When I died and woke up

      Проснувшись тогда на коленках у эльфа, я даже не поверил, что такое возможно: в кои-то веки мне не снилось абсолютно ничего, голова не болела от перенапряжения, а на душе было светло и по-хорошему пусто. Первое что я увидел, приоткрыв один глаз — острый подбородок с двумя, уходящими под доспех, голубыми линиями татуировки. Вокруг гулял привычный шум поднявшегося лагеря, слышалась обязательная перекличка участников, где-то рядом звучал громкий смех Изабеллы и мелодичный, еле слышный, — Мерриль.       Не поняв сначала, где я нахожусь, и что происходит, я заворочался, пытаясь подняться со своего импровизированного лежака. Подбородок сверху превратился в привычно-хмурое лицо Фенриса.       — Выспался? — спросил он, окидывая взглядом мое лицо.       Я слегка нахмурился, но все-таки кивнул, продолжая осмысливать эту интересную ситуацию. Сознание медленно приходило в себя, но лучше от этого мне не становилось. «Я что, уснул у Фенриса на коленках?» — задал я себе вопрос, и почему-то не почувствовал даже намека на смущение или неловкость, осознав, что так и есть. Ну уснул. Ну на коленях. Ну пусть даже у Фенриса. Зато я выспался? Выспался. В кои-то веки. Учитывая, что последние несколько недель я нормально и не спал вовсе, меня абсолютно не волновало, на чьих коленках я проспал несколько часов.       Фенрис, похоже, даже рад был такому раскладу. Ну, по крайней мере, недовольства на его лице я не заметил. Он помог мне подняться, даже отряхнул от прилипшей пыли и, потрепав меня по голове, потопал на негнущихся ногах в сторону бочек с водой. Андрасте милостивая, да я ему, наверное, все коленки отлежал. Рука неосознанно потянулась к макушке, еще ощущавшей тяжесть его руки. Вместо привычного, туго стянутого конского хвоста, под ладонью оказался хитро сплетенный «колосок», над которым эльф так усердно пыхтел, прежде чем я уснул.       «Заплел на совесть», — подумал я, проследив пальцами «узор» прически. Самый кончик косички неприятно щекотал голую шею, но это можно было пережить. — «За ночь ни волосинки не вылезло».       С тех пор у меня уже вошло в привычку — раз в несколько привалов подваливать к Фенрису, чтобы тот переплел мне прическу. На коленях я у него больше не спал. А зря.       Спускаться все глубже под землю стало тяжело. Почему-то именно количество земли над моей головой стало катализатором моих кошмаров. Чем ниже мы опускались, тем хуже мне становилось. Поначалу помогал Гаррет, старающийся не отходить от меня ни на минуту, но спустя какое-то время и еще несколько десятком метров земли даже его присутствие стало в тягость. Я почти не спал, боясь, что в один момент просто не проснусь, или умру во сне. Сколько историй я слышал, живя еще в прошлой жизни, о людях, умирающих от страха спящими. Я боялся, что в один момент сон окажется явью, ведь такое уже случалось в моей жизни.       Гаррет порывался отправить меня обратно на поверхность. Пригрозил Бартранду, что если тот не выделит ему пару десятков воинов, чтобы сопровождать меня в обратную сторону, он откажется сопровождать его в этой безумной экспедиции, завалит ему все входы и выходы, заберет своих людей и свалит по-тихому, а они останутся помирать в земной толщи.       Гном ругался, плевался ядом, матерился, как заправский сапожник, но воинов пообещал выделить. Вот только я наотрез отказался возвращаться, надеясь, что все-таки не сойду с ума к тому моменту, когда каменный идол одурманит Бартранда.       Старший ругался похлеще Бартранда. Грозился напоить меня снотворным, связать и насильно отправить на поверхность. На что я ответил, что если он так сделает, я перестану с ним общаться, обрежу волосы, уйду в Храмовники и перееду. К Фенрису. После этой угрозы глаза брата зло заблестели, челюсть окаменела, и стал слышен напряженный скрежет стиснутых зубов. Но со своей бредовой идеей он больше ко мне не лез.       Тогда я еще не знал, что кошмары — это ерунда по сравнению с жесткими глюками. Когда-то в прошлой жизни я по глупости-молодости попробовал спайсухи, которым приторговывал мой нарик-одногруппник. Тогда я сказал себе, что больше к этому дерьму не притронусь, потому что тащило меня не по-детски. Эффект от спайса по сравнению с эффектом от красного лириума — просто крупинка марганцовки в литровой банке с водой.       