Долг Крови

Грейнджер тоже отвешивает себе затрещину, но она — по другому поводу. Женщина всё пытается сообразить, не показалось ли ей: пачка сигарет, та самая жёлтая, увиденная однажды — лежит на нижней полке в кабинете Малфоя. В итоге Гермиона встряхивает копной тёмных волос, растерянно запускает пальцы в пряди и взъерошивает их на затылке. Проходит к столу и стаскивает с идеально-гладкой поверхности свой стакан виски, приподнимает его перед своим лицом, разглядывая янтарную жидкость на свету. Вообще, в освещении кабинета глаза Грейнджер на доли мгновений кажутся такими же — янтарными, тягучими, подсвеченными. А потом женщина опускается в кресло напротив Малфоя. — За нашу большую посмертную тайну. — вторит она тосту Малфоя и, усмехаясь, делает осторожный, пробный глоток. Вообще, если быть совсем откровенными, с виски Грейнджер на "Вы" и почти что шёпотом, в отличие от вин. Напиток кажется женщине сугубо мужским, но пить его она не стесняется и вовсе не против. Просто приходилось не так часто. Хотя...Первые несколько месяцев после Войны. Предательство Рона. Тогда вино сменили как раз виски по вечерам. Чтобы расслабиться в большей мере, предаться воспоминаниям и прочая драматическая ... Чепуха. Грейнджер стягивает с плеч мантию, невольно растягивая ворот джемпера и тот сползает на плечо. Оборачиваясь, устраивает мантию на спинке кресла, поправляет рукав. Гермиона вообще не уверена, что она молодец. Вроде как зашла в дом Малфоя всего-то на пару минут, чтобы выяснить, как там выводился Василиск и доказать свою.. Неважно, что, а в итоге — осталась на виски тогда, когда нормальные люди остаются на чай или кофе, и уже сняла мантию, как будто собирается задержаться здесь ещё подольше. Не собирается. Просто... — В кабинете у тебя жарковато. — коротко комментирует Грейнджер. Пальцы крепче сжимают узорчатые бока пузатого стакана и женщина скользит взглядом по интерьеру помещения. Надо чем-то занять тишину. — Кабинет вычурнее, чем у министра. — негромкий, ироничный смешок. Грейнджер задаётся только вопросом, где портреты. Теоретически в кабинете директора Хогвартса висели все его предшественники. Мэнор — не Хогвартс, а Малфой — не директор, но разве это не дань уважения почившим предкам и главам Рода? Грейнджер откидывается на спинку кресла, отрывая, наконец, взгляд от стен и переводя его на лицо Малфоя. Уже привычно. Магма сцепляется в подсознательной схватке с ртутью. Малфой смотрит то на Грейнджер, прочно обосновавшуюся в глубоком кожаном кресле, то на её сброшенную мантию, то на голые стены. Он знает, что интересует в-душе-все-ещё-всезнайку. — Портреты в галерее. Они меня раздражают. Он снял портреты в тот же день, когда окончательно понял, что Грейнджер он своими руками не грохнет. Взгляды предшественников, и так не казавшиеся ему одобрительными, стали давить какой-то неподъёмной тяжестью, от которой едва ли не тошнило. Тогда же свежей краской были замазаны пятна не выцветшей краски на стенах. Он всё меняет. С появлением в его жизни Грейнджер он меняет, преобразует всё вокруг, и сам движется неведомо куда. Между ними снова повисает тишина, Малфой усаживается на край лакированной столешницы. В руке стакан с виски. Отличный виски, к которому Драко был привязан стокгольмским синдромом: жжёт и не отпускает. Он предпочитал пьянствовать, лишь бы не катиться дальше. — Грейнджер, если ты уснёшь здесь с перепоя, я тебе кровать не предоставлю. Сразу предупреждаю. Он с прищуром наблюдает за подозрительно расслабившейся женщиной, и всё понять не может, как он докатился до жизни такой. Присутствие Грейнджер в его поместье — дикость. Дикость, на которую он благосклонно смотрит, и готов подливать в стакан виски, чтобы она и дальше сидела здесь. Грейнджер для него актриса. Актриса какого-то новомодного театра, о котором все постоянно говорят. Она светится на сцене и блистает талантом. По какой-то нелепой случайности она забредает на старую, пыльную сцену. Пыльная сцена — Малфой-мэнор. Особняк, накрытый долбанным тяжёлым театральным занавесом. Здесь когда-то кипела жизнь, люди умирали, возрождались, любили, играли. А теперь — два второсортных актёра погорелого театра имитируют жизнь. Грейнджер приходит и одним своим присутствием делает всё живее. Ярче. Но ей здесь как будто не место. Она как будто нарушила что-то в шатком равновесии между этими двумя...