Attempt

      Мэгз соглашается, когда её в очередной раз просят помочь. Клер улыбается и распускает свои длинные каштановые волосы, накидывает кофту на плечи. От неё исходит резкий запах дешёвых духов, что продаются в лавке за углом. Она снова и снова растягивает ярко-напомаженные губы в улыбке, поправляет безвкусный макияж и всё время смотрится в зеркало, поворачиваясь то одной стороной, то другой.       Мэгз бы тоже могла пойти на эту вечеринку, там, наверное, будет весело, ну, насколько может быть весело в компании сильно выпивших людей. Она бы могла надеть своё вельветовое платье и заношенные туфли, предназначенные для Жатвы, могла бы танцевать всю ночь напролёт и подмигивать парням. Но ходить на такого рода мероприятия, как сегодняшняя вечеринка, кажется ей, как минимум, глупым, а уж вести себя подобным образом — это верх легкомыслия, кредо накрашенных, как индейцы, девушек. Поэтому Мэгз без колебаний соглашается присмотреть за ребёнком Клер, пока та ищет очередного ухажёра, выпивая стакан за стаканом.       Покрутившись ещё несколько минут перед зеркалом, соседка, наконец, остаётся довольна своим внешним видом и, дав несколько указаний относительно малыша, исчезает за дверью, громко цокая каблуками. Мэгз пожимает плечами: "Ничего не поделаешь".       В убогой гостиной трёхлетний Тедди, угукая, перекладывает разноцветные кубики с места на место. Мэгз не любит детей, но ей жаль его. Он маленький, меньше своих сверстников, которые уже вовсю лепечут о новых друзьях и увлечениях. Ему, трёхлетнему, нельзя дать и года. Он только неумело угукает, не соображая, как класть кубики друг на друга, вечно переходящий из рук одних соседей в руки других. Он как вымпел в эстафете под названием «Посидишь с Тедди, дорогуша?», и Клер мало волнует, чем и как занимается её ребёнок, пока она ищет счастья на дне очередной бутылки.       Мэгз устало усаживается рядом с Тедди и нехотя начинает строить башни из кубиков, что-то неумело бормоча. Она думает о том, что Жатва уже совсем скоро, на следующей неделе, и следовало бы тренироваться вместо того, чтобы сидеть с чужими детьми. Но как можно отказать Клер, зная, что если не Мэгз, то какая-нибудь миссис Спинк, постоянно избивающая ребёнка?       И вообще Игры — это странное телевизионное шоу с непредсказуемой концовкой. Не сказать, чтобы весёлое… Мэгз знает об этом только понаслышке. У неё нет недостатка в деньгах, нет и кучи триссеров, обеспечивающих почти точное попадание на Арену. Среди сотни листков лишь семь — с её именем, а среди профи всегда найдутся добровольцы. Друзья Мэгз, такие же дети из обеспеченных семей, никогда не попадали в эту мясорубку, и просто неоткуда взять это осознание того, что всё происходит на самом деле. Игры, как будто за толстым стеклом, они есть, на них убивают; это, скорее, похоже на войну, которая идёт на другом материке. Да, это ужасно, это может случиться с каждым, но девушке кажется, что у неё есть иммунитет.       Мэгз нравится думать о том, что произойдёт после того, как ей исполнится восемнадцать, и Голодные игры навсегда останутся для неё всего лишь частью прошлого, что изменится. Наверное, она первым делом бросит тренировочный зал, в котором убила несколько лет, выслеживая добычу, изучая приёмы, плетя узлы и маскируясь; походит на профилактику. Правда, кроме узлов и маскировки Мэгз так ничему и не выучилась, хотя упорно убеждала себя, что убивать на играх — это нормально, это нужно, необходимо для того, чтобы выжить. Эти мысли всегда какие-то вялые и ленивые, ведь всё происходит не с ней, нет, только не с ней.