Как только на стенах появились первые признаки этой отравы, я понял, что ничего хорошего не произойдет. У меня жутко болела голова, в горле постоянно пересыхало, и я пил воду как слон. В сочетании с недосыпом постоянная головная боль сделала меня нервозным придурком-шизофреником, шугающимся каждого звука, каждого шороха, каждого прикосновения. Я превратился в этакую пародию на Голума из «Властелина колец». Отсутствие сна углубило и так огромные синяки под глазами настолько, что теперь казалось, будто это просто два темных уголька, воткнутых прямо в череп. Волосы мокрыми водорослями свисали со лба и висков — переплетаться я не давался. Когда кто-то вставал или садился у меня за спиной — я совсем терял крышу. Руки и ноги превратились в некие палочки, которые и конечностями-то назвать нельзя. Пальцы стали похожи на паучьи ножки, но сила из них не ушла, как могло изначально показаться. Даже наоборот.       Андерс поначалу пытался как-то лечить меня, но бросил эту затею после того, как я чуть не продырявил его столовым ножом, так некстати оказавшимся рядом. Мне показалось, что это Месть пытается выпытать у меня мою тайну. Мерриль перестала ко мне подходить после того, как я в порыве накатившей из ниоткуда злости обозвал ее черной малефикаршей и посоветовал держать свои грязные руки при себе, если не хочет их лишиться. Даже на бумаге это производило впечатление, а потому, Мерриль, ужасно обидевшись и накричав на меня и, почему-то Фенриса, перестала со мной общаться.       Я сам не осознавал даже, что со мной что-то не так. Это все вокруг стали какими-то не такими. Какими-то неправильными. Они сидели неправильно, дышали неправильно, говорили неправильно и относились ко мне неправильно. Я напрочь забыл про какой-то там идол, от которого должен спасти свою семью и свой город, мне было абсолютно начхать на всех и вся, при сильном желании я мог бы даже попытаться убить кого-нибудь, кто сильно меня бесил.       В отряде никто не понимал только две вещи — что это за красная херня на стенах, и какова причина моего неадекватного поведения. Сопоставили эти две вещи только тогда, когда мы прошли еще немного.       В заброшенном тейге этого красного дерьма оказалось навалом, и тут-то у меня окончательно снесло кукушку. Я всегда держался особняком, не подпускал к себе даже Гаррета с Фенрисом, спал один (точнее тупо лежал, пялясь в потолок и пересчитывая сталактиты — это успокаивало), ни с кем не «разговаривал». Гаррет пробовал со мной говорить, но натыкался только на горящий гневом взгляд и красноречивое молчание.       А в один прекрасный момент появился голос. Он ненавязчиво убаюкивал, что-то нашептывал, говорил красивые, заманчивые вещи, улетучивающиеся из головы уже через пару мгновений. Под его прекрасные мелодии я крепко засыпал и просыпался отдохнувшим и полным сил. Мне стало заметно лучше, я посвежел, стал общительнее, а окружающие люди перестали так сильно меня бесить. Тихий голос перекрывал их надоедливое жужжание. Гаррет и команда радовались, что безумие начало отпускать меня, а мне было абсолютно фиолетово на их мнение, пока в моей голове пел свои чудесные песни невидимый собеседник.       Экспедиция крепко засела в заброшенном тейге. Бартранд утверждал, что нутром чувствует, что где-то тут спрятано немыслимое сокровище. Все члены экспедиции участвовали в поисках того, чем можно поживиться. И я не отставал. Тейг действительно был богат — огромное количество золота, драгоценностей, оружия и доспехов было аккуратно разложено по всему тейгу.       Найдя третью сокровищницу, Варрик предложил сворачиваться и искать выход на поверхность. Наши сумки были переполнены драгоценностями, каждый член экспедиции на вырученные деньги мог купить по особняку в Верхнем городе и жить в нем безбедно еще лет двадцать. Но Бартранд упорно твердил, что не уйдет пока не найдет что-то особенное. И мы искали.       Я, как и он, каким-то шестым чувством знал, что здесь есть что-то еще. Что-то хорошее. Что-то так мне нужное, без чего я не смогу прожить жизни. Голос в моей голове поддерживал меня, подталкивал, подсказывал, направлял. Он был ласков и заботлив. Благодаря ему я выбрался из болота с названием «безумие», но попал в другое — «одержимость». Только в этом болоте я сидел не один. Со мной был Бартранд, упорно ищущий то же, что и я.       