Денис Воронцов, навигатор, 25 лет

      «Сверхновая» оказалась «сверхстарой», построенной, похоже, во времена освоения: одноподъездное подковообразное здание из панелей быстрой сборки. В сумрачном, тускло освещенном холле, со стенами, когда-то отделанными пластиковой мозаикой, теперь осыпавшейся, стояло несколько автоматов продажи «быстрой» еды и напитков, стойка автоматического портье и отгораживающая проход внутрь гостиницы решетка-вертушка.       — Здравствуйте, чем могу услужить? — вежливо поинтересовался электронный голос, и над стойкой возникла голограмма с невыразительным бесполым лицом.       — Здравствуйте, номер, пожалуйста, — Денис оглянулся на Динку, но та отвернулась к автомату с яркой наклейкой, изображающей улыбающуюся картофелину в кепке и шортах. Но потом показала за спиной палец. Один. Средний. И Денис добавил: — Одноместный.       — Пожалуйста, выберите желаемый номер на схеме здания. Номера желаемой категории отмечены зеленым.       На развернувшемся поэтажном плане зелеными была большая часть номеров с левой стороны с третьего по двадцать восьмой этаж. Кое-где разбавленная желтыми — «иная категория», серыми — «недоступен» и красными — «занят» пятнами. Денис ткнул пальцем в середину зеленого скопления примерно посередине гостиницы.       Но оказалось, что поселиться в киберотель не так-то просто. Придравшаяся к отсутствию регистрации прибытия на планету автоматика потребовала снять номер на тридцать дней, оформить пресловутую регистрацию и годовую страховку для покрытия издержек по пересылке либо утилизации трупа постояльца, в случае если он скончается на Новом Бобруйске. И, списав с карты полторы сотни единиц, нудно зачитала правила поведения, уведомила о лимитированном расходе коммунальных благ, о наличии в номере связи с экстренными службами и, наконец, выплюнула в подставленную ладонь карточку электронного ключа.       Динка ловко просочилась в вертушку за Денисовой спиной, как опытный безбилетник просачивается через турникет на платформу монорельса.       В скрипучем и дребезжащем лифте они поднялись на двенадцатый этаж. На то, чтобы оставаться в сознании, уходили остатки воли — перед глазами плясали искры, тело, казалось, медленно превращалось в студень, точно на него плеснули ХБК. Дверь номера пришлось открывать Динке — у Дениса так дрожали руки, что попасть карточкой в щель замка не получалось. Денис услышал, как щелкнул замок на двери, и отключился.       С лязгом, грохотом и скрежетом сминались двутавровые мощные балки и швеллера элементов жесткости конструкции, хребет, ребра. Осколками перламутра разбитой раковины отслаивалась внешняя обшивка, чешуя термозащитной плитки, та, что еще не осыпалась, намертво вплавлялась в железную кожу. Металл плакал от перегрева и стонал раздираемый чудовищными нагрузками. «Черная Звезда» умирала и убивала тех, кого должна была беречь. Хлесткий удар обрушился на скулу, потом еще.       Пальцы сомкнулись на тонком запястье. Тонком хрупком запястье. Его пальцы, Дениса. Он испугано разжал ладонь, выпадая из кошмара, и открыл глаза. И тут же зажмурился от новой сильной хлесткой пощечины.       — Не ори! Не ори, кому сказала! — злые с зелеными искрами глаза с ненавистью и презрением смотрели на него. Денис чувствовал себя грудой обломков. Больно было даже дышать. Точно вместо воздуха в грудь засыпали шершавый колкий песок, а ребра покорежились и изнутри обросли острыми шипами.       Динка перестала его бить и чуть отодвинулась. Но не перестала смотреть на него со злобой.       — Я тебе сказала: Не ори! Или хочешь, чтоб тебя через все этажи услышали и полицию вызвали? И не смей меня трогать! Еще раз тронешь — пожалеешь! Понял, идиот?       