Театрами. — Как вежливый хозяин, я должен спросить: как вам особняк, мисс Грейнджер? Малфой — паяц. Он сидит верхом на крышке стола, носком ботинка подпинывает ножку кресла Грейнджер и разбалтывает виски на дне стакана круговыми движениями. Странные мысли. Гермиона, чувствуя, как слабые удары отдаются в её теле, опирается головой о спинку кресла, закрывает глаза. На губы ложится слабая улыбка. — Ну, те несколько коридоров, библиотека и твой кабинет произвели неплохое впечатление о Мэноре. Гораздо более приятные, чем были раньше. — улыбка блестит чуть кривоватым оскалом и в этот момент Грейнджер хочет, чтобы кабинет окунулся в полумрак. Никто ведь из них не отрицал, что помнит, верно? Но Грейнджер не ставит то, что пережила здесь, никому в упрёк. Только делает ещё глоток виски и открывает глаза, смотрит несколько секунд в глаза Малфоя, опирающегося поясницей о столешницу прямо перед ней. Надо свести тему, верно? — Знаешь, мне показалось, или твоя библиотека действительно обширнее, чем Хогвартская? — тёмные брови приподнимаются, оскал снова превращается назад в слегка насмешливую улыбку. Да, Малфой. Давай вспомним старые давние времена про заучку-Грейнджер. Ты даже предугадал вопрос о портретах, вертевшийся на языке, так давай поболтаем о том, что интересно нам обоим. Давай поговорим о кладези знаний в каждом из нас, а?.. Одна тема перетекает в другую, ручьём впадая в общий поток беседы. Постепенно стаканы с виски опустошаются, но никак до конца. Каждый раз Малфой подливает в сосуды янтарного и блики света снова играют на гранях. С каждой проведённой здесь минутой, Грейнджер всё отчётливее понимает, что уходить катастрофически нужно, почти необходимо. Но каждую минуту говорит себе: не сейчас. Ещё немного. Обязательно позже. Только не сейчас. Только не сейчас. Какой по счёту глоток виски вливается в горло, обжигая гортань? Грейнджер поднимается с кресла и ухватывает на мгновение Малфоя за руку. — Я хочу вдохнуть чего-нибудь холодного. И дымного. М-малфой. — она не то, чтобы совсем пьяна, просто очень расслаблена. Хотя алкоголь, определённо, плещется и мешается с кровью. Какая к чёрту разница? Грейнджер лениво ступает к окну и тянется вверх, распахивает створку, не спрашивая разрешения, обустраивается совсем по-девичьи на широком подоконнике, вытягивая ноги вдоль и облокачиваясь спиной о стену. Приманивает пачку сигарет. — У тебя в кабинете так ярко. Приглуши свет? — негромко просит Грейнджер и прикрывает глаза. Когда взгляд снова скользит по помещению — комната уже купается в приглушённом полумраке. Грейнджер совершенно по-маггловски поджигает кончик сигареты зажигалкой, язычок пламени освещает оранжевым лицо и пляшет в тёмных глазах. Первая затяжка — и новый взгляд на Малфоя, тлеюще-тёплое чувство в груди. Ну что тебе стоит отдать своё сердце сегодня мне? Ну, что тебе стоит остаться до завтра? Время тягуче, как густой деготь, и так же отдает горечью на языке и зубах. Или это следы, привкус виски? Малфой тушит свет и подходит ближе к Грейнджер. Тонкий силуэт вырисовывается на фоне окна. Кто бы знал, что эта женщина будет так ловко вплетаться в его дом, в его жизнь, и так сходу займет здесь своё место. Драко, как и Грейнджер, с замиранием ждал, когда наступит то самое "пора", которое заставит её подняться, распрямиться. Заторможенно выдохнуть, накинуть мантию, и пойти куда-нибудь к черту. Ждал и не желал, чтобы это "пора" наступало. Будь это в его силах, Малфой нажал бы сейчас на паузу. Застыл бы в белесом свете