***

      Мэгз соглашается, когда её в очередной раз просят помочь. Ну, как просят. Если только менторство — это весёлая вечеринка с детишками, где всё происходит на добровольной основе. Хочешь — иди, хочешь — спрячься под одеялом или скажи, что нет подходящего платья. Если бы всё было так просто, то менторы стали бы самыми счастливейшими людьми во всём Панеме. Серьёзно.       Мелони переминается с ноги на ногу, придерживаясь за перила: в поезде слегка пошатывает. Ей пятнадцать, и она вряд ли выживет. Мэгз знала это ещё с самого начала, ей хватило и одного взгляда на тонкие девичьи руки, чтобы понять: оружия они не видели. Шансы на то, что дочь рыбака победит, приближаются к нулю. Но не ноль, и Мэгз неустанно убеждает в этом всех своих подопечных. Выжить может любой, каждый. Она же выжила, будучи изнеженной и едва ли подготовленной. И они смогут. Смогут, смогут, смогут!       Каждый год Мэгз твердит о том, что надо бороться, искать новые пути. Но только не сворачиваться клубком в собственной постели и рыдать, по несколько дней не выходя из комнаты. Её дети не должны отчаиваться, кто угодно, но только не они. Пусть хоть вокруг будут одни переродки, пусть хоть целый день льёт кислотный дождь.       Артуру почти восемнадцать, и он не собирается сдаваться слишком рано. Мэгз это радует. Истинный победитель. Тот, о ком говорят во всех этих дурацких роликах. Силён, это сразу бросается в глаза. Силён и самоуверен, готов убивать и быть убитым. Но Артур несносен, действительно невыносим. Всё знает, всё умеет, и не нужна ему чёртова тренерша, которая ниже его на две головы. Мэгз это злит. Она не настолько добрая и милая, чтобы спускать всё. Она победитель, в конце концов. Но и откровенно ненавидеть своих подопечных тоже нельзя. Они же почти её дети, которых никогда и не предвидится в будущем.       Мэгз убеждает своих птенцов в том, что победа — это цель, то, ради чего стоит убивать, впиваться зубами в эту жизнь. Они должны в это верить, даже если она сама, их ментор, готова вернуться на Арену, чтобы просто умереть. Прямо там, у металлических боков Рога изобилия. Побежать навстречу оружию и напороться на чьи-то несущие смерть руки. Всё настолько легко и просто, что хочется истерично рассмеяться. Раз — и эта дурная история обретает другой поворот. Пусть не счастливый конец, как во всех этих смазливых сказках, но всё же конец, а не это мучительное бремя.       У неё никогда не будет семьи. Только бесконечные детские лица и чужие постели. Богатые капитолийцы слишком любят миловидных девушек, до того сильно, что выворачивают их наизнанку, начисто перекраивая всё естество. И никакие врачи не помогают. Из года в год кровоподтёки от многочисленных побоев синюшными цветами расползаются по бёдрам и животу, пока их снова не сведут заботливые косметологи: народ же должен видеть красивого победителя, довольного жизнью. И никого не волнует, что в каждом хвалебном крике она слышит: «Проклята, проклята!» — каждое рукопожатие — стигматами в ладони.       У неё нет и никогда не будет детей, которых она когда-либо сможет прижать к груди, почувствовать в руках маленькое тельце. Своих по-настоящему. Трибуты — её дети. Непокорные и дикие. Каждого из них надо приручить, накормить с рук и приласкать, чтобы поняли: она их, полностью и без возврата. Мать, которая после будет отдирать детей от себя вместе с кожей, прижимаясь щекой к красному бархату их гробов.       Мэгз слишком любит своих трибутов. Иногда так сложно не выделять из них любимчиков, но рано или поздно приходится определиться, кому из двоих слать подарки; ради кого снова и снова стягивать с себя одежду, сцепляя зубы, когда очередной богач наваливается на неё всем телом. И она выбирает. — Артур, поговорим о стратегии.

***

      Мэгз соглашается, когда её в очередной раз просят помочь. Это даже не совсем просьба, но и не приказ. Она сама ощущает это, когда просто надо. И никак иначе.       Хеймитч едва заметно ухмыляется ей из толпы. Во время тренировок Бити негромко делится предположениями насчёт устройства арены. На заднем плане бормочет Вайрес, иногда прикасаясь к руке мужа. С противоположной площадки скалится Мейсон. Финник не упускает возможности переглянуться со своей наставницей, кивнуть ей. Время от времени Рубака переглядывается с Чумой и снова круг замыкается.       В Тренировочном зале всё наэлектризовано и пропитано насквозь. Те, кто участвуют в заговоре знают это, чувствуют. Что-что, а интуиция и звериное чутьё у победителей развиты хорошо: старые, наученные жизнью волки. И им давно пора объединяться против сильнейшего врага, так долго безнаказанно наносившего увечья. Они готовы.       Мэгз оглядывается на Финника. Где-то в Четвёртом дрожит под своим одеялом Энни. И женщина чувствует: она не одна, не та напуганная маленькая девчонка с синяками по всему телу; юная мать всех мёртвых подкидышей в округе. Нет, теперь она мудрее, старше, лучше, чем была прежде. И не ей одной сражаться в этой битве, не ей одной нести ответственность. Теперь всё в порядке. Больше она не согласится на что-либо другое.       Но на Арене Мэгз снова приносит себя в жертву, даже когда её совсем не просят об этом.