Голос девочки немилосердно вбуравливался в мозг. Денис кивнул, и на это едва заметное шевеление тело отозвалось тянущей и скручивающей болью отовсюду. Он почувствовал себя листом бумаги, который скатывают в твердый шарик и заталкивают в узкий тоннель тонкой трубки. Глубже и глубже, и пятно света удаляется и удаляется. А потом тоннель схлопнулся.       Второй раз Денис очнулся сам. В щели, кем-то прорезанные в шторе, пробивались косые солнечные лучи. Знобило. Насквозь мокрая одежда ничуть не грела, а добавляла холода. Тело болело. Нудно, выматывающе — и все. Даже там, где, казалось, и болеть-то нечему. И немилосердно хотелось пить. Денис попробовал сползти с кровати, не потревожив спящей девочки. Та свернулась загогулиной с краю. Маленькая ладошка крепко сжимала рукоять ножа-выкидыша. Как оказался на кровати, Денис не помнил, как разулся — тоже. Но лежал на гладком стеганом покрывале, а рядом устроилась, накрывшись курткой, девочка. Стоило только шевельнуться, как Динка тут же вскинулась.       — Очнулся, урод? Что, лихо? Да? Подыхаешь без своего зелья? Пить хочешь? И таблеточку «от головы»? — в голосе звучало насмешливое презрение. — А нет у тебя в сумке обезболивающего. И воду я всю выпила.       Денис прикрыл глаза. От звонкого голоса боль усиливалась.       — Шучу. Ахахаха. Вставай. Обезболивающего у тебя в сумке и правда нет. А воду я не трогала. Пей давай. Идиот!       Денис почувствовал, как рука девочки пролезла под шею, а в пересохшие губы ткнулось горлышко бутылки. Глоток получился неправильно жадным, горло сжало спазмом, вода будто обожгла носоглотку. Денис закашлялся, расплескивая воду.       — Фу, еще и облился весь, — прозвучало над ухом с нескрываемым презрением, — раздевайся. Беее, теперь еще и постель мокрая будет. Раздевайся, кому сказала!       Денис покорно дал стянуть с себя свитер, майку, носки и джинсы. Кое-как вытерся шершавым полотенцем — руки слушались плохо. Динка ругалась, обзывалась и издавала звуки, точно ее тошнит, бросила вещи неопрятной грудой на пол, потом подождала, пока Денис все же напьется воды, закрыла и убрала бутылку, улеглась на краю наконец расстеленной кровати, пригрозив «убить, если полезет», и быстро уснула, замотавшись в покрывало. В одеяло кутался дрожащий Денис. Ему тоже очень хотелось уснуть, но не получалось.       Выспавшись, Динка вытребовала с совсем измученного Дениса деньги, угрожая вызвать по экстренке полицию и сдать его копам, заявив, что он привел сюда обманом и хотел изнасиловать. Брать карточку УМИДа так, чтобы быть признанной за хозяина, Динка научилась довольно быстро. Но Денис дополнительно сказал ей код, потому что не хотел, чтобы вредная и злая девчонка попалась где-нибудь, если карточку зажмет в терминале. Символы кода Динка выцарапала своим ножом на одной из пластиковых визиток, валявшихся на столе. Обругала Дениса, посоветовала погреться в горячей ванне, после чего завернулась в Денисову куртку, которая на Динке свисала ниже колен, и ушла, забрав УМИД, электронный ключ и громко хлопнув дверью. Денис слышал, как высушенные на радиаторе тапочки шлепают по коридору к лифту, как скрипит и стонет подъезжающая кабина, лязгают двери… Стены в гостинице были словно совершенно без шумоизоляции.       Время тянулось мучительно. Боль грызла тело, точно Денис опять лежал избитым в карцере, а «Черная Звезда» нырнула в червоточину. Только сознание больше не желало отключаться. Когда становилось совсем невмоготу Денис впивался зубами в руку. Локализация реальной боли немного отгоняла фантомные. Очень хотелось спать, но заснуть не получалось. По телу прокатывались волнами то едва терпимый жар, то колотящий до лязга зубов озноб. Денис старался отвлечься: вспоминал и решал математические задачи, прислушивался к громыханию лифта, к хлопанью дверей, шагам и неразборчивым голосам, иногда раздающимся где-то за стенами. Гостиница была обитаема.       