уходящего дня. Грейнджер будто нарисована на его окне. Свою пачку он извлекает из кармана брюк. Походя, стаскивает с плеч мантию, и остается в черной рубашке, ярко контрастирующей с ним самим. Больше всего на свете он хочет достать из шкафа Грейнджеровскую пачку, взять ее вместо своей, и сесть рядом. Красить реальность серых стен вместе с ней, распространяя жгучий свет повсюду. Хотя... В конце концов, это вряд ли её удивит. И блондин хлопает дверца шкафа. В его пальцах сигарета с тонкой цветной полоской, определяющей цвет. Малфой подпирает бедрами подоконник, заключая Грейнджер в узкое пространство между собой и холодным стеклом. Забирает её зажигалку, пару секунд соображая, как пользоваться этим маггловским чудом мысли. Зажигается красный огонек. В распахнутое окно задувает ветер, пробирается под полы рубашки, касается кожи. Малфой выдыхает первый дым нервной затяжки. Облако поднимается вверх, распространяясь в воздухе. Сегодня его цвет — небесно-голубой. Пусть только она ничему не удивляется. Он красит небо. Красит летним сочным цветом. — Замёрзнешь, Грейнджер. Констатация факта, не больше. Он прислоняется ближе, грудью касаясь её плеча, осторожно делясь теплом. Ты как влитая здесь, Грейнджер. Ты останься. Останься, и внеси сюда еще чуть больше себя. Малфой смотрит в её узкое, скуластое лицо, в глубину раскосых глаз. И не знает, что чувствует. Грейнджер смотрит на него из-под полуопущенных ресниц взглядом, подёрнутым лёгкой поволокой опьянения. Да чёрт бы с ним, с этим опьянением. Она тоже понятия не имеет, что чувствует. Но осторожно прижатой к плечу груди, как источника тепла, ей мало. И не хватает. Мало площадки. Мало. Мало. Малфоя. Ей мало Малфоя. Ресницы дрогнув, опускаются, а потом Грейнджер прижимается к груди Малфоя плечом, чуть поворачивается и обхватывает его торс рукой, доверчивой кошкой трётся скулой о тёплую от его тепла, гладкую ткань рубашки и вдыхает запах, поворачивает лицо и прячет его на груди Малфоя от всех и всего: от мрака комнаты, от этих странных ощущений, от которых не скрыться, от блеска слабого света на гранях стакана. Грейнджер сминает пальцами ткань его рубашки там, на спине, на пояснице и не хочет отпускать. Снова поворачивает голову, волосы электризуются и липнут к его одежде, но чёрт бы с ними. Грейнджер замирает вот так и продолжает курить, выпуская к потолку мерцающе-синий. Синий, как сама ночь, океан, глубокий, как эти двое в одной комнате, замершие во времени вот так вот вдруг. Мерцающий синий сплетается с голубым и Грейнджер улыбается клубам дыма и кому-то в своих мыслях скрытно-счастливо. Ей нравится это сочетание. Ей нравится сидеть здесь с Малфоем. Не выпуская сигарету из пальцев, сгрести с подоконника стакан виски, держать неудобно, но сделать глоток. Вернуть стакан на место, чувствуя, как оседает горечью на языке янтарь. Стряхнуть с сигареты пепел вместе с тёмно-синими искрами в раскрытое окно. Они докуривают. Сигаретный остаток Грейнджер уже вспыхивает в воздухе, исчезая, не оставляя следов, но женщина и не думает сдвинуться с места. Убрать с поясницы Малфоя руку, перестать сминать пальцами ткань рубашки, перестать прижиматься щекой к его груди. Грейнджер вытягивает освободившуюся руку вперёд и ухватывает за руку блондина, подтягивает ноги ближе к себе и укладывает его руку на свои колени ладонью вверх. Зачем-то тянет вверх манжет, раздражённо расправляясь с пуговицей и после повторяет пальцами прочерченные по предплечьям дороги вен, когда рукав задран до локтя. Она не хочет отдавать себе отчёта в действиях. Ей так хочется сейчас. Касаться гладкой кожи, касаться Малфоя, сидеть с ним в темноте, прижиматься, вдыхать воздух. Грейнджер постоянно тлеет рядом с Малфоем зажжённой сигаретой. Она рядом с ним цветная. Гермиона поднимает на Малфоя тёмный, неясный взгляд и замирает пальцами на сгибе локтя. Смотри, как горят... И их как потушить, я не знаю, и стоит ли опять ворошить, идя по