Денис Воронцов, навигатор, 25 лет

      Зарплаты за рейс хватило на покупку тахты, постельных принадлежностей. Кроме того Денис купил новый свитер для Дяди Коли. Ему понравилось, как толстая продавщица сказала Дяде Коле: „Повезло тебе, мужик, с сынком. Ладный вышел“. А Дядя Коля смущался и кивал: „Повезло“.       Неуловимо изменилась и школьная жизнь. Он перестал быть невидимкой в классе. Учителя начали спрашивать его в течение уроков, а не только собирая отчетные тесты. Стали замечать и общаться одноклассники, пусть даже общение и состояло из „Эй, Рыжий! Грымза третий номер тоже задала или только второй?“ или „Слышь, Рыжий, кинь ластик Губастой!“       Поэтому, когда после уроков к Денису подошла компания Митька Джексона, он не удивился. В классе Митек верховодил и считался авторитетной личностью. И дружить с ним стремились все, но постоянно рядом с Джексоном держались трое: Андрей Чигов, Клим Богота и Рок Эгорт. Плотный быковатый Чиг и длинный Рок заступили Денису дорогу, а известный драчун Богота встал позади Дениса. После того как подручные окружили Дениса, который спокойно осмотрелся и рассовал по карманам всесезонки учебный планшет, пенал и общую тетрадку, освобождая, на всякий случай, руки, к ним подошел сам Митек. Белобрысый подросток, сын директора клиники и „надежда школы“. Он поправил на Денисе воротник куртки, со знанием дела пощупал ткань:       — Я смотрю, ты приподнялся, Воронцов, на человека стал похож…       Денис молча отстранился. Посмотрел в глаза Митьку, но тот глядел на него с интересом и симпатией.       — Да ты не напрягайся. Что по малолетству было, так ты… это, извини, мы тогда еще мелкими были, совсем идиотами. Забыли и проехали. А ты молодец вообще, уважаю. Я так… что хотел… с нами тебя в „Арену“ позвать. Сегодня ж полуфинал планетарки по боям на ГЧБР, а мне папахен пять билетов подогнал. Точнее он сам пойти собирался, но вчера ж лихтер с дровами для целлюлозника грохнулся, и вся клиника дровосеками забита. Поэтому вот ищу нормального человека в компанию. Так идешь за наших болеть? А то людей родители на поводках держат, а ботву звать неохота, они, конечно, кипятком изоссутся от радости, но противно. Они мне тут надоели. Хочется с нормальными парнями отдыхать. Понимаешь? Пойдешь?       — Пойду, — кивнул Денис. Делать было все равно нечего, головиденье Дядя Коля подключать отказался, хотя деньги с летней зарплаты оставались.       Новые приятели Дениса были „крутыми парнями“, ко „всякой ботве“ относились, не скрывая презрения, к „нормалам“ — с чувством легкого превосходства. Денис узнал, что в школе, в которую он ходил не первый год, где-то параллельно с ним действовала своя иерархическая система. Существует „ботва“ — это те, кто платит „крутым парням“ за свою защиту жетонами для автоматов из столовой и терминалов межпланетки, купонами „Торговой корпорации“ или другими ценными и полезными вещами. Есть „нормалы“ или „люди“ — те, кто платить не платит, но уважает и в дела „крутых“ не лезет. И есть сами „крутые“ — друзья Митька Джексона и парни выпускного потока. „Выпускники“ держались обособленно и высокомерно, на школьную мелюзгу не обращая внимания, но компанию Митька Джексона выделяли и наделяли благосклонностью. Звали с собой за школу, делились сигаретами, фицой. Если потом зажевать „замазкой“ — розовой смолой с противным химическим вкусом, то запаха никто из учителей не учует. „Нормалы“ дружили с „крутыми“ без заискивания, но порой с легкой завистью, охотно делились вкусняшками, принесенными из дома или решениями заданий. Девчонки класса, которых в компании называли „наши самки“ или „наши телки“, крутились вокруг Джексона и компании, постоянно обсуждая кого из них и кто больше любит, и как-то очень наигранно взвизгивали, когда пацаны их обнимали. Забирать у „ботвы“ жетоны называлось „стричь ботву“. Но „крутые“ сами почти никогда ничего для этого не делали: „ботва“ сама себя „стригла“, подсылая к Митьку какого-нибудь дохленького младшеклассника с коробкой собранного оброка. Порой „ботва“ жаловалась либо друг на друга, либо на „нормалов“, Джексон устраивал „товарищеский суд“, устанавливал виновного, и Богота беззлобно и деловито отвешивал тому присужденное количество щелбанов. „Нормалы“ по большей части были неинтересны: говорили либо про тестовые оценки и родителей, либо обсуждали сериалы про супергероев, которых Денис даже не знал, и которые от серии к серии тупили и лажали по мнению Дениса, либо хвастались шмотками, видеофонами, игровыми планшетками, и какие-то иные мысли посещали их редко. „Ботва“ пресмыкалась. Давно узнавшему законы взрослого мира Денису их было совершенно не жалко. А Джексон умел быть интересным. Даже критикуя новую локацию, вышедшую к игре, он рассказывал это так, что никогда не игравшему Денису все становилось понятно. Хотя все равно было как-то неприятно, когда Рок смеялся, рассказывая, как перепуганный „переходник“ отдавал мамины бутерброды и даже ручку с маленьким голопроектором: «Ведь я его даже пальцем ни разу не тронул, только подошел, говорю: „привет!“, он сразу и растрескался-посыпался, одно слово — „ботва!“. Прикинь, он даже за солью в буфет сгонял — колбаса несоленая оказалась», — и щелчком запускал вновь и вновь мульти-ролик с сирианскими пушистиками.       Они отмечали день рождения Чига. Они — это Джексон, Богота, Рок, сам Чиг, Денис, Лех и Оса из „выпускников“, еще были „самки“ Элка, Хлоя и Ляська. Отмечали в заброшенной бойлерной недалеко от школы. Над крышей проносились монорельсовики и тогда девчонки, визжа, жались к парням, на коленях, которых сидели. Элка „лизалась“ с Джексоном, как парни презрительно называли девчачьи поцелуи, Хлоя и Ляська сидели на коленях у Леха и Оса, и те их трогали под кофтами. Они курили, жевали фицу, передавали по кругу бутыль с крепленым пивом. Было взросло и свободно. Пива было много. Потом Чиг свернулся калачиком на гнилом вонючем матрасе и заснул. Богота о чем-то непонятно громко начал спорить с Роком. Лех потащил куда-то за трубы хихикающую Хлою. Ляська, бормоча что-то невнятное, лезла целоваться к Осу, а потом к Року, который плакал и обнимался с Боготой. Ос раскупоривал очередную „сиську“ с пивом. Джексон поднялся с ящика и, свалив что-то скулящую Элку на Чига, направился на выход. Денис тоже решил уходить с ним. Бойлерная покачивалась почти как „Пятьсот-Веселый“ на Тетисе-Два. Но было как-то очень дерзко и смело. Когда Денис просунулся в тугую дверь на улицу, Джексон обернулся. Улыбнулся уважительно и предупредил:       — Ты сразу домой не иди, пусть сначала проветрит, а потом замазкой зажуй, а то предки всю печень выгрызут.       Денис расхохотался, мысль о выгрызающих печень предках показалась невероятно смешной.       — Неее. Не тронут. И вообще! Клал я на них с прибором!       — Повезло тебе. А мне весь мозг папахен склюет. Если заловит, конечно. Бывай.       — Бывай! — Денис посмотрел в спину Митьку Джексону и тоже пошел домой. Пожалуй, он понял зачем пьют взрослые: он ощущал себя очень крутым и сильным, тело легким, на все было наплевать: на школу, на лужи под ногами, его все смешило. Вспомнив, как Джексон сгрузил Элку на Чига, и та обняла его и принялась целовать в ухо, Денис расхохотался так, что чуть не упал.       Разве что лестница до дядиколиной квартиры была такой длинной, что даже подумалось: не пойти ли домой. Передумал, почти коснувшись сенсора. На следующем этаже это уже казалось смешным. Представляя себе вытянутые рожи матери и отчима, Денис ввалился в квартиру Дяди Коли. И тут запоздало испугался, вспомнив, как щелкал тот по рукам всех, кто в шутку предлагал налить Денису спиртного. Резко выпрямился и, стараясь держаться ровно, повесил куртку, разулся и направился к тахте. Но Дядя Коля неожиданно приветливо окликнул его от плиты:       — О как! Щенок-Воронок, а ты, я смотрю, совсем взрослым стал. Замечательно! Так давай отметим это дело. Выпьешь со мной? — поставил на стол бутылку самогона и два стакана.       