Долг Крови

На следующее утро на столе у Поттера — заявление об увольнении. "Я, Драко Люциус Малфой, старший аврор, группа № 317, увольняюсь по собственному желанию." И рвано-ровный росчерк подписи. Ему осталось отработать положенную неделю. Малфой выглядит настолько плохо, что подходить к нему подчинённые просто опасаются, а Поттер не знает, как с ним заговорить. Мужчине ещё многое нужно сделать. Он самовольно уходит с рабочего места, чтобы снять сигнальные с двери в визенагмотской курилки, пока её там нет. Он отменяет доставку цветов. Он начинает делать то, что делает каждый увольняющийся. Дописывает отчёты, которые должен был сдать ещё месяц назад. Нужно оставить все документы в порядке, верно? Малфой действительно не может больше находиться здесь. В этой с т р а н е. Где его ждет пугающая будущность и беспрестанные напоминания о том, кто он есть. Грейнджер поступила правильно. Он уедет, и будет строить жизнь там, где никто толком и не знает о прошедшей магической войне. Она останется здесь и построит свою жизнь так, как хочет. Мезальянс. Они — чёртов мезальянс, а Грейнджер — молодец. Он её не винит. Да и кто посмеет осудить, когда всё настолько кристально-чисто? Когда кажется, что нет ни единой выщербленной царапины на идеально-гладкой поверхности стекла, разделяющего их, чтобы суметь за эту царапину зацепиться и разрушить клятую бронированную прозрачность. Пусть даже раздирая в кровь пальцы и растрачивая уйму сил, нет, все свои силы, пусть даже задыхаясь от боли, которую несёт в себе каждый застрявший в коже осколок. Каждый осуждающий взгляд. Между ними стекло, стекло — это прошлое. О прощании с прошлым легко только говорить. Временами прощание можно даже действительно прочувствовать. Но не тогда, когда это прошлое принадлежит женщине, в чьих глазах плещется и застывает магма и мужчине, в чьём взгляде топится ртуть и застывает сталь. О том, что Малфой уходит, Грейнджер сообщает вечером следующего дня Поттер, который связался с шатенкой по каминной сети, чтобы обсудить крестины и сборы. Грейнджер выдыхала и вдыхала дым, сбрасывала пепел в пепельницу и щурилась, слушая Гарри и почти_тепло улыбаясь почти_другу. — Вообще, у нас творится нечто невообразимое, Гермиона. Мы никак не можем разобраться с одним делом, да ещё и Малфой решил почему-то уволиться. Он был... Гермиона. Гермиона, ты стряхиваешь пепел на ковёр. Побелевшая Грейнджер молится на позднее время и полумрак. На тень, благодаря которой почти_друг не увидит, как побледнело её лицо. — А? — Малфой уходит и я не могу разобраться с одним делом. Мы не можем. Всё в порядке? — Гарри подслеповато щурится и вглядывается в лицо Грейнджер. Гермиона кивает и делает затяжку, дрожащими пальцами стряхивая пепел в чёртову пепельницу снова. — Вы обязательно разберётесь, Гарри. Лучше расскажи, как там теперь мой будущий крестник? Лицо Поттера освещается счастливой улыбкой и он начинает с упоением и нежностью рассказывать о сыне, иногда ворча, что он всё-таки не даёт спать. Грейнджер почти не слушает, но имитирует интерес. Вскоре Гарри сам подрывается и сообщает виноватым тоном, что Джинни просит помощи. Гермиона кивает и желает спокойной ночи. Женщина плохо помнит следующий день. Она бродила около курилки и хотела войти. Боялась увидеть там Малфоя. И хотела увидеть там Малфоя одновременно. Чёрт знает, что она могла ему сказать. И пусть женщина понимала, что блондина там не будет, но...Не заходила. Курила в кабинете, раскрыв нараспашку окно. Металась по помещению встревоженной резким звуком птицей. День. Второй. Четвёртый. Пятница. Грейнджер кажется, что её выворачивает наизнанку. Перестали приходить ирисы и её наконец-то прошибает осознанием. Только теперь Гермиона пытается понять: неужели настолько давно? Не бывает таких совпадений. Грейнджер так горько, что она плюёт на свою любовь пить в одиночестве. Трангрессирует в Хогсмид и баюкает свой душевный озноб в "Трёх Мётлах" до поздней ночи, вспоминая Хогвартс, предательства Рона, события старой и новой жизни — почти что угодно. Только бы не вспоминать курилку и Малфоя. Вспоминать Малфоя до тошноты