краю... твоих рук, твоих губ? Я не умираю, но, как дальше жить без тебя, не знаю, и нам бы забыть, но он так тает - мир вокруг... каждый раз, как вдруг Малфой встречает её взгляд своим. Ему кажется, что её глаза будто подернуты поволокой. Виски это или эмоции, перехлёстывающие через край? Он не знает, что его глаза такие же. Наблюдающие, впитывающие, замутнённые. Он следит за ней. За её движениями. За её касанием. За скольжением тонких пальцев по синим венам обнажённого предплечья. Малфой давно протянул руку и обвил мягкие плечи, притягивая ближе к себе, создавая единый организм. Он чувствовал себя долбанным Квиреллом. Как прислужник Лорда получал ожоги от прикосновений к Поттеру, так он сам чувствовал, как воспаляется кожа. Через ткань. Там, где бегущей водой касались её пальцы. Где руки сминали рубашку и ощущениями въедались в кости. Малфой — чёртов мазохист. Он сгорал и пытался сгореть быстрее. Его на части разрывала какая-то невесть откуда взявшаяся боль, чистым потоком чувств взрывавшая сознание, но он стекал ладонью по её плечу, сливаясь с болью. Жадно впитывая её. Купаясь в ней, в исцеляющей и жгучей. Он смотрит на неё невозможно обличающим взглядом прозрачных глаз. Переворачивает руку ладонью вниз, накрывая её колено, и разворачивая её. За плечо и за голень поворачивая к себе лицом, прислоняя её к оконной раме. Малфой действует с ней, как с куклой. Распрямляет колени, тянет ближе к себе. Холодными пальцами по шее и до подбородка. Заставляя её приподнять голову. Выше. Это не то, что случается в книгах. Это не "внезапная искра", не "затмение". Это — логичное продолжение вечера, продолжение их странно и быстро теплеющих отношений. Последствие до предела оголившихся нервов и обнажённых чувств. Малфой знал, что так и будет, ещё когда поднимался с ней наверх. Знал, и предчувствовал. Растягивал это ожидание, как дорогое вино, как качественную сигару. Всё молча. Только слышно её дыхание и ветер, колыхающий стремительно ржавевшие листья деревьев за окном. Он склоняется над ней. Пальцами сбрасывает с лица тонкую паутинку каштановой пряди. Упирается лбом в её лоб, и как-то совершенно иначе улыбается. Впервые улыбается. Ей. Сердце колотится. Душа дымится в каком-то апогее, в агонии. Он странно. Очень странно. Очень тоскливо счастлив. какие выпадут нам в игре этой бонусы? кроме "ранен, ранен, ранен. убит." Счастлив, когда накрывает губами её губы. Почти ц е л о м у д р е н н о. Только крепче сжимает её плечи. Взрыв. Это чёртов. Колоссальный. Взрыв. Не какой-нибудь даже маггловский теракт, нелепый захват — это ядерный взрыв в подсознании, сметающий всё и одновременно наконец, освещающий только что рухнувший мир ярко-красным мерцающим маревом. Взрыв, дымным куполом накрывший окончательно всё. Пароли, явки, имена — всё стало открытым в этот момент. Забавно лишь то, что в конце никто об этом не вспомнит, а сейчас — наверняка не воспользуется. Не вскроет архивы, а будет лишь наслаждаться нежданно открывшимся зрелищем мирового масштаба, масштаба миров целых двух людей, верно. Грейнджер поднимает руки плавно и уверенно, не вскидывая их судорожно, потому что то, что они сейчас делают — искривлённо-правильное, логичное, нужное. Горячие пальцы женщины в контраст касаниям Малфоя скользят так же по его шее, одна рука путается в выбеленных волосах, вторая замирает на лопатке. Грейнджер тянется навстречу, прижимаясь губами к губам Малфоя крепче, приоткрывая рот, делясь собственной горечью виски с языка, хотя на языке Малфоя точно такая же. Она льнёт к нему ближе и греется, и пусть теперь Малфой почти что полностью отдан ей, ей всё равно мало его тепла. Она пробует поцелуй Малфоя медленно и вдумчиво, словно дорогое вино. Распределяет дыхание, не желая отрываться и на мгновение — распознать каждую ноту, каждое ласковое касание языка, каждое осторожное движение губ. Грейнджер снова медленно тянет Малфоя назад и опять опирается спиной о оконную