Дерзкая смелость плескалась в денискиной голове. Он уселся за стол напротив Дяди Коли. Тот наполнил каждый стакан до половины, протянул один Денису, второй взял себе, сказал:       — За взрослые развлечения! Чур, до дна! — и залпом опрокинул. Денис повторил за ним, рот обожгло, перехватило дыхание, но Денис, чувствуя собственную отчаянную взрослость, кое-как проглотил обжигающую гортань жидкость. Когда Денис прокашлялся и оттер слезы, Дядя Коля уже разливал „по второй“.       — Ну как? Хорошо?       Денис кивнул. В голове шумело, из желудка отрыжкой вырвался пивной запах, а по телу расходился жар. Стоило оторвать взгляд от стакана и посмотреть на стену, как та начинала двигаться. Но дерзкая храбрость не позволяла сдаться и, когда Дядя Коля протянул ему второй стакан, Денис взял и выпил его тоже. Потом Дядя Коля протянул ему открытую пачку сигарет и пододвинул пепельницу. Денис взял сигарету. Дядя Коля щелкнул зажигалкой. Денис затянулся.       — Еще по одной? — Дядя Коля вновь наполнял стаканы. Денис видел, вроде, его руку и слышал голос, и даже, вроде бы, утвердительно кивнул, потому что самогон вновь забулькал по стаканам, но сосредоточиться не получалось, вокруг него, вспучиваясь стенами, двигалась квартира. В руке была сигарета, Денис еще раз затянулся. Комната окончательно сорвалась с места, закручиваясь. Стул выскользнул из-под Дениса. А содержимое желудка хлынуло вверх по пищеводу. Пытаясь ухватиться за стол, Денис сшиб стакан. Денис еще отчетливо запомнил, как лежит щекой в собственной рвоте на встающем вертикально полу, а на него тонкой струйкой льется самогон.       Дальше воспоминания были отрывочны. Вот Дядя Коля, уложив его поперек своих колен, поит его водой из большой банки, наклоняет над тазиком, и после того как Дениса тошнит, мировращение чуть замедляется, становится легче. Снова Дядя Коля моет его голого холодным душем, а потом тащит на тахту, завернутого в свой халат. Его опять тошнит, и Дядя Коля придерживает его голову над тазиком. Денис мучается. Стоит открыть глаза, как их режет светом, потолок и стены двигаются, будто они из ткани, которую кто-то встряхивает, и вообще держать веки поднятыми невероятно тяжело, стоит закрыть глаза, как наваливается страшное ощущение падения куда-то в пустоту. Вот так, падая в пропасть, Денис засыпает. Просыпается от жуткой жажды и головной боли, но с первого же стакана воды его рвет. Голова кажется расплющенной и раскатанной по всей квартире. Немного легче становится от мокрого полотенца на лбу. Хочется пить, но постоянно тошнит, хотя давно нечем. К тому же его знобит, хотя он чувствует, как Дядя Коля укутывает его одеялом.       — И как тебе взрослые развлечения? — спрашивает Дядя Коля, и голос глухо ухает по черепу, будто по огромной гулкой цистерне бьют бетонной шпалой.       Денису очень плохо. Разрывается каменная голова, болит изодранное рвотой горло, живот тоже болит. Внутри все жжет и режет. Наконец снова удается заснуть.       Пробуждение с пакостным чувством тлеющей во рту свалки не из приятных. Голова болит уже не так сильно, но все равно как чужая и слишком большая. Точно раздутая гнилью тухлятина. Денису с трудом удается сесть. Дядя Коля садится рядом и протягивает кружку с водой. Денис жадно пьет.       — Ну как, лучше, Воронок? — участливо спрашивает Дядя Коля, забирая и отставляя пустую кружку, приобнимает за плечи. Денис кивает и доверчиво-благодарно прижимается к его свитеру. Дядя Коля продолжает насмешливо: — Тогда может по пиву? Или спиртяшки дрябнем? Сигаретку покурить? Или фицу пожевать? А может, травки косячок? Или еще какой дурманчик, вариантов много — все попробуем?       