Долг Крови

Слышится звон разбивающегося сосуда. Время — семь часов вечера и в Визенгамоте действительно никого, чёрт возьми, не было. Кроме Гермионы. — Малфой. — выдыхает женщина и оборачивается на блондина, сердито сверкая глазами. Однако, оценив его внешний вид, прикусывает язык и оставляет свои комментарии при себе. Она только вынимает палочку, коротко произнося: — Репаро, Тергео. Вино исчезает с ковра, бокал из осколков снова превращается в цельный сосуд, который Грейнджер опускает на стол. Крутит в руках палочку, после указывает ею же на вешалку, стоящую прямо около двери, ведущей в кабинет, собственно, Верховной судьи Визенгамота. — Снимай мантию. Здесь обычно довольно жарко. — она опускается в кресло, смотрит несколько секунд на Малфоя. Его лицо, покрытое слоем пыли и с рассечённой бровью, честно говоря, совершенно не радует Грейнджер наличием раны, но с другой стороны боевые ранения Малфоя буквально украшают. Он выглядит мужественнее. В нём чувствуется выдержка и холёность аристократа, но в то же время блондин будто бы "вырастает", выходит за пределы отведённой ему роли и вживается в новую шкуру. В шкуру человека, который привык не только разделять и властвовать, но и вливаться в рабочую атмосферу. Человека, который умеет действовать, не боится пораниться, не боится рискнуть собой. — Почти четыре часа. Был тяжёлый рейд? — неожиданно интересуется женщина и прекрасно понимает, что сейчас, Малфой, наверное, ляпнет что-нибудь про то, что рабочий день не окончен, а она уже с бокалом вина и вообще. И вообще — какого чёрта она пьёт? И Грейнджер лучше сознается ему в алкоголизме, чем сознается, что волновалась. О нём. Гермиона наливает вино в пустующий бокал, прежде чем подняться и пойти с Малфоем в курилку, чтобы вместе покурить и обсудить рейд. — Выпьешь? Да, она наливала бокал не для себя. Конечно, он выпьет. Конечно-он-чёрт-возьми-выпьет. Хотя не касался вина вот уже несколько месяцев кряду, предпочитая что покрепче. Это для Нарциссы в поместье был отведён целый винный погреб. Малфой кивает и стаскивает с плеч мантию, оказываясь в до одури простецком свитере. Существует два вида парней: те, кому идет обтягивающая одежда, и те, для кого любая одежда — обтягивающая. Вне зависимости от желания носителя. Чёрный кашемировый свитер обтягивал фигуру плотно, как перчатка. Аристократам вообще не нужны "эти варварские мышцы", но Малфой чуть ли не среднестатистический работяга, так что ему всё можно. Он закатывает рукава свитера едва ли не до локтей, обнажая предплечья, расчерчённые дорогами вен. И как-то сразу ощутимо расслабляется. С каких пор присутствие Грейнджер вносит в его далеко не размеренную жизнь если не покой, то хотя бы его элементы? Идиотизм. Ему было почти весело сейчас. Бой, захват — всё это возвращало его к жизни. Давало азарт охотника, чувство предвкушения, жажду если не крови, то хотя бы расплаты за какие-нибудь очередные грехи перед человечеством. — Грейнджер, да у тебя, я посмотрю, нервы ни к чёрту. Он кивает куда-то туда, откуда только что исчезли следы вина. Малфой вешает мантию на указанное место и забирает бокал с вином. — Вообще-то я при исполнении не пью. Но ты же никому не скажешь. Тем более сама тут. Культурно прибухиваешь. Ну как же, Малфой — и не пустит шпильку. И да, он подкалывает её, и он — живой. Живой на ту меру, которую позволяет дикое, ежесекундное внутреннее напряжение. Как-то лихорадочен. В рваных движениях, в постоянно пересыхающих губах. Он сходит с ума, живо, деятельно и быстро. Под развесёлый аккомпанемент. И чёрт его знает, что страшнее. Драко делает глоток, ощущая какие-то очень знакомые ноты в вине. Смутно кажется, что его отец в своё время предпочитал такое же, или нечто похожее. Вкусно. Хорошо. На пустой желудок и полную голову — самое оно. Надо вставать и идти курить, как и собирались, но Малфой раскладывается на стуле и через стол наблюдает за так же расстелившейся по креслу Грейнджер, и думает, что да ну его. И просто продолжает уже начатый ею разговор. — Не то чтобы тяжелый. По-идиотски всё как-то вышло, понимаешь? Нам