Долг Крови

Гермиона раздражённо ударила раскрытой ладонью по подоконнику. — Да нет же! Нет, Малфой! Я уверена, что это была ящерица! — Грейнджер выбила из пачки новую сигарету и затянулась так глубоко, что сперва едва ли не подавилась дымом мятного цвета. Короткий вдох, длинный выдох. Напоминание себе о том, что как бы упрямство Малфоя не выводило женщину из себя, ударить его куда-нибудь в качестве увесистого аргумента — совершенно не в её стиле. Даже если очень хочется. Даже если это кажется делом всей жизни или как минимум — острой необходимостью. Сколько времени прошло с вечера, когда Малфой грел её в своих объятиях? Много или мало? Определить кажется невозможным. Просто время — шло. Иногда текуче-медленно и кисельно-лениво, иногда — пролетало стремительным снитчем. Грейнджер тогда не вырвалась. Напротив — спустя несколько мгновений почти судорожно почему-то обхватила торс Малфоя поперёк руками и крепче прижалась к нему, ощущая, как спокойствие разливается по телу странным теплом. И дышится легче. Этого не хотелось себе объяснять. Грейнджер согрелась, но не спешила вырываться, пока через долгих несколько минут их обоих не отрезвили вдруг часы, оповещающие: детское время заканчивается. И рабочий день тоже. "Пора собираться." Что-то неуловимо изменилось между ними и продолжало меняться каждую минуту, проведённую вместе. Иногда Грейнджер задумывалась: что сказал бы Поттер, узнай он, что бывший враг то и дело ошивается около его некогда лучшей подруги? И осознавала, что что бы он ни сказал — вряд ли это стало бы трагедией. С появлением Малфоя в её жизни, Гермиона стала легче относится ко всему. К семье Гарри. К мимолётным женщинам Рона. К счастливой Джинни. Гермиона даже стала чаще общаться с Поттерами через камин после работы. Но это всё лирика. В суровой реальности Грейнджер же мечтала прямо сейчас от души приложить Малфоя чем-нибудь обо что-нибудь. Потому что они горячо спорили. Спорили о такой... Нелепой вещи, что и сказать смешно, но азарт их захватил сильнейший. А может, не о такой уж и нелепой. Способ выведения Василиска — интересная тема, правда? — Ты не понимаешь. Я видела эту тварь вживую, дважды. Дважды, Малфой! В первый раз этот выродок меня заколдовал, во второй раз — мы с Поттером нуждались в нём, как в инвентаре и я видела его уже, слава Мерлину, мёртвым! И он даже в теории не может быть выведен жабой! Потому что там не жаба должна быть, а ещё какой-нибудь второсортный монстр тогда уж. Это — ящерица! Чешуя у этой твари — как у ящерицы, и на поверхности кожи не было мускуса, слизи, которой покрыты жабы и лягушки! И если этот ублюдок был выведен жабой — то какого соплохвоста он ползал и был длинным, а не прыгал и не был глыбообразным? Рассерженная Грейнджер конкретно в этом случае выглядела комичной. Нервная затяжка — выдох, вздёрнутый подбородок. Сощуренные глаза, шаг к Малфою от безысходности, чтобы хотя бы угрожающе на него подышать, чёрт возьми! — Я тоже умею так дышать, Грейнджер! Малфой, чья чаша терпения представляла собой некую крохотную глиняную чеплашку, из которой и чай пить стыдно, был готов взорваться и прибить Грейнджер к чёртовой бабушке. Не из соображений по поводу Обета, а просто так. Чтобы не бесила. Он думал, что имеет дело с мудрой, начитанной, — да что там! — заученной ведьмой. Чёрта с два! Вот уже минут пятнадцать они увлеченно спорили о том, каким именно способом был выведен василиск. Как беседа свернула в это русло — Малфой даже не помнит. Да и неважно, важно то, что он сейчас загрызет эту мелкую, сварливую, упорную, как полсотни кентавров, Грейнджер! Назвать её девчонкой не поворачивался язык, а женщиной — как-то не с руки. Приходилось выворачиваться. Она, понимаете ли, видела! А он — читал! И книгам должно верить, а не выпендриваться тут тем, что Гермиона, Моргана её прокляни, видела. Легче разобрать спор логичных нумерологов и интуитов-прорицателей, чем