За Дениса ответил его живот. Скрученный жутким спазмом желудок выбросил воду и желчь в предусмотрительно подставленный тазик. И хотя извергать было больше нечего, настойчиво пытался вылезти из Дениса через пищевод на каждое дядиколино предложение.       — Не надо. Я больше не буду, — простонал обмякший, обессиленный Денис, когда немного отпустило.       — Да мне-то что, Воронок, — грустно произнес Дядя Коля, отставляя тазик, уходя к кухне и возвращаясь с кружкой воды. — Ты сначала прополощи рот и сплюнь. А потом глотками понемножку. Это твоя жизнь. Ты ей сам хозяин, как ее построишь, такая и выйдет. Хочешь вот, — Дядя Коля показывает ему тазик, — с дурманом в голове, с головой в дурмане. А хочешь как-нибудь по-другому. Ложись. Сейчас бульончик поешь и совсем оклемаешься.       Денис послушно улегся на мокрую исслюнявленную подушку, ощущая воду, колыхающуюся в пустом желудке. Примерно полчаса спустя, Дядя Коля кормил его с ложки бульоном из концентрата. Денису было мучительно стыдно.       Через день, все еще немного бледный Денис пришел в школу. Вопросов никто не задавал. Хлоя, Элка и Чиг значились больными, остальные выглядели здоровыми, а Ляська прислала записку: „Будешь болтать, Лех тебе язык вырвет“, Денис хмыкнул и написал на обороте: „Сама меньше трепись“.       На перемене к нему подошел Джексон с Роком и Боготой:       — Пойдем за школу, дело есть, — Богота показал пару палочек фицы в кулаке, — Хочешь?       Волна тошноты накатила внезапно и неудержимо. Зажав рот ладонью, Денис помчался в туалет и едва успел наклониться над унитазом, как его вывернуло. Желудок еще не до конца успокоился, когда он услышал сзади знакомые голоса, перемежаемые хохотом:       — Я успел заснять, как блюет, такая потеха. А давайте его головой туда макнем и тоже снимем, вот будет умора! — чьи-то руки надавили на склоненную спину, кто-то тянулся к его затылку.       Оттолкнувшись руками от унитаза, Денис резко выпрямился и развернулся. Джексон едва успел отпрянуть. Коротким тычком под грудину достал Боготу, а Рока поймал за грудки, притянул вниз и боднул снизу в лицо, оттолкнул.       — Эй, мы ж пошутили, ты чего?! — Джексон смотрел на него удивленно и испуганно.       — Я тоже. Пошутил. — Денис отобрал видеофон, бросил его на пол, раздавил пяткой и пошел к раковине мыть руки. Митек проскользнул по стенке и выскочил в коридор.       Богота корчился на полу, Рок щупал разбитую губу, а Денис еще умывался, когда Митек вернулся вместе с Эразмом Фрайевичем:       — Вот, мы узнали, — это он эту гадость в школу носит! — Митек указывал на Дениса и на сломанные палочки фицы, валяющиеся на полу.       — Ах ты сучонок! Тебе, паскуде, дорогу в жизнь открыли, а ты! — толстый седой завхоз выкрутил Денису ухо и потащил его в директорский кабинет.       Денис не сопротивлялся. И молчал. Оправдываться сейчас было бесполезно.       Когда Ирине Войтовне и Эразму Фрайевичу один за другим мальчишки из „ботвы“ рассказывали, что да, именно он предлагал им пожевать фицу, Денис окончательно уверился в этом. Ирина Войтовна кричала на него, брызгая слюной.       Из ее ругани плохой мальчик Денис, занимающийся нехорошими вещами, узнал, что кто-то напоил до бесчувствия и изнасиловал его одноклассников: одного мальчика и двух девочек. Что начинается все с фицы в школе, а потом вон что происходит. О своих выводах Денис промолчал, и не потому, что боялся Леха, просто понял, что ему не поверят. Хорошо, если не сделают виноватым.       Ирина Войтовна отчаянно громко жалела, что выгнать из школы за принесенную „дрянь“ она „этого неблагодарного гаденыша“ не может, что с родителями „таких ублюдков“ все равно говорить не о чем, и закончила тем, что теперь, он — Воронцов, будет попадать в школу только после полного обыска. „До трусов каждый день раздевать будем! До трусов! Понял?!“       „Может, мне сразу в трусах приходить?“ — вслух Денис не сказал, но про себя подумал.       Так Денис снова превратился в „Чумного“.