анонимно прислали донос, так, мол, и так: во столько-то часов в таком-то месте будет произведена передача ящика с норвежскими артефактами. Божки какие-то в виде статуэток, клинки, и, внимание, — дроты "Догони меня смерть". Сама понимаешь, как сильно нам всё это надо. Мы приезжаем — а там никого. Прочёсываем окрестности, а там никого. С горя едем на вокзал — и находим ведь. Пока всех перевязали, вон, боевое ранение получил. А потом стали этот ящик искать, а там ничего. По показаниям людей на вокзале какой-то мужик унёс. Муторно и бессмысленно. Ещё и для суда заморочки. "Нет тела — нет дела". Он вздыхает и залпом допивает вино, наотрез отказываясь "наслаждаться вкусом и ароматом", и "постепенно впитывать всю гамму травяных добавок" — если таковые там были. Малфой не хочет идти домой, но заранее знает, что вот сейчас они поговорят и нельзя будет упускать момент наступления неловкого молчания — момент, когда пора уходить. — Грейнджер, у тебя как с исцеляющими? Мать с ума сойдёт, если рожу мою увидит. Он трёт раскрытыми ладонями лицо. Малфой всё время как будто задыхается. В нём нет внутреннего спокойствия, всегда ему свойственного. И Грейнджер замечает это. Но молчит. Она обязательно спросит обо всём позже. А сейчас Гермиона как-нибудь вылечит Малфоя. Что-нибудь сделает с его рассечённой бровью и залитой кровью "рожей". — Так говоришь, как будто она не знает, как может достаться аврору на службе. Уверена, рассечённая бровь — одно из самых безобидных ранений, которые с тобой случались. — парирует Грейнджер, разглядывая шкафчик и вспоминая, куда именно она засунула аптечку. Да, привычки она оставила маггловские. Хотя бы в мелочах. Приподнимает тёмную бровь, медленно оборачивается на Малфоя. Видит его взбудораженность и блеск глаз. Выдыхает. — Серьёзно? Она предпочитает думать, что ты ловишь пикси и взбесившихся водяных? И ни сном ни духом о том, что похлеще? Мерлин, Малфой. — голос снижен на тон в силу иронии, звучит смешливо и почти с укором, но не злым, а таким... Едва ли не дружеским, что странно. Грейнджер вспоминает, наконец, куда она дела аптечку и открывает боковую дверцу, шкафчика. С аптечкой в руках обходит Малфоя, садится на столешницу и палочкой заставляет стул Драко пододвинуться ближе к ней. Плечи Малфоя оказываются между её разведённых коленей, но об интимности позы Гермиона сейчас даже не думает. Она только сосредоточенно рассматривает рассечённую бровь и засевшие там частицы грязи и пыли. Внушительный кусочек ваты щедро пропитывается перекисью водорода и мгновение спустя проходится по брови, зажатый в тёплых пальцах женщины. Перекись заставляет шипеть и щипаться частицы пыли внутри раны. Гермиона проходится ваткой и по скуле, так же стирая красные разводы. Молча. Не произнося ни звука. Стараясь только быть аккуратной. Почти нежной. После женщина аккуратно приподнимает голову Малфоя пальцами за подбородок, щурясь, поворачивает к свету его лицо. Приставляет палочку к ране, тихо бормоча себе под нос заживляющее. Вообще-то до тех пор, пока у них была надежда избежать войны, Грейнджер хотела стать колдомедиком и изучала колдомедицину. Разучила несколько полезных заклинаний. Вот и пригодилось. Кончик палочки касается рассечённой брови, женщина медленно ведёт вдоль раны, едва ощутимо обжигая кожу Малфоя мутно-зелёным болотным светом. Опускает палочку, но всё ещё держит Малфоя за подбородок, внимательно разглядывая результат своих трудов. — Вроде бы всё. — медленно произносит шатенка, глядя на идеально гладкую кожу слизеринца. Не осталось даже шрама. О ране говорит разве что тонкая проплешина, но тут уж извините. Малфой кожей чувствует, что сейчас ему нужно отстраниться. Потому что пальцы её, тонкие и ломкие, слишком задерживаются на его коже, а сам он не может оторвать взгляда от острых углов её губ. После её "вроде бы всё" устанавливается пронзительная тишина. И от этого Малфою не по себе. Он вовсе не собирается позволять каким-то "таким" моментам случаться. А если не собирается — что делает здесь? Малфоё кривит угол рта и отстраняется, голосом