страшно. И больно. Она приходит в себя, когда на часах уже три. Разумеется, ночи. Поднимается со стула, оставляет на столе сверкающие галеоны и уходит. На мгновение Гермиона становится ярко-чёрным силуэтом в жёлтом прямоугольнике дверного проёма паба. А после ныряет в ночь. Обхватывает себя за плечи и вспоминает, что вообще, поезд на станцию по старому расписанию только в четыре утра. Можно трангрессировать. Но на поезде, наверное, уютнее? Под стук колёс? Грейнджер кутается в темноту и решает направиться к станции. И может, если бы Грейнджер не была такой романтизированной натурой, задержавшейся в "Трех Метлах" на предмет пострадать до трёх ночи, всё бы обошлось. Может, если бы Грейнджер не решила, что в поезде ей будет ехать лучше, ничего бы не произошло. Но Грейнджер женщина, заливающая своё горе и залечивающая разбитое сердце. И разум ей не указ. Ведь она чёртова героиня войны. Что может с ней случиться? * * * У Малфоя остаётся единственное нераскрытое дело. Дело Долохова. Он не нашёл Антонина. Не понял, чем тот занимается и на что живёт. И как живёт. И что собирается делать. Был уверен, что захват нескольких лавок на Косой Аллее — не первый инцидент, но сделать он ничего не мог. В четыре часа утра он разбирает бумаги, которые забрал с работы. Выбрасывает ненужное, понемногу собирает вещи. Ему не спится. Ему не спится вот уже почти неделю, в течение которой он ни разу не столкнулся с Грейнджер, делая это совершенно намеренно. Он больше не появлялся в курилке — ходил в авроратскую. На обеденный перерыв он уходил в поместье через камин и сидел дома до самого конца отведённого свободного времени. Малфой остаётся Малфоем, даже если его кости перемолоты в порошок, смешаны с фаршем из мышц, сосудов и внутренних органов, и запиханы в кожаный мешок тела. Он даже почти не пьёт, вдруг прекращая это ежедневное пьянство. Он так боится опуститься и сдаться из-за Грейнджер. Она дважды сломала ему жизнь: повесив на него обет и завязав с ним эти странные отношения. Теперь был третий раз, и, наверное, Малфой сполна платит за все свои грехи, да? Он натворил слишком много. Когда в четыре часа утра слышится страшный грохот и звук распахивающихся входных дверей, Малфой холодеет. Через секунды вместе с эльфом к нему аппарирует перепуганная Нарцисса. — Малфой! Я знаю, что ты здесь. Мужской осипший голос ему знаком. В глазах матери плещется ужас, а у него волосы поднимаются на затылке. Он велит Нарциссе остаться на верху, что бы ни случилось. Хватает палочку и сбегает вниз по лестнице, чтобы понять, кто пришёл к нему в гости. * * * Грейнджер шагала к железнодорожной станции. Может, если бы она была более трезвой и более внимательной к миру в целом, она бы почувствовала, что за ней следят. Что её ведут от самого министерства и до "Трёх Метел". Что некто терпеливо ждет, когда она наберётся алкоголя и решит уходить. Что человек в чёрной мантии идёт за ней по пятам. Когда в худую спину врезается мощный невербальный Ступефай, она вряд ли соображает, что это было вообще. Её поднимают с промёрзшей ноябрьской земли и с ней на руках аппарируют. Потом её куда-то несут. По какой-то дороге, к стоящему особняком поместью. Проходят в ворота и выламывают двери. Слышится крик. Мужчина сдирает с себя капюшон и дикими глазами осматривает холл особняка. В горло бессознательной Грейнджер втыкается палочка, едва ли не продавливая кожу. Палочка — пятнадцать дюймов. Мёртвое дерево и сердечная жила дракона. Жёсткая, совершенно не гнется. Малфой слишком хорошо помнил эту палочку, это длинное, искривленное лицо в обрамлении спутанных клоков волос, Малфой слишком хорошо знал, кто это. Антонин Долохов стоял посреди холла Малфой-мэнора, схватив грязнокровку Грейнджер за шкирку. — Энервейт, — это магия Долохова серебряной струёй окатывает лицо Грейнджер, приводя её в сознание. — Поговорим, Малфой? Малфою остаётся задыхаться. Этого. Не может. Быть. Энервейт такой мощности действует отрезвляюще не просто на сознание — оно приводит в порядок запутавшиеся в алкоголе мысли. Грейнджер больше не пьяна даже на самую малую долю. Грейнджер