спор Грейнджер и Малфоя, решивших раз и навсегда понять, кто тут самый умный. — Грейнджер, ты, может, и видела. Но как ты видела? Ты видела — через зер-ка-ло! А во второй раз — он дохлый был! Все выделительные процессы — о-ста-но-ви-лись! Там и не могло быть никакой слизи на коже! Я говорю, это была жаба. Понимаешь? Жаба! Я — читал! Ты в книгах, что ли, сомневаешься? Малфой настолько увлёкся спором, что он даже и думать как-то перестал о чём-то серьезном. Правда, казалось, что доказать свою правоту по поднятому вопросу — цель всей малфоевской жизни, не иначе. В голову не лезли левые мысли. Теперь так случалось постоянно. Единожды сломавшийся Малфой больше не пытался разогнуться, искренне считая, что свой тростник он передавил и всё лопнуло. Он больше не играл во влюблённого, не разыгрывал драму. Он слал цветы — цветы остались неизменной вещью. Каждое утро. Каждый раз — другого цвета. Это превратилось в нечто дежурно привычное как для неё, так и для него. На письменном столе в кабинете даже валялась карточка постоянного покупателя в хорошем цветочном салоне. Потому что да, каждое же утро. Драко думал о том, что делать теперь, когда он больше не сопротивляется ничему. Продолжал так же вкалывать на работе. Трепался и курил вместе с Грейнджер, с каким-то обречением ощущая, как меняются их отношения. Двигаются по миллиметру с каждым днём. Скажете, что это немного? Но для Малфоя время течёт быстро, как холодная река. А потому и расстояние кажется огромным. Но все это — ерунда. Малфой был в бешенстве. Потому что это была жаба! На петушином яйце! Малфой рассматривает Грейнджер, выпятившуюся перед ним с таким же выражением лица, как у него самого, и прямо понять не может, как Грейнджер не понимает таких простых вещей. — Это была жаба. И точка. — Да какая к чёрту жаба! — Гермиона взмахнула рукой и с тлеющего кончика сигареты посыпались искры под цвет дыма, попадая на джемпер и тут же тая, ни черта не обжигая. — Вот же... Ладно. Моргана с этими искрами. Но какая к чёрту жаба?! Раздражённо снова поинтересовалась Грейнджер, фыркая на Малфоя и думая, что он её совсем не убедил. Подумаешь, дышать он умеет так же. Сделав глубокую затяжку, Грейнджер выдохнула дым, но выглядело так, как будто бы она набирает воздуха в лёгкие для нового запала. Так оно и было. — Ты включи логику, Малфой! Работаешь в Аврорате, ведёшь расследования. Я не идиотка! И прекрасно понимаю, что после того, как завершается жизненный цикл, прекращаются все процессы выделения, но я тебе говорю сейчас не о конкретно слизи, а о запахе. Ты должен знать, что у мускуса весьма специфический запах. И он остаётся так или иначе! Пробивается даже сквозь трупный смард! А не было запаха мускуса. Не бы-ло! И я верю книгам, но давай-ка подумаем, Малфой! Грейнджер снова сделала затяжку и выдохнула дым, одновременно наставляя палец на грудь Малфоя, упираясь на мгновение подушечкой в диафрагму. — Ты! — женщина убрала руку. — Ты работаешь в Аврорате и прекрасно знаешь о всех темномагических зельях, зельеварах и ценах редких ингредиентов. Правильно? Правильно. Василиск едва ли не весь, целиком — ценный ингредиент. Хотя почему едва ли? Весь! Но последний Василиск был целым змеёнышем в подземелье Хогвартса, когда Гарри его убил. Однако до этого кровь Василиска, клыки и чешую откуда-то брали? Брали! И чем больше времени проходило, тем больше по статистике росли цены на части организма Василиска. А значит что? Популяция змеев падала. Значит, Василиск был не один! Значит, до этого их убивали! Но если был известен способ выведения змея, то почему ж им не воспользовались? Не вывели новых Василисков с учётом того, насколько уникально существо для зельеварения и само по себе, а? Наверняка ведь пробовали! Но не получалось! А значит, там была ни черта не жаба. И скорее всего, истинный способ выведения скрыли! Хотя бы потому, что эту тварь убить — ещё постараться