Attempt

      Крессида складывает пальцы «камерой», когда её в очередной раз просят не снимать. Капитолийцы не любят выносить своих секретов наружу, и её это немало раздражает. Все эти тошнотворные парики, под которыми прячутся лысые, как крысиные хвосты, головы; странные вина, напоминающие по вкусу рвотное, текут в лощеные глотки. Столы ломятся от всевозможных яств, которые можно только представить, а под скатертью очередной богатей залезает под юбку прислуги. Старухи суют повсюду свои напудренные до бела носы и кривят проволочные губы, хвастаются брюликами из новой коллекции, избавляются от съеденного.       Крессида улыбается, ведь быть журналистом, значит, быть дружелюбной, не мешать лицемерам веселиться, не замечать творящихся кошмаров и снимать только красивые картинки. Всё предельно просто и понятно. Не хочешь сдохнуть в одном из подвалов — улыбайся и включай камеру, когда нужно. Никому не интересно мнение журналистов, репортёров, тех, кто так или иначе окажется за кадром, кого забудут и никогда не вспомнят, даже обломков после шторма не вынесет.       Напыщенная капитолийка размахивает цветастым веером и игриво шепчет в камеру. Она до сих пор верит, что привлекательна и желанна, что её сумасшедшие бредни кто-то будет слушать. Парик сползает в сторону, открывая лоб, морщинистая грудь вываливается из корсажа, а с браслетов стёрлась позолота. Разорившаяся кокетка всё ещё пытается схватить за хвост пресловутую удачу, кривится и поправляет зелёные патлы. А после никому не нужного интервью снова хватает под локоть очередного красавчика в надежде выбить из него ещё одно дорогое платье.       Крессида засовывает в рот виноградину, подмигивает своим ребятам, не давая им совсем упасть духом. Все эти приёмы и званые ужины выматывают, особенно, если замечаешь то, что сокрыто от чужих глаз. Это стало уже профессиональной привычкой — видеть всё и молчать. Закидывать в рот виноград, брезгливо отставлять бокалы и улыбаться всем, кто скалится в камеру. Главное, потом вырезать лужи рвоты на заднем плане.       Она снова улыбается и подмигивает своей команде. Может быть, им когда-нибудь пригодится отснятый материал, и они, наконец-то, смогут говорить громко. А пока репортёры и журналисты тщательно прячут добытый компромат, в надежде на то, что кукловоды ослабят нити.

***

      Крессида складывает пальцы «камерой», когда её в очередной раз просят не снимать. Этот ролик должен выйти эффектным, и нежелание Китнисс записывать его — не повод отправлять всё к чертям. Девчонка ещё не понимает, сколько тлеющих углей в ней, сколько всего можно разжечь заново, стоит только увидеть убитый горем народ. Этот ролик должен помочь народу, открыть глаза тем, кто не хочет видеть, показать врагу, что повстанцы сильны, как никогда. Все слишком долго боялись и жили под куполом правительства, чтобы дать задний ход и снова забиться в свои норы.       И вот они, болезные и изголодавшиеся, те, что не выживут, потенциальные мертвецы. Но медсёстры и врачи упорно тянут их вверх, перевязывая раны грязными тряпками. Их пытаются спасти, даже понимая всю безвыходность положения. Это и отличает народ от правительства. Бедняки не оставляют своих, они — могучая сила, армия, в которой бойцы заботятся друг о друге. А власти, власти готовы сжечь собственных солдат, если так будет нужно; Сноу ненавидит раненных.       Крессида старательно прячет улыбку, глядя на то, как Эвердин общается с больными. Её не покидает чувство какой-то странной одухотворённости. Этого банального единства, когда ты становишься частью грандиозного плана. Руки и камеры репортёров работают во благо общей цели, они создают то, что через много лет будут пересматривать, как исторические хроники. Съёмочная группа делает то, о чём мечтала всегда. Она показывает людям правду.

***

      Крессида складывает пальцы «камерой», когда её в очередной раз просят не снимать. Где-то в глубине катакомб рычат переродки, заставляя в который раз за день понять, что война — это не развлечение. В тылу врага не улыбаются и не думают о том, какой ракурс взять было бы лучше. Это важно, когда твёрдо уверен в том, что тебя заберут, посадят на спасительный планолёт и отправят доделывать очередной ролик. Под тонной земли их никто не найдёт и не услышит, кроме идущих по пятам переродков. Добрая Койн не протянет руку и не вытащит из когтистых лап. Ей всё равно.       Девушка знает, что произойдёт дальше, ведь репортёры очень чуткие люди, видят и слышат всё. Но как вышло, что они упустили главное? Нет никакой правды и не будет. Где есть политическая борьба, ложь и интриги всегда имеют место. И не важно, как это выглядит, что говорит, улыбаясь с трибуны, как поступает. Рано или поздно оно обманет и бросит так ревностно защищаемый народ гнить и корчиться от удушья, разочарования. Всем наплевать на людей: есть они, нет их. В этой огромной войне важны только правители, Сноу, Коин — не важно.       Китнисс скрылась где-то вдалеке, поглощённая коридором. Такая же маленькая, беззащитная девчонка, осознавшая всю суть этой войны. Когда-нибудь их имена впишут в графу «предатели», их лица станут показывать на площадях, крутить в рекламах и пускать бегущей строкой. Никто не выйдет из этих катакомб героем.       Крессида поправляет камеру, та должна записать всё. И через много лет какой-нибудь сантехник найдёт её в пыли и испражнениях. Увидит всё то, что творилось здесь, узнает об острых клыках. Женщина проверяет патроны, один. Как и ожидалось.       Шаги переродка становятся всё ближе, и вот уже вдалеке появляется окровавленная морда. Камера видит это. Крессида засовывает пистолет в рот и складывает пальцы на курке.