чувствует, как раскалывается голова, но это далеко не последствия похмелья. Такое чувство, что её как будто хорошенько приложили об обледенелую землю головой. Хотя почему как будто? Навряд ли тот, кто сейчас так крепко сжимает пальцами ворот мантии, заботился о правильном и удобном падении для пленницы. Грейнджер вдыхает раз, второй, третий. Поднимает к вороту мантии пальцы, пытается оттянуть душащее кольцо полотняных объятий вниз. Сцепив зубы, упрямо пытается бороться хотя бы за дыхание. — Очнулась, грязнокровка? — Гермиона вздрагивает, как удара. В устах не_Малфоя это звучит совершенно иначе. Гермиона стискивает зубы, чужая палочка упирается ей в горло с новой силой, грозя попросту проткнуть кожу. — Тц, Малфой. Твой отец был лучше, чем ты. Он никогда не позволял себе опуститься до связи с грязнокровными шлюхами, а тем более с теми, кто дружит с ублюдками, поставившими его на колени. Его никто никогда и не ставил на колени! Хотя. Кому я лгу. Люциус — такое же пресмыкающееся, как и ты. Постоянно лепетал перед Лордом и на деле был всего лишь пешкой, которой был присвоен статус мнимого короля. — палочка сейчас серьёзно проткнёт горло Грейнджер. Кроме шуток. Но самое смешное в этой ситуации то, что Грейнджер сейчас умудрилась почти_забыть о том, что снова находится на грани, что ещё чуть-чуть — и она сдохнет просто от неосторожного движения, случайного рывка, не то, что лишнего слова. Просто она смотрит на искажённое лицо Малфоя... Нет, на искажённое отражение того, что должно отражаться на лице, но отражается в его взгляде. Потому что он ведь. Малфой, да? Он не покажет своих чувств или чего-то ещё? Она смотрит на него и ей хочется что-нибудь сделать. — Паршивый пёс! — сипит Грейнджер и изворачиваясь, с силой наступает Долохову на ногу, умудряясь выдрать ворот мантии из цепких пальцев. Слышится треск ткани. — Грязнокровая сука! — Долохов ревёт и голос, больше похожий на нечеловеческий рык, кажется, сотрясает вибрацией стены. — КРУЦИО! — заклятье снова летит Грейнджер в спину, которая едва успела сделать шаг в сторону Малфоя. И Грейнджер рушится на колени, закричав. Сколько ненависти было вложено в это заклятие. Сколько дикой, ничем не прикрытой, искренней и вязкой ненависти, душащей запахом крови. Но крик срывается лишь однажды и стоящая на коленях Грейнджер заставляет себя заткнуть рот, заставляет себя держаться. Заставляет, заставляет, заставляет. Её выворачивает наизнанку, кости дробятся, мышцы оборачиваются той самой колючей проволокой, кровь вскипает в венах и обжигает гортань, любой вдох отдаётся в лёгких такой болью, словно вместо кислорода она вдыхает ядовитый газ, обжигающий внутренности. Грейнджер всё ещё стоит на коленях. — КРУЦИО! — мгновенная передышка — Грейнджер выгибается дугой и беззвучно валится на пол. Она у ног Малфоя, она ещё живая, живая, живая. Она вцепляется ногтями в пол и слышит собственный вопль, но не вслух. Крик у неё в голове. Не хватает сил ни на что. Не хватает. Никак. Только не кричать. Превозмогая боль — пытаться опираться ладонью на пол, пытаться подняться, сцепив зубы. Она слабеет с каждой секундой. Чары спадают, обнажая седые пряди, почти что светящиеся своей белизной в шоколадно-тёмном. — Вариари Виргис! — в ярости рычит мучитель и Гермиона чувствует, как невидимый хлыст наотмашь бьёт по спине, рассекая ткань, обжигая кожу. Это последнее, что она может вынести. Глаза Грейнджер расширяются. После Круцио это — слишком. Глаза Грейнджер гаснут. Слишком быстро. Грейнджер валится на пол от заклинания невидимого хлыста быстрее, чем Малфой успевает понять хоть что-нибудь. Долохов бьёт её заклинаниями с таким ожесточением, будто она, грязнокровка, и была его целью, а не Малфой. Антонин ненавидит всех, и всех готов уничтожить. Только годами вбиваемая в мозг аврорская выдержка не позволяет Малфою совершить той же ошибки, что когда-то совершил аврор Джеймсон. И в этом — парадокс, — его самая большая ошибка. С языка Малфоя не срывается непростительное. Он судорожно сосредотачивается, и творит невербальное Инкарцеро. Долохов выставляет щит из Протего. Завязывается драка. Сыпятся