разрушая воссозданную тишину. — Да, Грейнджер, моя мать уверена: всё, что я делаю на работе — перекладываю бумажки с места на место и ору на подчинённых. Думаю, узнай Нарцисса, что я сегодня собственноручно задержал двоих мудаков, с ней бы сделалась истерика. Он поднимается на ноги, оставляя Грейнджер сидеть на краю стола. На него слишком действует всё вокруг. Близость Грейнджер и вовсе нервирует. Вызывает к жизни совсем не те воспоминания, какие были необходимы. Вот уже сколько времени им удавалось сделать вид, что они вовсе не занимались сексом с диким жаром, так, что потели стекла в курилке, и что они — просто приятели. И дальше стоило продолжать в том же духе, если Малфой намеревался справляться с ситуацией. — Ты тут неплохо устроилась. Короткий смешок. Он оглядывает кабинет, залитый солнечным светом. Только не жёлтым, не ярким, а таким, какой бывает в пасмурный день, когда солнце не может прорваться сквозь грязно-белую пелену, и всё, что ему остаётся — пытаться освещать планету так. Не слишком помпезное для верховной судьи помещение, с кабинетом министра магии не сравнить, хотя что у Грейнджер, что у Поттера с министром должности едва ли не равные. Малфой идёт до окна. Думает, что вот — новая возможность. Бутылка вина. Выгони он куда-нибудь Грейнджер, отвлеки её чем-то на пару минут — и всё будет готово. Но Драко малодушно говорит себе, что сейчас не то время и делает вид, что вовсе не упускает шанс снова. — Спасибо. — он указывает на затянувшуюся рану. — Пошли курить? "Давай, Грейнджер, мне нужно выйти отсюда". Отношения становятся близкими. Верёвка, протянутая между ними, стягивается едва ли не в день по сантиметру, и Малфой понимает, что однажды выбор сделать действительно придётся. Но не сегодня. И, наверное, даже не завтра. Он чувствует себя тряпкой. А Грейнджер чувствует себя странно. Как будто бы уязвлённо. Как будто бы Малфой ей чего-то не додал. Не сделал того, что должен был и оборвал все надежды на свершение этого чего-то в тот момент, когда предложил покурить. И всё же она просто кивает, поднимается с места, возвращая в шкаф аптечку с едва заметным раздражением и чувствует, как незнакомая досада саднит в груди. Она забирает со стола свою пачку и подходит к двери, не говоря Малфою про забытую мантию. Смутно хочет, чтобы у них был повод вернуться. Чувствует Малфоя спиной, пока шагает до лестницы в курилку. Скрип двери, глухие шаги, повторяющие ритм друг друга и Грейнджер опускается на широкий каменный подоконник. Закуривает. К потолку поднимается тёплый, мерцающе-фиолетовый дым. — Я буду слишком капитан очевидность, если скажу, что скорее всего аврорская облава на вокзале должна была послужить отвлекающим манёвром? — вдруг интересуется Грейнджер, чтобы хоть как-то разбавить вдруг начавшуюся становится кисельной между ними атмосферу. — Слишком. Ответ лаконичен, совершенно в духе Малфоя. — Сами себе помешали беготнёй, которую развели. Да, эти мудаки пойманы, и на них будет срок, но главное — артефакты без вести пропали. Их просто кто-то унёс. Как будто всё это сделали специально. Чтобы подставить контрабандистов и самому выйти из воды сухим. Мол, подумаешь, ящик стащил. Да он вообще бесхозный на вокзале валялся. Малфой выдыхает свой дым, обыкновенный, серый, и невольно любуется сплетениями благородно-серого и мерцающе-фиолетового. Они с Грейнджер постоянно дополняют друг друга, находясь на совершенно разных полюсах. Мужчина снова затягивается. — Меня вообще всё это из себя выводит. Дроты эти, которые только жечь. Никакие щиты не спасают. И пропали. Попади они в руки идиотам — потерь не избежать, потому что о том, как эти штуки работают, знают немногие. Устраивать сейчас панику и рассказывать, что это за оружие и как с ним бороться — тоже нельзя. Установить личность вора мы не можем, потому что люди слишком ненаблюдательны. Он едва ли не сваркой заваривает все стыки и швы, все неровности в их общении. Не позволяет тишине снова повиснуть, снова воссоздать эту атмосферу. В отличие от Грейнджер, едва ли не вся жизнь которой состояла из войны и подготовки