Не раз я ловил себя на мысли о стреле с красным оперением в его затылке, но голос в голове успокаивал меня, просил подождать, уверял, что еще рано. Ведь если Бартранд найдет нужную нам вещь раньше, мы просто его убьем, а вещицу заберем себе. Пусть тоже ищет. Быстрее найдем.       Мое интересное состояние зависимости не замечал никто, пока в один день я не попытался пробить стену рукой. Я был твердо уверен, что наше сокровище находится за ней, но не мог понять, как это возможно, ведь ни дверей, ни окон, ни какого-либо прохода в ней не было. Я обшарил каждый миллиметр стены, но не смог найти ни намека на вход. И это настолько меня разозлило, что я со всей силы влупил по ней кулаком. А потом еще раз. И еще. Брызнула кровь, но я не обращал внимания, а все бил и бил, сменил кулаки на ладони, затем на ноги, локти. Я словно безумный бился всем телом о стены, рыдал, цеплялся за выступающие камни, буквально лез на стену от досады. Я был настолько расстроен тем, что наше сокровище так близко, а я не могу его достать, что не заметил, как окончательно сошел с ума.       В таком состоянии меня нашел Фенрис. Обессилевший, я уже сидел на коленях, но упорно лупил по стене, размазывая по ней свою кровь вперемешку с грязью. Глаза застилали горькие слезы, и я не мог понять, кто пытается оттащить меня от моего сокровища. От нашего сокровища. Я забился в его руках, пытаясь вырваться, укусил, лягнул ногой, но даже тогда он не отпустил.       — Что здесь происходит, мать вашу? — прервал нашу баталию громкий голос Старшего.       От неожиданности неизвестный расцепил руки, чем я в ту же секунду воспользовался и снова попытался пробить стену своим телом. Откуда-то появились силы, а разум совсем отключился. В голове мелькала только одна мысль – моя вещь там, только руку протяни — и она твоя.       «Ну почему же не получается?» — сокрушался я, в очередной раз кидаясь на стену.       Чьи-то руки снова оттащили меня от каменной кладки. Я опять пытался вырваться, но на этот раз меня держали слишком крепко. И даже несколько человек.       — Да что с ним такое? — послышался над ухом голос Изабеллы. — В него будто демон вселился! Да держи ты его, Андерс, он же сейчас себе руки все переломает, лишь бы вырваться!       — Ему явно что-то нужно, — задумчиво протянул Варрик. — Что-то, что находится за этой стеной. Не так ли, малыш? — обратился он ко мне.       Я шустро закивал головой.       «Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, помогите, уберите эту проклятую стену!» — думал я, заходясь в очередном припадке. Голос в голове упрямо напевал что-то про непроходимые стены и утерянные сокровища, отчего мне становилось еще хуже. Я не чувствовал как болят разбитые кулаки, не чувствовал напряжения в сведенных судорогой мышцах, не чувствовал даже как хрустят кости в запястьях, удерживаемых Фенрисом.       — Да сделай уже хоть что-нибудь! — заорал Гаррет, пытаясь удержать меня на месте. — Тише, мой маленький, тише, — шептал он, держа меня за плечи, — все хорошо, мы найдем проход. — Варрик, ты чертов гном — ты должен знать все эти хитрые секретные механизмы.       — Я пытаюсь найти нужный камень, Хоук, — прикрикнул на него гном. — Будь добр — не мешай, если не хочешь, чтобы нас нашпиговала какими-нибудь острыми железками незамеченная мной ловушка.       Спустя несколько долгих минут безумия, Варрик издал ликующий вскрик, а кусок стены, по которому была художественно размазана моя кровь, с громким шумом ушел внутрь, а затем отъехал в сторону, открывая небольшой проход.       И тут я почувствовал небывалую силу. Едва мне показалось, что руки, удерживающие меня на полу, ослабли, как я тут же вскочил на ноги и кинулся в открывшийся проход.       В новой комнате пахло плесенью и застоявшимся воздухом, но все это перебивал стойкий железный запах лириума. В этой комнате он был повсюду: обвивал стены, рос из столов и стульев, торчал из лестницы. И только одно место было свободно от его заразы — обычный каменный постамент посреди комнаты.       Я кинулся к нему, чувствуя, что вот оно — то, что я искал, к чему так стремился. Небольшой идол легко скользнул в ладонь. Он оказался не тяжелым и обжигающе-холодным. Стоило только моей ладони коснуться его поверхности, как в голове тут же зазвучал ликующий хор из голосов, наперебой твердивших мне, что только я должен о нем знать. Что это только мое сокровище. Что никто не должен жить с этим знанием.