заклинания. Малфой забывает о всех аврорских ухищрениях и боевых связках. Ожесточённые попытки вырубить Долохова. Бесконечные Протего и уклонения от ярко-зеленых лучей. Звон посуды. Грохот мебели. Малфой не успевает уследить, в какой момент Долохов оказывается рядом с валяющейся у подножья лестницы Грейнджер. Слишком занят, спасая свою задницу от новой Авады. Когда замечает — бывший пожиратель уже сжимает в руках тонкий дрот, наконечником направленный в сторону грязнокровки. Длинный черный дрот, масляно поблескивающий, с выделяющийся в искусственном свете рябью рун на рукоятке. Дрот-догони-меня-смерть. — Стой. Или я его выпущу. Чёрное лезвие в руке дрожит от нетерпения. Они почти оживлены, эти дроты, они страдают страшной жаждой крови, и обладают мышлением на уровне простейших. На худосочном лице Долохова с впавшими щеками отражается дикая степень безумства. Малфой чувствует, как внутренности скручивает в комок, который невозможно распутать. Дроты, пропавшие вместе с сундуком артефактов. Всё так тщательно было спланировано. — Я уже говорил, что твой папаша — пресмыкающееся? А ты — весь в отца. Но ты ведь не тупой, Малфой, правда? Ты отлично знаешь, зачем я привёл сюда твою милую шлюшку-подружку. Или ты позаботишься о том, чтобы меня не преследовали авроратские крысы, или грязнокровая мразь сдохнет. Выбирай, Малфой. Оскал Долохова страшен, глаза испещрены сеткой лопнувших капилляров, а вена на виске вздулась. Рука с зажатым в ней дротом дрожит крупной дрожью. Выбирай, Малфой. Время останавливается. Малфой останавливается. Перед ним стоит ещё один выбор. Грейнджер распростёрта на белом мраморе пола и не знает, что происходит сейчас. Он стоит на распутье. Кивни он Долохову. Скажи, мол: да плевать я хотел на грязнокровку. Даже просто откажи он в его "просьбе", и всё. Всё кончится. Ошейник Непреложного Обета свалится с его шеи и он станет с в о б о д е н. Через год, максимум через полтора года он займёт пост главного аврора, сместив Поттера. Смерть Грейнджер спишет на Долохова. Погибла. При захвате опасного преступника. Не смог спасти. Какая. Жалость. Тем более, когда она свалила от него тогда, когда поступила правильно, когда стала "Грейнджер — молодец"... Он легко мог вызвать в себе обиду на неё. Разжечь до ненависти. Он смог бы с этим жить, зная, что у будущих Малфоев-младших всё будет хорошо. Но это же чёртова Грейнджер. Грейнджер с сигаретами всех цветов радуги. Грейнджер, меньше недели назад сидевшая с ним на подоконнике полночи и распивающая с ним одну бутылку виски. Грейнджер, одно присутствие которой делало его. Чуть более. Спокойным. Грейнджер, проявляющая к нему сострадание несмотря ни на что. Чёртова Грейнджер с прядями цвета снега поперек темной густоты шоколада. Он понимает это только сейчас, когда наблюдает за переломанной фигурой на полу. Наверняка поседела в битве. И скрывала это так долго. Чёртова Грейнджер. Сломанная. С таким трудом оживающая. Когда-то — мертвая. Улыбающаяся, когда ей приходит её ирисы. С тёплыми руками. Он не может. — Зачем тебе она? Марать руки об грязнокровую падаль, Долохов, как низко ты пал. Малфой делает шаг. Руки Антонина трясутся сильнее. — Оставь, оставь эту дебильную затею, слышишь? Он не умеет вести переговоры. Он не хочет, чтобы Долохова прекратили преследовать. Он не хочет, чтобы Грейнджер прекратила дышать. Кто будет красить мир цветным дымом? Кто? Она делает это снова. Даже не участвуя в происходящем напрямую, Грейнджер снова ломает Малфоя об худое круглое колено, заставляя гнуться. А потом происходит странное. Малфой видит за спиной Долохова фигуру, затянутую в светло-серый атлас. Мать стоит, направив в спину пожирателю собственную палочку. К нему летит фиолетовая вспышка. Он чувствует это интуитивно и выпускает дрот. Всё. Слишком. Быстро. Дрот-догони-меня-смерть летит к Грейнджер, а путы Инкарцеро Нарциссы вьются вокруг тела, сковывая ублюдка. Драко на срыве орёт "Инсендио!" и вспышка пламени пожирает оружие раньше, чем оно проткнёт Гермиону. Малфой спасает её, его мать спасает его самого. Пепел осыпается Грейнджер на одежду и волосы.