к ней, он отлично понимал, что происходит. И всеми силами не давал и дальше этому происходить, невольно удерживая Гермиону от себя на расстоянии вытянутой руки. Стоит только рассказать ей обо всём и она отсюда выбежит. А на утро его будет ждать истерика от Поттера, увольнение, ссылка, или чего похуже. И не будет этих "моментов". Как он вляпался в это дерьмо и как отсюда выбираться? Думать об этом, стоя едва ли не рука об руку с причиной всех проблем, было странно. Вот он и не думал. Если накрыть Грейнджер Империусом, можно заставить её сброситься с крыши. А затем слушать, как причитают журналисты во главе с Ритой Скиттер. Мол, что за общество у нас такое, если героиня войны не смогла справиться с поствоенным синдромом? И причитания о том, как Гермионе Джин Грейнджер "не помогли пережить это", "справиться с воспоминаниями о войне". Если вытащить сейчас палочку из под пояса брюк, можно прижать древко к горлу и выпустить Аваду Кедавру. Но так или иначе всё станет ясно. Проверят его палочку. А если он её выбросит — сделают виноватым моментально. Если позвать её на чашку чая сейчас, куда-нибудь в ближайшую маггловскую кафешку, можно незаметно высыпать в её кружку весь пузырек яда. Но он стоит, курит и громко досадует на преступников-идиотов. — А как в Визенгамоте, Грейнджер? Никаких... волнений? — Нет. Всё по-старому. По крайней мере, сама я не замечала чего-то сверх необычного. — Грейнджер дёргает плечом и щурится, замолкая на несколько секунд и раздумывая над тем, что сказал блондин. — Малфой. Ты сказал, что о том, как действуют эти дроты, знают немногие. То есть, теоретически тебе тоже известно, как их использовать? И известно, кому ещё доступны эти знания, так? То есть если ты располагаешь этой информацией, можно было бы сперва пройтись по списку. Или я ошибаюсь? — Грейнджер поднимает на Малфоя глаза. Впервые, наверное, за долгое время кто-то говорит Малфою о его знаниях и принадлежности к тёмной магии не в упрёк, а напротив — как будто бы с уважением. Грейнджер и правда пытается помочь Малфою в аврорском расследовании? Словив себя на этой мысли, женщина чувствует неловкость. Хмурится, делает короткий вдох и медленно выдыхает дым. Малфой энергично кивает. Он и сам думал об этом не раз и не два. — Идея отличная. Но я понятия не имею, кто ещё знаком с подобным видом оружия. То есть это может быть кто угодно. Из тех, кто всерьёз увлекается темным волшебством. Да любой достаточно любопытный человек, который проводил какое-то время за темномагическими фолиантами из Запрещённой секции Хогвартса. Это может быть даже выпускник. Хотя вряд ли, после войны интерес к тёмным искусствам заметно снижен. Даже не знаю, почему. Он невесло ухмыляется. Он легко шутил по поводу войны. Знал с кем и когда, но делал это легко. И не он один. Вообще, все, кто сражался собственными руками — их юмор был окрашен в угольно-черные тона, от которых у нормальных людей глаза лезли на лоб. На самом деле уже порядочно холодает. Если основные помещения Министерства сохраняют постоянное тепло, то здесь, в каменной курилке со высоким стрельчатым окном, стекло которого на деле едва ли защищало от порывов ветра, было холодно. У Малфоя — его кашемировый свитер и собственное тепло, у Грейнджер — снова джемпер тонкой вязки и совершенно безнадёжная "мерзлячесть", которая заставляет шатенку обхватить невольно свободной рукой себя за плечо. Она разглядывает с лёгким прищуром Малфоя снова. Замечает сильные руки, расчерченные дорогами вен. И если блондин вспоминал о том, о чём не нужно бы им обоим в кабинете, то Грейнджер вспоминает сейчас. Становится жарко и она предпочитает отвернуться и открыть окно. Малфой следит за тем, как всё время упорным живчиком Грейнджер шевелится, то обхватывая себя руками, то дёргаясь открывать окно — и понимает, что с ней не так. Вообще-то, тут и правда холодно. Подмерзал даже он, хладнокровное, по сути, существо, по причине болезненно-обостренной мужской гордости не позволяющее себе даже зубами разок стукнуть. А она ещё и окно открывать полезла. За-ме-ча-тель-но. — Грейнджер, я