надо! — в сердцах прошипела Грейнджер и обжёгшись таки истлевшей в руке сигаретой, с досадой выдохнула, выкидывая остатки сигареты и подкуривая новую. — Понимаешь? — спросила ещё раз женщина, поднимая сердитые глаза на Малфоя и разыскивая в его взгляде ответ на свой вопрос. Понимаешь ты, Малфой, Моргана тебя прокляни, или нет?! — Грейнджер, ты визжишь, как Моргана, у которой Мерлин опять по всему дому носки разбросал. Малфой пытается сделать вид что он аб-со-лют-но спокоен и уверен в своей правоте, нимало не смущаясь тем, что сигарета в его пальцах нервно пляшет из стороны в стороны при каждом звуке голоса Грейнджер. — Да посади ты свою ящерицу на петушиное яйцо, и ни-че-го, ничего у тебя не выйдет! Понимаешь? Потому что Герпий Злостный — а именно так звали того, кому пришло в голову посадить жабу, жа! бу!, на яйцо, — сочетал не-со-че-та-е-мо-е! Жаба не откладывает яйца. У неё икринки. От петуха взяли яйца, от жабы — кожу и скольжение, и получили вот эту дрянную тварь. Понимаешь? Малфой весь взъерошенный, как огромный ворон-альбинос зимой, когда он пытается согреться, сидя на какой-нибудь ветке. Он читал. Он ещё совсем мальчишкой был, когда читал про то, что это! была! жаба! Он-точно-твою-мать-помнит. — И даже если способ выведения скрыли, это не могла быть ящерица! Ты яйца ящериц видела? А куриные? Ты себе как представляешь ящерицу, высиживающую куриные яйца?! Это нереально! Драко психует не меньше женщины и всерьёз подозревает, что их слышно даже за пределами курилки. И Грейнджер дико забавно пыхтит со своими сигаретами вместе. Он бы оценил всю забавность момента, если бы сам был чуть более спокоен. — Слушай, знаешь, что? У меня дома лежит дневник Герпия Злостного. С его наблюдениями. Заметки, эксперименты и прочая мерлинова чушь. Пошли, я покажу тебе её — и мы, наконец, поймём, кто был прав. А прав был я! Малфой захлопывает пасть сразу же, как отзвучало последнее его предложение, с напряжением ощущая, что вот сейчас он ляпнул лишнего. Но отступать было некуда: — ...и это была большая. Жирная. Жаба! Всё дело в том, что Малфой никого не пускал в мэнор. Только домовики, Нарцисса и сам он. После того, как в поместье дневало и ночевало огромное количество мерзких, опустившихся людей — пожирателей, — ему было сложно допускать кого бы то ни было в эту часть своей жизни. И то, что он ляпнул Грейнджер сейчас в запале спора несколько нарушало его принципы. Их отношения и так менялись со скоростью бронепоезда, бегущего по шпалам. На мгновение ему становится неуютно, но они тут. Они тут вообще-то спорят! И отстоять свою правоту — святое дело! — НЕ ЖАБА! — рявкнула Грейнджер и топнула ногой, отворачиваясь от Малфоя, щуря тёмные глаза и раскуривая сигарету. Тонкие ноздри нервно трепетали, тонкие рёбра раздувались от того, что Грейнджер тяжело дышала от того же запала, а ещё. А ещё Малфой позвал её в мэнор. У неё, знаете, были не слишком приятные воспоминания о Мэноре. Беллатрикс. Холодный мраморный пол. Пожиратели в масках. Стены подвалов. Безумные глаза. Непередаваемая боль. Грейнджер невольно потянулась рукаву руки, на которой был шрам, но одёрнула себя. В последнее время она почему-то всё-таки стала его скрывать. Но к чёрту все эти воспоминания и вообще. Малфой! Считает! Себя! Правым! Самым умным! Нашёлся тут! Чёртов СЛИЗЕРИНЕЦ! Гермионе в этот момент на мгновение стало смешно. Вот ведь. Сколько, действительно, прошло времени, а самое главное ругательство: "слизеринец" и "хорёк". По крайней мере из тех, что пришли на ум первыми и наиболее безобидными вариантами из всех возможных. Поэтому Грейнджер решительно разворачивается, хватает Малфоя за руку и выкидывает сигарету в окно. — Пошли! — заявляет женщина и тащит Малфоя в свой кабинет. Коридоры кажутся длинными и едва ли не бесконечными из-за того нетерпения, что бушует в душе шатенки. Она затаскивает Малфоя в кабинет и сердито всучивает ему его же