раму, вынуждая его нависать над собой. В какой-то момент им приходится оторваться хотя бы потому, что кислорода всё же не хватает. Но даже в тот момент, когда губы размыкаются, Грейнджер не отпускает Малфоя от себя. Упирается лбом в его лоб, прикрывает глаза и молчит, восстанавливая едва сбившееся дыхание. В кабинете царит абсолютная тишина. Наверное, хорошо, что Малфой убрал портреты. Иначе оглохли бы эти двое от возмущённых воплей. Правда, Грейнджер на это наплевать. Малфою тоже плевать. Малфой не задыхается, Малфоя не трясёт. Он в жизни не был так уверен, как сейчас. Он напоминал себе самому пожарного, входящего в огонь, заранее зная, что он оттуда не выберется. И он был счастлив. Счастлив, счастлив, счастлив. Он вскидывает руки к её вискам, пальцами зачерпывает пряди её волос, отбрасывая их со скуластого лица. И она сама такая же. Такая же спокойная. Такая же чуть задыхающаяся. Малфой хмыкает, отстраняясь только для того, чтобы ухватить Грейнджер под коленки и под спину. Он поднимает её на краткие мгновения, чтобы усесться на подоконник. Сам прислоняется к стене, а Грейнджер тянет к себе. Хорошо. Тихо. Где-то под спиной стакан с остатками виски и пачка грейнджеровских сигарет. Он не знает, что говорить сейчас. Как не знает, хочет ли что-нибудь говорить. Прохладные руки бездумно скользят по тонким мягким плечам, а подбородок щекочут длинные темные волосы. За окном мрак и безлунная ночь. Нет даже звёзд. За ними никто не следит. Никто не знает, что происходит в одной из комнат огромного особняка. Мать наверняка готовится ко сну. — Грейнджер. Он зовёт её, зная, что женщина, сидящая к нему спиной, слышит даже его дыхание, не то что звуки голоса. Он протягивает руку, перечёркивая тонкую талию линией предплечья. — Грейнджер, останься здесь. Останешься? Он не знает, согласится ли она. Малфой вдруг представляет, что было бы, если бы они были вместе. Как это выглядело бы со стороны? Взбешённый Поттер — да. Плюющийся ядом Уизли — да. Всполошившаяся общественность — да. Безлунные вечера в обнимку с самой необычной женщиной магической Британии? Да. Поцелуи, граничащие с безумием? Да. Мир. Светлеющий. Приобретающий краски. Малфой слишком близко подпустил к себе Грейнджер, позволив ей без мыла пролезть к нему в душу. Просто потому, что Малфой тоже человек. Со своими слабостями. А вовсе не зачарованный кусок камня. И что делать теперь? Искать иные способы снятия Обета? Что-то придумывать? Нет. Он не хочет думать об этом сейчас. Он хочет касаться её плеч, волос и тонкой шеи. Впитывать ощущение живого тела рядом. Хочет з а б ы т ь с я. Хочет, чтобы она осталась. А Грейнджер молчит и смотрит в открытое окно, сощурив тёмные глаза. Молчит и томит ожиданием Малфоя. Хотя, скорее, выжимает этим же ожиданием себя. Внутри какой-то демон выплясывает ритуальные танцы от каждого касания Драко. Грейнджер понятия не имеет, правильно ли будет остаться. Не думает о том, хочет она остаться или нет, потому что уверена в положительном ответе. Но правильно ли? Гермиона выдыхает и поднимается с колен Малфоя. Ничего не говоря, подходит к креслу, на котором оставили мантии и она, и Малфой. Тянется рукой к своей, задерживается, сгребает со спинки мантию блондина. Со стола подхватывает бутылку виски. Возвращается, заклинанием вытаскивает откуда-то из-под Малфоя пачку цветных сигарет. А потом самостоятельно снова устраивается у него на коленях и кутается в мантию Малфоя, накрывая подолом и его самого, делает глоток из горлышка бутылки. Всё неудобно, но чёрт бы с ним. Зажигалка снова вспыхивает в темноте язычком пламени. К потолку, вплетаясь в кисельно-вязкий сумрак, взвивается клубами золотистый дым. — Тебе придётся забыть про свои слова, сказанные вечером и найти мне где-нибудь постель. Если я всё же усну под действием... — Грейнджер вертит в тонких пальцах бутылку, силясь вспомнить, как называется напиток. Но отчаивается и просто стучит пальцем по пузатому боку: — Этого. Женщина склоняет назад голову, устраивая затылок на плече Малфоя. Нашаривает ладонью на подоконнике его руку, возвращая её на свою талию. Пальцы снова повторяют узор вен и больше Грейнджер пока ничего не говорит. Ей тоже до тоскливости счастливо сидеть здесь и вслушиваться в тишину. Гермиона улавливает не только голос. В этом звенящем, до боли уютном "ничего" она, кажется, слышит даже чужие мысли. Фарс. Но до чего приятный. Грейнджер тоже больно. Больно так, что хочется свернуться на руках у Малфоя, лишь бы вокруг эпицентра. Чтобы болело в одном месте, а, не разгораясь где-то под рёбрами, трещинами расходилось по всему телу, текло по венам, воспламеняло кровь, как будто кровь это в принципе какой-то огнеопасный элемент. Стокгольмский синдром или его подобие. Сжигает, но Грейнджер остаётся, потому что в этом огне ей лучше, чем где и с кем угодно за всю её жизнь. — При желании здесь можно разместить всю семью Уизли. Думаю, для тебя место найдётся. Малфой вздыхает, садится удобнее, крепче обнимает её. То и дело отбирает сигарету, делая затяжку, и возвращая снова. Свои искать лень. И шевелиться тоже лень. А она тут. Одна бутылка на двоих, одна сигарета. Один вечер и один подоконник. Они греются друг об друга и думают каждый о своем. Малфой откидывается затылком на стену и закрывает глаза, впадая в подобие транса. В его ушах звучит назойливый маггловский мотивчик. Этот мотив перечеркивает все мысли. Накрывает их волшебной вуалью, делает несуществующими. london bridge is falling down, falling down, falling down. london bridge is falling down, my fair lady! Лондонский мост падает, падает. А они сидят здесь. Сидят ровно до момента, с которым как-то оба зашевелились, осознавая, что провести так всю ночь будет неудобно и странно. Малфой распрямляется, потягивается, расслабляя затекшие мышцы. Отпивает еще глоток из ополовиненной бутылки и ведёт Грейнджер из кабинета. Впервые в истории Драко Малфой ведёт ночную гостью в отдельную спальню, не посягая на её личное пространство. Потому что не хочет портить вечер, их вечер, какими-то там. Иными отношениями. Он не хочет вызывать эльфа, не хочет, чтобы кто-то третий мешался им сейчас, пусть даже это был и не человек. С какими-то тихими смешками они добираются до одной из спален. Она, спальня — бежевое с красным. Алые розы на песке. — Устраивайся, Грейнджер. Я разбужу тебя утром, чтобы на работу не опоздала. Он собирается сказать что-то ещё. Нечто важное, томящееся в груди бывшего слизеринца, застревает в глотке. Неоформленное, не приведённое в словесную форму. Смотрит на неё, стоя спиной к проходу, и всё никак. — Если понадобится, можешь позвать эльфа. Что угодно. Или разбудить меня — я тут в двух дверях от тебя. Не промахнёшься. И он только набирает воздуха в лёгкие снова, как слышит звук распахнувшейся двери. На пороге его мать. В домашнем платье в пол, с расплетёнными серебристыми волосами. Истинная дворянка, только уставшая. Прибитая. Её глаза вспыхивают, когда она видит Грейнджер. — Драко, я не знала, что ты привёл гостью. Мисс Грейнджер, рада приветствовать вас. Её тон высокопарен, сама она будто сошла с древней картины. Несовременная, но гармоничная в особняке. Малфой вскидывает светлые брови. — Mama. Не ожидал тебя увидеть. Почему ты не спишь? — Малфой сам меняется в присутствии матери, и, кажется, вот-вот заговорит с ней на "вы". — Захотела пожелать тебе доброй ночи, только и всего. Мягкая улыбка на инфантильно-расслабленном лице. Малфой вздыхает, быстрыми шагами подходя к матери и целуя е` в щеку. Что-то шепчет ей на ухо. — Доброй ночи, мисс Грейнджер. Я предупрежу эльфов, чтобы они накрыли завтрак и для вас. Малфой закрывает за матерью двустворчатую дверь. Ему неприятно то, что Грейнджер увидела его мать такой. Помешавшейся. Просто вот т а к о й. — Не обращай внимания, Грейнджер. Он неуютно ведет плечами. — Тебе нужно что-то ещ`? Он хмур. Он хмур? а Грейнджер замерла