В очередной раз лязгнули двери лифта, и по коридору прохлюпали, прошлепали размокшие тапочки. Зажужжал электронный замок, дверь открылась, и в номере появилась Динка. Стряхнула куртку в угол. Поежилась. Проворчала:       — Тут холоднее, чем в коридоре! — и ухлюпала, оставляя грязные и мокрые следы, в каморку санузла. Вернулась она в гостиничном халате и босиком, водрузила грязные тапки на радиатор, подобрала с пола мокрую денисову куртку, забралась с ногами на постель, начала вытаскивать из карманов какие-то упаковки. Потом сгребла их в кучу и швырнула в Дениса. Тот неловко поймал.       — Что это?       — Читать разучился? Глицин и аскорбиновая кислота. Гематоген и мазь от синяков. Несовершеннолетним в аптеках больше ничего не продают.       — Спасибо.       — Нафиг не уперлось. Ненавижу идиотов! Или думаешь, я тебя греться потащу? И суставы натру? Больно мне надо!       Динка оказалась права. Вообще-то, Денис заставил себя проглотить несколько кислых шариков и пару крохотных белых сладких таблеток, а потом все-таки сползти с кровати и доковылять до белой пластиковой двери, просто чтобы она перестала ругаться. Но кислый вкус витаминок действительно отогнал мучительную желчную тошноту. А чуть позже немного ослабло давление на череп. И все же, в душевой кабинке Денис, включив воду, обессиленно сполз по стене на пол — слишком долго сохранять вертикальное положение тела не получалось. Но по мере заполнения душевой паром почувствовал, как горячая вода выгоняет из тела озноб и скручивающую, сводящую мышцы боль. Правда, через некоторое время Денис понял, что сейчас потеряет сознание. С трудом справившись с возвращением на тело трусов, титаническим напряжением воли добрался до кровати. Зато мгновенно и надолго отключился.       Денис потерялся во времени. В основном, он лежал, скорчившись под влажным от пота одеялом и дрожа. Иногда Динка все же изменяла данному обещанию и растирала ему суставы мазью от ушибов. Это немного, но помогало. Кислые витамины прогоняли тошноту, и под Динкино злое: «Жри, идиот! Кому сказала! И только попробуй мне тут наблевать! Урою нахрен!» — Денис заставлял себя съесть батончик наипротивнейшего гематогена или стакан порошкового бульона, который Динка покупала внизу. Есть ему не хотелось совсем, а пить — постоянно. Воду, минеральную, кисловатую и негазированную, тоже приносила Динка. Сама она предпочитала гамбургеры, один запах которых заставлял Дениса зеленеть и отворачиваться к стенке, рассасывая очередную витаминку. Горячий душ и глицин позволяли спать, выключаться.       Динка где-то обзавелась сапогами на высоченных шпильках, по ее собственному признанию, сперла их около чьего-то номера на верхнем этаже. И теперь ее шаги слышались неровным, неловким цоканьем. Каждый раз, когда она уходила, Денис начинал напряженно прислушиваться к внешним звукам. Но каждый раз заявляя Денису: «Как же ты меня заколебал, идиот! Завтра же свалю от тебя нафиг, подыхай в одиночестве!» — она возвращалась. И Денис был ей благодарен, не представляя, как бы смог выжить без грубой и агрессивной заботы этой не по годам самостоятельной девочки. Иногда они разговаривали.       — Почему ты сбежала из дома? — заснуть опять не получалось, разговоры отвлекали. К тому же, Динка снова раздраженно щелкала ножом, головизор в номере был, но изображение над ним представляло дерганную плоскую абстракцию, звук: хрипы, треск и шипение - и девочка отчаянно скучала. Денис слышал, как она опять плакала в душе. Он уже слышал от нее про идиотов одноклассников и еще больших придурков учителей, про тупых соседей, про брата-наркомана, погибшего в глупой уличной потасовке, но не знал, что выгнало ее осенним вечером на улицу.       — Я не сбежала! — резко вскинулась она. — Я ушла.       Денис промолчал, уже зная, что Динка из тех людей, которые легко сами придумывают вопросы и ответы за молчащего собеседника.       — Достали все! И вообще я к отцу уеду! Он на прииске откатчиком работает. И не надо! Он меня помнит! Я точно знаю. Этот нож он мне подарил! Мне тогда восемь лет исполнилось.       Денис молчал, кутаясь в одеяло поверх надетого на голое тело свитера. Боль вгрызалась в тело гнилыми зубами, знобило. В покалывающем кожу шерстяном свитере становилось почему-то немного легче. К тому же, шерсть хорошо впитывала пот.       — Вот только не надо меня учить жить! Понял? Ты вообще урод, неудачник, наркоман и придурок! А отца я все равно найду! И домой не вернусь. Никогда. Я их видела. Она идет и улыбается, а потом он ей что-то на ухо сказал, и она заржала, как припадочная лошадь. Ищут они меня. Как же! Разбежались лбом о стену! — Динка всхлипнула, отбросила нож и уткнулась лбом колени.       Денис осторожно выпутался из одеяла и погладил ее по пушистому рукаву. Динка тоже предпочитала свою одежду вафельному гостиничному халату. Наверное, номер им действительно попался холодный.       — Не смей меня жалеть и трогать! — взвизгнула она, отпихивая его руку. — Я! Тебя! Не-на-ви-жу! Ты понял? Ты запомнил? Усек?! Придурок! Ненавижу! Тебя, ее и ее хахаля, и всех людей! Понял меня?!       Денис кивнул. Накинул край одеяла на девочку. А потом Динка разревелась, несколько раз зло стукнула Дениса кулаками по груди и плечу, больно пнула по бедру, когда он попробовал ее утешить, и заснула, лежа головой на его животе. Тогда Денис долго полусидел, опираясь спиной на спинку кровати, боясь пошевелиться и разбудить подругу. Тело затекло и замерзло, несмотря на свитер, но Денис иногда перебирал сведенными судорогой, скрюченными пальцами немного липкие и засалившиеся спутанные волосы девочки. Почему-то она не любила мыть голову.       Позже про дом она заговорила сама.       Денис после горячего душа уже не проваливался в забытье, а некоторое время чувствовал себя нормальным человеком. А потому навел относительный порядок в номере, отмыл до возвращения в пушистое состояние набравшие грязи тапочки-лапы, выстирал свою и Динкину одежду, убедился, что в стиральном аппарате плохо работает сушилка, и вещи остаются влажными. Пришлось для досушки раскладывать их на столе. Динка даже раздобыла где-то щетку с совком и, усевшись на подоконник, наблюдала, как Денис, часто останавливаясь и пережидая головокружение, ликвидирует грязевые следы в комнате. А потом она подняла штору. И застыла статуей.       Денис, которого начало опять поламывать и трясти то ли от холода, пробирающего от влажных джинс и майки, то ли от того, что воля вновь сдавалась перед остатками химии в организме, собрался было попросить ее отнести обратно средства уборки и лечь, увидел текущие по выпирающим напряженным скулам слезы. Девочка почувствовала его присутствие за спиной и недовольно дернула плечом, шмыгнула носом.       — Мы раньше в том доме жили, — домов за окном было много, какой из них «тот» было непонятно. За окном, за мутным грязным многослойным стеклом, почти за левым краем рамы, садилось местное солнце. Из-за чего рассмотреть пейзаж в деталях получалось плохо. Но окно выходило на проспект, а не в стену соседнего дома. И за окном был все же вид. Денис стал смотреть. Косые лучи зажигали пожары в окнах и лайтбоксах длинных многоэтажек. Виднелся перекресток двух широких проспектов, двухуровневая флайер-трасса, по которой мухами мельтешили похожие на игрушки машинки. Денис слушал шмыгающую носом Динку, которая разговаривала не с ним, а