мантию, хватает с вешалки свою. Всё равно — рабочий день практически подошёл к концу и не будет ничего страшного, если они с белобрысым. Самоуверенным. Кретином! Уйдут с рабочих мест пораньше. В конце концов — это важно! В таком же нетерпении она ждёт, пока он разберётся с её камином таким образом, чтобы доступ в холл Малфой-Мэнора стал открытым. Кажется, как будто от чёткого и по-особенному грозно произнесённого адреса, летучий порох даже доставил этих двоих в поместье быстрее. Грейнджер чихает и спешно очищает мантию и всю себя от каминного пепла и грязи. — Ну, показывай! Она чувствует себя на какой-то момент снова вечно спешащей школьницей, когда они с Малфоем едва ли не бегом поднимаются в его библиотеку. Пока блондин ищет нужную книгу, Грейнджер с нетерпением стоит около косяка, тарабаня тонкими пальцами по дереву и ждёт, пока Малфой, наконец, явится. Нервничает — заходит всё же в помещение и добирается до Драко, который, оказывается, уже листает страницы того самого дневника. — И не позвал даже, а. — она подныривает к Малфою сбоку и тоже заглядывает в дневник, скользя быстрым взглядом по строчкам. Слышится торжествующее восклицание Малфоя, оповещающее о том, что они нашли нужные заметки. Оба стоят над дневником с одинаковыми выражениями лиц — торжествующе-злорадными, нетерпеливыми и самоуверенными. Однако меньше, чем через минуту, это выражение очень быстро сползает. Ещё несколько секунд молчания. — Малфой. Мы с тобой — деградирующие идиоты. Это же было. Очевидно. Торжествующе-злодейское выражение лица Малфоя стирается моментально. Он едва верит в написанное. Серьёзно, для него это было ударом. Вроде: как ты могла, книга?! Я хранил тебя в своей библиотеке, стирал с тебя пыль, не разжег тобой костер — а ты. А ты! А ТЫ! А ты утверждаешь, что Герпий Злодеус посадил на петушиное яйцо — змею. Они — два идиота, — убеждали друг друга. Во всю глотку орали, мол, жаба! Нет, я его видела, я знаю, что ящерица! Да ты дура, Грейнджер, это же очевидно: жаба! А оно — вот оно как. Малфой вздыхает и захлопывает фолиант, поднимая целую тучу пыли. Его всё бесит. Он чувствует себя дегенератом. — Об этом никто не должен узнать. Или нам придётся друг друга убить. Малфой вздыхает и суёт книгу на ближайшую полку. В библиотеке мэнора воздух тяжёлый, пыльный и сухой. Несмотря на адский труд домовиков по уборке помещений, книги-пылесборники были сильнее. К тому же темно. Поместье не назвать самым светлым местом в мире, а Малфоя так же трудно окрестить светолюбивым человеком, но ему всё же было здесь неуютно. Мать наверняка работала где-то в саду. Грейнджер увидит — то-то радости будет. Благо, мэнор достаточно большой, чтобы избежать глупой подростковой проблемы под названием "мама невовремя вошла". Вряд ли Нарцисса хотя бы в курсе того, что сын уже вернулся, да ещё и в обществе героини магического мира, с целью решить проблему мирового масштаба. — Грейнджер, нам нужно выпить. Я не смогу пережить разочарование всей моей жизни без бутылки виски. Он действительно предлагает Грейнджер выпить. Он пустил её в свою голову, в свой дом, в самого себя — врастай, Грейнджер, вплетайся в него своими корнями и свежими побегами, как молодое дерево, — и он предложил ей выпить в собственном доме. Конечно, в свойственной Малфоя манере, откровенно паясничая. Но, но, но. Грейнджер может этого не понимать. Она и не должна этого понимать, если быть честными до конца. Но это — чертовски важно. И он не хочет, чтобы она отказалась от его, малфоевского, общества. Малфой не хочет — и Грейнджер не отказывается. По правде говоря, шатенка и сама была бы рада потянуть с возвращением в лондонскую квартиру. Нет, она любила, по-прежнему страшно любила свою квартиру в два этажа, то самое фортепиано и винную коллекцию, но с тех пор, как их общение с Малфоем перетекло в ту странную и непонятную для обоих фазу, одиночество в квартире стало ощущаться с