звучит. Страх за маму поначалу перекрыл это чувство, Лили будто бы онемела внутри и как робот делала то, что должна была. Теперь... Память назойливо, раз за разом, с нечеловеческой жестокостью подбрасывала ей цветные и яркие картинки: Лили четыре и она ревет так, что даже Джеймс испуганно поглядывает на неё с нижних веток растущей у крыльца липы. Лили нечаянно подвернула ногу, пытаясь взобраться на широкие перила, чтобы быть поближе к брату, а еще к липе, она усыпана цветом и чудно пахнет. Теперь должна пройти всего пара минут — и боль утихнет, потому что начнет действовать зелье, но Лили еще совсем ребенок и не понимает этого, она понимает только, что очень болит лодыжка и во рту до тошноты горько и невкусно от гадости, которую её заставили выпить. И что мама смотрит на всех так, будто сейчас достанется даже бегающим во дворе цыплятам. Захлебываясь плачем, Лили стискивает в кулачки любимую папину футболку и прижимается лбом к его плечу, обиженно отворачиваясь от злого и жестокого мира. Ей не страшно, у неё же есть папа. Вокруг буйными зелеными волнами плещется зелень парка, Лили пять, она гордо вышагивает в новом платье и лакированных красных туфельках, в одной руке огромный рожок многоцветного, переливающегося радугой мороженого, в другой — теплая и по детским меркам огромная ладонь отца, способная укрыть и защитить от всего на свете. Лили шесть. Она уже большая, но все еще меньше огромной горы её рождественских подарков. Лили знает, что детская модель Нимбуса, завернутая в плотную, приятно шуршащую обертку, — от папы. Лили десять. В следующем году она поедет в Хогвартс, чтобы быть вместе с двумя её неугомонными братьями. Джеймс уже почти взрослый, а Альбус будет всего на курс выше. Лили думает, что хочет попасть в Гриффиндор, хотя и любит буку Альбуса сильнее Джеймса, потому что ей хочется быть совсем как папа. Она в сотый раз просит отца рассказать ей про замок, про школу, про Турнир Трех Волшебников, и тот послушно рассказывает, разумеется, умалчивая о Вольдеморте, стараясь уберечь дочь от травмирующих подробностей. Лили знает, что её папа — настоящий герой, такие бывают только в сказках. Лили скоро шестнадцать. Отец больше никогда не улыбнется ей, а мама, хоть и пытается улыбаться, но у неё не хватает мужества, и Лили должна быть сильной за всех. Она возвращается к себе в спальню смертельно уставшей, только для того, чтобы повесить на себя еще одну ответственность — застуженную Инсе с пунцовыми щеками и внезапно поголубевшими от жара глазами. Приходится идти за Бодроперцовым и ещё одной порцией бульона, на этот раз для Торесен. Зря, наверное, она взвалила на себя столько всего. В её возрасте девочки должны думать о нарядах и кавалерах. Лили осторожно придерживала ладонью чашку, пока Инсе пила бульон, не потому что Торесен была слишком слаба, а потому, что она не спорила, а Лили нравилось касаться её рук. Ей нравилось думать, что она заботится об Инсе, вот и все. И ночью, когда под действием зелья жар начал спадать, а на лбу Инсе выступила испарина, Лили осторожно прижалась губами к её виску, чтобы проверить, нет ли температуры. Полуправда — хорошее оправдание. Взяв одеяло со своей кровати, Лили осторожно пристроилась на боку рядом с Инсе. — Рыжая, — недовольно пробормотала та в полусне. — Я просто полежу с тобой, хорошо? — попросилась она. Инсе ответила тяжким вздохом, что можно было расценивать как согласие. Почти поднырнув под её лежащую на одеяле руку, Лили прильнула к Торесен и зажмурилась, ожидая второго тяжкого вздоха. Вместо этого Инсе придвинулась ближе. Щурясь от накатившего тепла, Поттер впервые за последние дни позволила себе расслабиться так, что по телу пробежала судорога. Детские воспоминания снова нашли её, и Лили с каким-то мстительным, мазохистским удовольствием снова и снова окуналась в них, проживая заново. Слезы хлынули наружу как вода из прорвавшейся плотины, Лили не успевала смаргивать их, они бежали по щекам, впитываясь в наволочку, скользили ручейками по шее, текли, текли, текли... и с каждым вдохом свинцовая тяжесть, засевшая внутри, выходила наружу. Торесен не спала. Именно сейчас, в эту самую минуту, она была с ней, была рядом, позволяя Лили цепляться за её руку как за спасительную соломинку.