When I died and woke up

      Привалы на Глубинных тропах были явлением редким, а потому весьма ожидаемым, хотя и не самым приятным. Все-таки под землей было довольно холодно, а в некоторых местах настолько, что не спасал даже магический костер, поддерживаемый нашими магами: Андерсом, которого мы все-таки уговорили пойти с нами, Мерриль, которую даже упрашивать не пришлось, и Гарретом, который настолько ненавидел это дело, что готов был бросаться на мечи гарлоков, только чтобы получить ранение и иметь возможность отсыпаться на привалах.       Бетани и Карвера я уговорил остаться. Сестренка согласилась сразу, а вот братец упрямился пару дней точно. Обещал сбежать вслед за нами, если мы сами его не возьмем. Пришлось пригрозить ему простреленным коленом. Он слегка поостыл и даже согласился на разговор. Правда не со мной, как я рассчитывал, а со Старшим. Не знаю, что он там ему наговорил, общались они в другой комнате, но вышел Карвер задумчивым и каким-то притихшим. А еще он стал постоянно на меня поглядывать, когда думал, что я его не вижу. Это немного напрягало, но спрашивать причину такой заинтересованности я не стал. Мало ли какие тараканы у него в голове.       В итоге в Киркволле осталось четыре человека из нашей компании: Авелин и Уэсли, как служители закона они не смогли покинуть свои посты, да Бетани с Карвером, которых не пустили в поход мы с Гарретом. Остальные изъявили огромное желание присоединиться к нам в этом нелегком походе за сокровищами, которых могло и не оказаться. Ну, разве что Андерса пришлось уламывать, аргументируя это тем, что на Глубинные тропы лучше соваться все-таки с Серым Стражем.       На каждом привале, естественно, выставляли дозорных. По два человека, меняющихся каждые три часа. Угадайте, кого никогда не ставили на шухер? Бинго. С другой стороны это вполне оправдано: ну кого бы я смог разбудить, будучи безголосым? Дозорный должен вовремя предупредить об опасности, а не пытаться пинками разбудить кого-нибудь, кто может громко кричать.       Но иногда приходилось посидеть несколько часов перед костром, общаясь с кем-нибудь из экспедиции (с кем-нибудь, кто умел читать) или из наших. Все дело в кошмарах, которые стали периодически появляться, стоило только спуститься под землю. Содержание неприятных снов самое разнообразное: начиная безобидными тревожными тенями и заканчивая абсолютно четкими порождениями тьмы, грызущими то Старшего, то маму, то Бетани или Карвера.       Вообще, весь наш лагерь представлял собой четыре костра, возле каждого из которых обязательно находятся два дозорных. Так как народа в экспедиции было много, то один костер естественно не давал бы нужного освещения и тепла. Вся наша компания как раз и занимала один из таких костров. А потому у нас в смене чужих никогда не наблюдалось.       Я любил, когда в мои кошмарные ночи в дозоре стоял Гаррет. С ним все страхи куда-то уходили, оставляя после себя только неприятное чувство в груди, постепенно исчезающее, растворяющееся в тепле рук, обвивающих меня сильным, крепким кольцом. Он что-нибудь рассказывал мне, постепенно убаюкивая своим низким голосом, и я спокойно засыпал, окутанный его теплотой и заботой.       Еще мне нравилось сидеть в дозоре с Изабеллой. С ней никогда не было скучно. Ее многочисленные пошлые и не очень шутки, рассказы о любовных и морских похождениях, подколки и намеки не давали заскучать. Поначалу я не слишком доверительно относился к пиратке, потому что помнил, во что она в итоге втянет моего брата и всю нашу компанию. Да что там компанию? Весь город! Но потом неприязнь потихоньку сошла на «нет». Ничто так не сплачивает людей, как общий паек и совместные побоища. Хотя, Фенрис с Андерсом не особо и хотят, видимо, сплачиваться.       Первое время кошмары приходили редко, но чем глубже мы спускались, тем чаще, а главное реалистичнее они становились, и это стало меня пугать. Никто не замечал моего состояния, пока в одну из очередных моих неспокойных ночей, всего потного, взмыленного, нервного, меня не разбудил встревоженный Фенрис.       Ничего не говоря, он просто потряс меня за плечо, но и этого мне хватило, чтобы с судорожным вздохом распахнуть глаза и вскочить с лежака. Фенрис резко отшатнулся от меня, чтобы не столкнуться лбами, после чего лишь нахмурился, слегка кивнул мне и ушел к костру — продолжать свое дежурство. Я ошалело смотрел по сторонам, стараясь хоть немного прийти в себя, оклематься и выпутаться из цепких лап очередного кошмара. За последние три недели мне их приснилось так много, что я уже даже перестал запоминать их содержание. Они просто стирались из памяти, стоило только открыть глаза, оставляя после себя неприятно ощущение холодка где-то в области живота и толпы мурашек, бегающих по ногам и рукам. В этот раз я помнил только чьи-то сильные руки на своих плечах, тянущих меня в темную неизвестность.       