в центре его комнаты. Она почему-то словно остановилась во времени, окаменела. Она и слова не могла сказать в ответ на вопрос Малфоя, в ответ на его просьбу "не обращать внимания". Грейнджер делает вдох. Судорожный. Сжатый. Выбивающий кислород вопреки ожиданиям из лёгких. И не только кислород. Не только из лёгких. Та самая вуаль, окутавшая пьяное сознание, какие-то надежды — они рассеиваются, тают, как тот же чёртов дым над ними в кабинете Мэнора. Грейнджер хочется согнуться пополам, потому что она почувствовала себя так остро чужой. Почувствовала, увидев, как вспыхнули глаза Нарциссы Малфой. Сломленная лилия. Но она смотрит на неё так... Это даже нельзя сравнить с презрением, досадой и ненавистью вместе взятыми. Это нечто другое. Так смотрят, наверное, на предателя. Грейнджер просто разом приходит в себя. Предатель, враг, нежеланный гость — формулировка может быть какой угодно, но ей не место в жизни Малфоя. Они не должны были появляться на полотне судьбы искореженной и кривой, нелепой ломаной линией, не должны были появляться вообще, никак. Курилки, разговоры, споры, до боли уютные посиделки в кабинете, почти семейные, почти домашние. Грейнджер было так хорошо и тепло, так было спокойно с ч е л о в е к о м, что она забыла, к е м этот человек является. И дело даже не в нём. Дело в миссис Малфой, в Поттере и в треклятом Уизли. Дело в том, кем они сами с Малфоем были. И здесь не важно, кем они стали, потому что всё, на что так или иначе будут способны эти двое — топтаться у края границы и никогда её не преступить, довольствуясь только жадными глотками кислорода, воздуха, веющего по ту сторону. Грейнджер делает вперёд ломанный, как она сама сейчас, какой-то неуклюжий шаг. Ещё шаг. — Это всё, Малфой. — глухой, надтреснутый голос. Грейнджер стискивает в руках мантию, выдирает из груди ещё один вдох и не менее судорожный выдох, заставляя работать лёгкие. Малфой всё понимает. Его прошивает этим пониманием с ног до головы, и это же понимание сбивает его с ног. Третья удавка на плечи. Кислород кончается. Она уходит. Это правильно. Наверное, это, действительно правильно. И так нужно. Потому что Грейнджер и Малфой — это как две разные вселенные, по какой-то физически обусловленной причине столкнувшиеся на мгновение. В масштабах вселенной вся их история, правда, мгновение. И всё вокруг рушится, осыпая Малфоя осколками. С каждым её шагом к камину какие-то стеклянные замки падают к ногам Малфоя. Он стоит перед Грейнджер, с опущенными руками и головой. Едва ли не распятый ее уходом. Правильно, Грейнджер. Ты всё делаешь правильно. Ты умница. Параллельные прямые не должны пересекаться, на то они и параллельные. Выход за пределы классической геометрии стоил Малфою планов на жизнь. Он вскидывает на Грейнджер взгляд, и в нём — всё. Всё, что чувствовал когда-то_бездушный слизеринец Драко Люциус Малфой. Мужчина разворачивается на каблуках, и выходит из спальни первым. Он не хочет видеть, как она уходит. Для него это слишком. Малфой не сентиментален, Малфой никогда не бил кулаками стены, не пил коньяк, сидя на подоконнике и думая о том, какой он несчастный. Не бил посуду, не орал, и не устраивал сцен. Она сказала: это всё. Он не может её держать. Он не имеет права её держать. Ему страшно её держать. Потому что если эта женщина останется, Малфой никогда не сможет поверить в то, что она осталась добровольно. Малфой истуканом застывает где-то в кресле, в одной из спален. Хватается за голову, и застывает. Грейнджер встряхивает копной волос, желая перетрясти себя и прогнать мысли, заставляющие зверя где-то под рёбрами едва ли не выть. Резко убирает волосы назад, , делает последний шаг к камину, находящемуся тут же, в гостевой спальне и выгребает из горшочка летучий порох, хрипло выкрикивая место. Кабинет Верховной судьи Визенгамота. Прости. Малфой, прости. Мы отторгнуты. Мы поломанные. Нас невозможно восстановить и полюбить. Прости. Малфой. Прости.