всё понимаю, ты у нас горячая женщина, но не настолько же. Малфой зябко ведет плечами, отходя подальше от распахнутого окна. Он ещё и мантию забыл, и заметил это, по сути, только сейчас. Хотелось курить и хотелось в тепло. Хотелось уйти от неё и хотелось остаться. Хотелось сброситься из окна, чтобы больше никогда и ни за что ничего не решать. Но это — слишком. Действительно, бесповоротно "слишком". Он не настолько слаб и не настолько большой идиот, чтобы делать последний в своей жизни шаг таким непритязательным образом. — Может в кабинет вернёмся? Там хотя бы тепло. Малфой вздыхает. В нём тоже было это. Было чувство, что должно что-то случиться. Что-то, чему он упорно не позволял случаться. И, может, это и было чертовски правильно, но фарс пора заканчивать. — Пойдём, Грейнджер. От безыскусно брошенной просьбы Гермиону прошибает жаром. Он отбрасывает сгоревшую до пепла сигарету. Выкурил и бросил. То, что он должен был сделать с Грейнджер. Выпить её душу и всыпать в глотку яд. Грейнджер преследует его. В мелочах. Во всех грёбанных мелочах. Ассоциируется со всем, с чем может ассоциироваться. Малфой сходит с ума. Он не смотрит на неё и старается вовсе не думать. Грейнджер передёргивает плечами снова, снова тянется к створке окна и закрывает её. Помещение успело порядочно продуть даже за тот короткий промежуток времени, пока говорил Малфой. Вслед за Драко она идёт к своему же кабинету, похожая на сердитую сову. Она не "хохлилась", шла с гордо развёрнутыми плечами, но руки плотно обхватили тело поперёк и кожа покрылась мурашками. Стоило Грейнджер войти в кабинет, как за спиной Малфоя послышался облегчённый выдох. — Я переборщила. — отвлёкшись на записки на столе, сообщает Гермиона, имея в виду идею с окном и тот факт, что теперь она замёрзла. А потом спина Малфоя как-то резко вырастает перед её лицом. Короткий вдох. Женщина вдруг утыкается лбом куда-то в его лопатки. — Постой так чуть-чуть. У тебя свитер тёплый. Своими тонкими пальцами она подцепляет подсохшую корку раны. И дерёт её вверх со всей дури, отрывая здоровую кожу. Кровь льётся через край и струится по белоснежной коже, оставляя страшные следы. Малфой считал, что у него нет души. Что, вообще, слово "душа" — немного не про него. Ржавым будущим по мне прошлась коса. Полумесяц вынул острый нож. Его рвёт эмоциями, разрывающими на части. Она ломает Малфоя так, будто он — не человек из плоти и крови. Ломает ему ноги так, словно бедренная кость — тонкая веточка, а не кость, которую по твёрдости сравнивают с титаном. Своей живостью. Своими прикосновениями. Своей наивностью. Грейнджер, господи, если бы ты. Если бы ты только знала. Малфой думает, что ему ничего не стоит сейчас отравить её. Сделать с ней, что угодно. Героиня войны, дёрганная, осторожная, болезненно-вытянутая женщина — доверчивой кошкой жмётся к нему и говорит, что у него тёплый свитер. Внутренности выворачиваются наизнанку. Это больно. Это, действительно, так сильно больно, что хочется взвыть раненым медведем. Он слабак. Какой же он слабак. Что там Люциус? Весь род Малфоев смотрит на последнего отпрыска с несказанным презрением. И наградила же судьба наследником-уродцем. Когда он вообще стал для Грейнджер человеком, к которому можно прикасаться вот так? Он весь напряжён. Она должна чувствовать это. Он не стоит "так чуть-чуть". Малфой упруго разворачивается и протягивает руки, прижимая к себе Грейнджер за плечи. Он изо всех сил надеется, что сейчас она не начнёт вырываться. Он принял решение. Драко Люциус Малфой не справился со своим заданием. Он не сможет лишить эту женщину жизни. Что-то сделало его слишком мягким. Человеческие эмоции, послевоенные семьи вокруг, присутствие сломавшейся до основания Нарциссы, сутками напролет пересаживающей цветы, или присутствие Грейнджер — ведает один Мерлин. Но она сломала ему хребет. Оставила выступать из мяса белые позвонки. Свалила его на пол, погладила по голове ладошкой: "Ну-ну. Малфой. Не выживешь — и ладно." — Грейся, Грейнджер. Все сказали мне: "Умри. Умри, лиса". Все убьют меня, и ты меня — убьёшь.