Я тихо встал со своего лежака, стараясь не разбудить Гаррета, спящего совсем рядышком, и медленно поплелся в сторону бочек с водой. Постоянный недосып довольно плачевно сказался не только на моем внутреннем состоянии, но и отразился на внешности. Каждый раз, подходя к этим самым бочкам, чтобы умыться, я замечал в отражении все больше и больше мелких деталей, ухудшающих мой облик. И в обычные дни не выделяясь особой мускулатурой, после частых ночных кошмаров я как-то совсем усох, превратившись в этакий скелетик на трясущихся ножках, вечно буйные медно-рыжие волосы, еле убирающиеся в хоть какое-то подобие прически, потускнели до оттенка старой грязной ржавчины и стали висеть, как пакля на заборе, и так темные карие глаза совсем почернели за счет темных синяков под глазами, которые вкупе со светлой кожей, на Тропах ставшей просто нереально бледной, смотрелись просто безобразно.       Гаррет считал, что таким меня делало отсутствие солнечного света, совершенно не догадываясь, что кошмары, которые в начале путешествия являлись мне достаточно редко, почему-то полюбили меня и решили почаще заглядывать ко мне на огонек. Один только Андерс однажды поинтересовался моим самочувствием, заметив мою неестественную бледность. Я тогда только отмахнулся, сказав, что просто сильно устал. Целитель не особо-то мне и поверил, но ничего не сказал, посчитав это моим делом. Иногда я думаю, что следовало сказать ему тогда о кошмарах, чтобы он дал мне какую-нибудь успокаивающую травку, которая вырубала бы меня на несколько часов так, чтобы я просто трупом лежал, не видя вообще никаких сновидений.       Дойдя на негнущихся ногах до больших бочек, стоящих недалеко от костра, я быстро умылся, смывая вместе с потом остатки кошмара. Кинув взгляд в успокоившуюся воду и удостоверившись, что хуже не стало (потому что хуже уже некуда), подумал:       — «Ну, просто вурдалак местного разлива», — и вернулся на свое место.       Аккуратно, стараясь не разбудить своих соседей, я перетащил свой лежак поближе к костру и, усевшись в позу лотоса, принялся распутывать то, что раньше было хвостом на моей голове.       В походах особо за собой не последишь, а уж на Глубинных тропах тем более. Даже спать приходилось в доспехах и при полной боевой готовности, что уж говорить о волосах. Приходилось порой по несколько дней не причесываться, потому что то времени нет, то место такое, что лучше не расслабляться, то просто настолько устаешь, что в голове одно желание — упасть на землю и уснуть.       Я не причесывался пять дней, три из которых мы провели в постоянных схватках или ожидании засады. Легко представить, что собой представляло то воронье гнездо на моей голове, которое я гордо называю «прической».       Еле вытащив из клубка собственных волос какую-то грязную тряпку, служившую мне вместо резинки, которых не было в этом мире, я принялся аккуратно, прядь за прядью, распутывать колтун на своей голове, попутно стараясь нормально расчесаться.       Я с сожалением вспоминал все свои атласные ленты, подаренные мне Гарретом и Мерриль, но оставшиеся в Киркволле, и свою любимую расческу, которую мне подарил Гаррет на мое четырнадцатилетие. Он собственноручно вырезал ее из какого-то дерева и разрисовал множеством интересных узоров, представляющих собой большое количество маленьких цветочков, сплетающихся в плавные линии. Я оставил все это дома, понимая, что имею огромный шанс потерять все это добро на тропах, чего я совершенно не хотел.       Справа от меня сидел угрюмый Фенрис. Краем глаза я видел, как он недовольно морщится, разминая руками затекшие стопы. Привыкшие к босоте Фенрис и Мерриль оказались не готовы к тому, что их заставят напялить сапоги, а потом мучились от уставших ног и мозолей. А вообще правильно, что Гаррет купил им обоим обувь — в местах, кишащих порождениями тьмы, лужи скверны на полу не были большой редкостью. Только наступи — и ты труп.       После Фенриса и Андерса, ушедшего в обход лагеря, в дозор должны были вступить Старший и Мерриль. Я решил дождаться, когда пост примет Гаррет, чтобы как обычно устроиться у него на коленках и, наконец, уснуть под его тихий шепот, треск костра и негромкое похрапывание членов экспедиции. Но прежде хотелось бы уделить немного времени своим волосам и попытаться все-таки их распутать, чтобы потом не пришлось отстригать.       Я потихоньку начал выходить из себя, когда во второй раз мои пальцы запутались среди уже расчесанных прядей, свисающих откуда-то у меня из-за уха. Нервно дернув запутавшейся рукой, я зашипел, причинив себе, ну если не боль, то дискомфорт уж точно.       