может, с заходящим солнцем:       — С Димкой и мамой. У нас с Димкой разные отцы, но все равно. Мы всегда были вместе. ДимДин. И в школе, и во дворе. И мама наша была общая. Только наша. Но мы на Новый Тракт переехали. Мать первого хахаля нашла. Привела. Димка работать на грибную ферму пошел. И в общагу съехал. А потом с такими же идиотами, как ты, связался, — ненависть и злоба снова прорезались в голосе. — Все говорил, что все фигня и ему ничего не стоит бросить. И перед каждой медкомиссией на работе тоже в этом отеле переламывался. Вообще, если с таблетками, то проще согнаться. Только все равно. «Так работать кайфовее, а на сушняке пусть бобики лосяшут». А я верила ему, дура! Уроды! Ненавижу! А мать после «дяди Андрея» «дядю Валеру» привела. А теперь у нее вообще «Даурчик». Почему она им верит больше, чем мне? — смену темы после вспышки ненависти, высушившей слезы, сопровождало очередное шмыганье носом. — Если я говорю, что ко мне лез, то почему она мне не верит? А он хотел. «Неучтивых девочек надо воспитывать! Ну-ка, снимай штаны, подставляй попку!» Урод лысый! Ненавижу! Трус. Я ему нож показала — он сразу зассал. Все вы, козлы похотливые, одинаковые. Ссыте, когда страшно! А на беззащитных лезете. Что, не так? Думаешь, я про тебя не знаю?! Добреньким прикидываешься, а сам… Вообще бы сдох без меня тут. Что молчишь? Думаешь, я бы без тебя не обошлась бы? Обошлась! Мне никто не нужен! Понял? Я к отцу уеду. Завтра. И не говори мне, что надо было матери все рассказать! Я ей рассказала. Только она сказала, что Даур ей уже все сообщил, что это я к нему приставала. Еще и по лицу ударила, дура похотливая! Тогда я ушла. Думала, одумается. Искать будет. А им без меня только лучше стало. Сволочи! Ненавижу! Все вы сволочи и гады! Если б не ты, я б уже у отца была! На прииске. Ненавижу.       Тогда Денис снял разрыдавшуюся Динку с подоконника и отнес на кровать. Правда, сам тоже свалился тут же, потому что мышцы свело судорогой, и он почти не чувствовал, как Динка яростно колотит его по спине кулаками. «Завтра» она не уехала, матерясь похлеще некоторых наемников с «Черной Звезды», возилась с Денисом, которого опять корежило.       С Динкой Денис прожил почти полторы недели. В конце концов, уговорил ее даже вымыть голову, точнее, сам и вымыл. Динка так захотела.       — Сам мой!       — Это же твоя голова, как я ее вымою?       — Так и вымоешь! Тебе надо — ты и мой!       Пришлось мыть. Трогать полуголую Динку в мокрой майке Денис стеснялся больше самой Динки. Но волосы ей вымыл и даже расчесал.       Все же Динка окончательно решила ехать в поселок «Прииски» к отцу, работавшему там в карьере. Денис, которого почти отпустило от «Ви-Семь», проводил ее, путающуюся в краденых сапогах на головоломных шпильках, на станцию монорельса, посадил на экспресс.       Они опять поругались, потому что Динка внезапно решила вернуть «дураку, уроду и идиоту» куртку и карточку УМИДа, на счете которого все еще оставались деньги и который опознавал в девочке Воронтсова уже даже охотней, чем в самом Денисе. И тогда впервые применил к девочке силу: засунув карточку в карман куртки, завернул в нее вопящую и брыкающуюся Динку и поставил в вагон, в закрывающиеся двери. Девочка била кулаками в стекло, кричала: «Наркоман сраный! Ненавижу! Идиот! Придурок! Ненавижу!» — и плакала. А Денис думал: «Дура малолетняя», — смотрел вслед поезду и надеялся, что отца она все же найдет, а еще радовался, что, благодаря предусмотрительной Динке, они выбрали пустую автоматическую станцию на самой окраине города, где, во-первых, никто, кроме роботов, не видел, как обошелся Денис с ребенком, и не стал разбираться, а во-вторых, до следующей остановки далеко: Динка успеет остыть и успокоиться.