большей остротой, чем прежде. И работы Грейнджер ждала не только потому, что там есть дела и вообще. Женщина с досадой вздохнула и покачала головой. — Я никогда. Никогда не чувствовала себя настолько неразумной. Чтобы просто взять и как ребёнок, ошибиться в таком!.. Нет, Малфой. Никому и никогда. — усмехнулась Гермиона, хотя они оба и так знали, что действительно никому и никогда об этом не расскажут. Хотя бы потому, что сведения, почерпнутые в книге — действительно крайне опасная информация. Хотя бы потому, что Малфой и Грейнджер, выясняющие что-то вместе — тоже опасная информация, сам факт которой не очень-то укладывается в голове у самих героев. Психануть и вместе полететь в библиотеку проверять свою правоту — почему бы и нет. И ладно бы просто в библиотеку — в какую! Малфой впустил неведомо почти кого в родные пенаты, в сокровищницу знаний своего рода, а Грейнджер пошла на старое место своих пыток. Да и вообще — кому, на самом деле, придёт в голову о них спрашивать? Гермиона выходит следом за Малфоем из библиотеки и подозрительно начинает морщить нос, подбираться и через секунду — всё же чихает из-за пыли, царящей в библиотеке, смешно дёрнувшись. — Мерлин. Я отвыкла от библиотек. Обычно те, в которые попадаю я, значительно меньше. Ты что-то говорил про виски. Грейнджер готова сейчас следовать за Малфоем. Ну, не на край земли, конечно, но до ближайшей гостиной. Только вот её смущает отсутствие Нарциссы. Однако спросить Малфоя, куда она делась, женщина не решается. И Малфой несказанно этому рад. Он, конечно, как вежливый хозяин, повёл бы Грейнджер по галереям в главную часть особняка, оттуда вывел бы в сад, нашёл бы под каким-нибудь кустом мать и представил бы их друг другу. Всё бы сделал, как полагается. Но его бы это не радовало. Он любил мать, мать была едва ли не главным в его жизни человеком, но она. Она — как Ариана в семье Дамблдоров. Внешне не утратившая морального облика, но такая же. Тихая. Отстранённая. Ни чета той Нарциссе Малфой, которой достаточно было тряхнуть белоснежной гривой и гордо выпрямиться, чтобы все вокруг склоняли головы. Грейнджер не спрашивает, и Малфой минует галереи, уводящие из западного крыла. Ведёт женщину из мрачной, пыльной библиотеки наверх, по винтовой лестнице, и останавливается перед дверями своего кабинета. Вообще-то это был не совсем его кабинет. Это — Люциуса. Переделанный, отреставрированный, но дух главы семьи витал в помещениях. Малфой как бы принял бразды правления. Должность главы семьи. И переездом в комнаты отца это подтвердил. — Сегодня, Грейнджер, ты увидишь то, что ни одному смертному видеть не удавалось. Малфой паясничает и строит дико важную морду. Шутки шутками, но тут даже не доля правды, а трети, наверное, две. Мужчина толкает тяжёлую дубовую дверь и распахивает её, впуская "леди" первой. Красное дерево, тёмно-коричневая кожа, вставки белого мрамора. Кресла, диван, письменный стол с одинокой чернильницей на нем. Люстра, потолок с лепниной, огромное окно с широким подоконником, через которое комнату заливал блеклый свет. — Прошу-с. К нашему шалашу. Он подходит к одному из шкафов с непрозрачными дверцами и вынимает два стеклянных стакана с толстым дном и благородно подпылившуюся бутылку виски. Малфой не думает и не понимает, что, возможно, если Грейнджер стоит достаточно неудачно, и имеет несчастье наблюдать за тем, что делает Малфой, она может видеть собственную пачку сигарет на нижней полке, рядом с какими-то покрытыми толстым слоем пыли бутылками. Он захлопывает дверцу и выставляет все на стол, немедленно откручивая крышку и разливая шотландский виски по стаканам. — За нашу общую деградацию? Ухмыляется. Ему должно быть неуютно. Плотным, не отступающим наваждением должна маячить мысль о том, как бы выпнуть отсюда, из своего дома, грязнокровку Грейнджер. Но этого нет. Малфой с обреченностью отвешивает себе еще одну моральную оплеуху.