Рядом послышался насмешливый хмык, заставивший меня повернуть голову в сторону Фенриса, уже отвернувшегося и попытавшегося сделать абсолютно невозмутимый вид. Но я-то точно знал, что это он нашел что-то забавное в этой ситуации.       Слегка вскинув брови, я вопросительно посмотрел на своего «собеседника», который сначала сделал вид, что не заметил моего взгляда, но потом внезапно повернулся ко мне и предложил:       — Помочь? — и кивнул на расческу в моей руке.       Где-то внутри снова зашевелился червячок подозрения, которого я усердно пытался искоренить вот уже несколько недель. После того злополучного вечера у эльфа в поместье, я начал замечать интересное поведение нашего воина. Будучи грубым и недружелюбным со всеми, он положительно реагировал на мое общество. Более того, он сам постоянно старался находиться как можно ближе ко мне. Спал недалеко от меня, всегда шел рядом, на коротких привалах старался сидеть обедать рядом со мной, и еще много-много мелочей, перечислять которые было бы глупо и абсолютно не нужно. Но больше всего меня удивляло то, что огрызаясь на людей, пытающихся его потрогать, сам он спокойно относился к прикосновениям с моей стороны. Я, конечно, не так часто его лапал, но иногда, поскользнувшись или споткнувшись, приходилось хвататься за идущего рядом эльфа. Такая заинтересованность с его стороны не то что бы пугала, но напрягала точно.       Его предложение немного выбило меня из колеи, но я, неуверенно кивнув, все-таки протянул ему расческу. Расположившись у меня за спиной, он деловито запустил пальцы в мои волосы и принялся аккуратно копаться в этом гнезде. А мне стало как-то неудобно. Я не мыл голову полторы недели, потому что не появлялось возможности, а потому волосы мои были не только тусклыми и жесткими, как мочалка, так еще и сальными до безобразия. Я иногда удивляюсь, как у меня вши не завелись при таком раскладе.       Но Фенриса, видимо, это совсем не волновало, потому что он продолжал медленно перебирать мои волосы, осторожно орудуя расческой. Жаль, я сидел к нему спиной и не видел его лица. Мне вдруг стало жутко интересно, какие эмоции отражались на его лице в это время: его обычная хмурая сосредоточенность или что-то еще? С трудом подавляя желание повернуться и посмотреть ему в лицо, я уставился в пылающий костер, стараясь отвлечься от ненужных мыслей. Получалось плохо.       Ровное дыхание эльфа за моей спиной, еле слышное, но хорошо ощутимое затылком и голой шеей, внезапно запустило толпу мурашек, прокатившуюся по спине, стоило только к нему прислушаться. Смутившись своей реакции, я неосознанно опустил голову и вздрогнул, за что тут же получил расческой по затылку.       — Не дергайся — неудобно, — недовольно буркнул Фенрис, несильно потянув за волосы, призывая вернуть голову на место.       От неожиданности я снова вздрогнул, но голову все-таки поднял и попытался себя убедить, что я не покраснел, что это все из-за жара костра. Получилось плохо. Все лицо горело, а сердце стучало так, словно сошло с ума, и я не мог понять, откуда такая реакция. А Фенрис будто бы и не замечал моей резко закаменевшей спины и покрасневшей шеи, он невозмутимо продолжал распутывать и расчесывать мои волосы, причем у него это получалось гораздо лучше, чем у меня.       Он молчал, я, по понятным причинам, тоже. Андерс из обхода возвращаться не спешил.       — Кошмары? — внезапно спросил Фенрис, справившись, наконец, с колтуном на моей голове.       Не дав отстраниться, он бросил мне короткое: «Сиди» и принялся снова копаться в моих волосах, безжизненной волной спадающих на спину.       Не знаю почему, но я, неожиданно даже для себя самого, устало кивнул головой, слегка прикрыв глаза. Все-таки это довольно приятно, когда кто-то аккуратно перебирает тебе волосы. Посидев так несколько минут, я понял, что эльф пытается заплести мне какой-то аналог нашего «колоска». Я не раз видел такое у здешних женщин, но и представить не мог, откуда такие навыки у бывшего раба. Не заставлял же его Данариус косички ему заплетать?       От приятных ощущений меня разморило, и я слегка задремал, не сразу сообразив, что Фенрис принялся что-то рассказывать. Я, конечно же, пропустил весь его рассказ мимо ушей, потому что сосредоточился на его руках, творящих что-то с моими волосами, но смог уловить общую суть: у Фенриса тоже кошмары, которые он частенько заливает вином из погребов Данариуса.       Единственная фраза, которую я уловил в точности:       — Больше путаться не будут, — стала вообще последней фразой, которую я услышал перед тем, как окончательно отрубиться. И меня даже не озаботило то, как удачно меня откинуло прямо на Фенриса.