Долг Крови

Малфой думает, что Джейсону повезло. Если бы в Визенгамоте заседал прежний судейский состав, черта с два его бы помиловали. А здесь — помиловали. Временное лишение магии. Лечебница. Малфой знал, понимал. Он сомневался в том, что Джеймсона просто так отправят в психлечебницу — он оказался прав. Его отправили не просто так. Остается только радоваться тому, что у Питера не было ни детей, ни жены. Для них это стало бы ударом, как для Малфоев — потеря Люциуса. Люциус перестал быть сильным и прямым где-то в тот же день, когда Воландеморт занял их поместье. Люциус начал заискивать. Люциус прогнулся и сломался. Уже не он — Драко заставлял его держать спину прямой и с гордостью идти на казнь. Бил его по лопаткам, напоминая, кто он. Напоминая отцу, чьими пощечинами были вбиты понятия о чести и гордости в ранние годы, что такое честь. И гордость. И к дементору Люциус шел, расправив седую гриву. Никто не заметил, что глава величайшего рода волшебников поседел за одну ночь. Оттенок волос Малфоев не так уж и менялся, правда? Они и без того были седые. Белые. Вы-бе-лен-ны-е. У Джеймсона стертая память — и только короткий временной отрезок. Чертов второй шанс был милостиво дарован судьей Грейнджер. Его даже не лишили права работать прямиком на Министерство. Грейнджер. Все это — Грейнджер. Малфой чувствовал себя отвратительно. Хотя — он чувствовал себя так лет с шестнадцати? Еще до войны, еще до поручения Воландеморта. Если Грейнджер — мертвая внутри, то он — выжженный. Как долбанная Сахара, гоняясь по которой за контрабандистами, он припомнил всех предков непутевого зельевара до пятого колена. Справедливая Грейнджер, Святой Поттер. Одного Уизли пожрало самолюбие и жажда выдвинуться из-за спины знаменитого друга. Раньше он особенно выделял своей ненавистью Грейнджер. Теперь — не её. А еще он думает, что он был почти провидцем. Вряд ли Грейнджер грохнула ладонью по столу и решила, что «а сделаю-ка я, как мне велел Малфой!». Наверняка заранее знала, какой вынесет приговор. Он терпеть её не мог. Он так бесился, что иногда ему казалось — он сам захлебнется в своём яде. Человек, всю жизнь считавший себя право имевшим, должен в щепки разбиваться за то, чтобы перестать быть тварью дрожащей. И тех, кто прыгнул из грязи в князей — Грейнджер, ставшую самой молодой главой Визенгамота, Поттера, занявшего кресло Главного Аврора, Уизли, поднявшего голову из нищеты только благодаря очкастому другу — он не выносил. Малфой вообще. Подбирался все ближе и ближе к верхушке Аврората, раз за разом рискуя собственной жизнью ради выполнения еще одного задания. Он собирался сместить Поттера. У него не было четко очерченного плана, но место Главного Аврора — то, что было нужно ему ради очищения репутации семьи. Потому он перестал быть тем, кем был всегда. Малфоем, чью улыбку не видел никто, кроме очень четко ограниченного круга людей. Он стал Малфоем-душкой. Малфоем-готовым-прийти-на-помощь. Чтобы Рита Скитер — дай Мерлин здоровья старушке, — написала о нем, как о человеке, который был под давлением общественности. А на самом-то деле он другой. Ни черта он не другой. Он — долбанный тростник. Он гнется, гнется, но не ломается. А потом, когда кончится ветер, он обязательно. Обязательно разогнется. Малфой заканчивает разговор с осужденным и его уводят. Исполнение приговора не займёт много времени. Через пару лет они встретятся с Джеймсоном и Питер его не вспомнит. Не больно-то и хотелось. Малфой спрашивает у одного из заседателей, куда тут можно пойти курить. Маггловская привычка, с годами ставшая все более и более распространенной в магическом мире. Малфой оправдывал себя тем, что сигареты были отчасти усовершенствованы магами, и лично он пользовался только таким видом. Самовозгорающиеся от тяги, с растворяющимся в воздухе пеплом. Оправдывался. До чего докатился? Он идёт вперед по узкому коридору, как ему сказали, направо, направо и вперёд — своеобразная курилка с узкими окнами, где собирались такие же, как он, никотиновые наркоманы. Он на секунду останавливается на пороге. Столбенеет. Ему неприятно делить курилку с грязнокровкой, будь она хоть тысячу раз судьей Визенгамота. Челядь с царями не водится, да, Грейнджер? Но уходить — значит бежать. Он слишком широко шагал и слишком громко ударял каблуками по каменному полу. Он занимает место у другого открытого окна и вынимает сигарету, зажигающуюся красным огоньком от малейшего усилия. — Грейнджер. Ты ещё и куришь? У неё тоже магические сигареты. Только преимущество перед маггловскими она нашла в них иное. У них был разноцветный дым. После заседаний Грейнджер как будто бы просто разбавляла вязкий бордовый какими-то светлыми лёгкими красками. В этот раз — золотистый. Золотистый дым первой затяжки ещё не успел раствориться под потолком в тот момент, когда позади зазвучал голос Малфоя. Она отпустила его полтора часа назад. Велела выйти. Почему он здесь и почему сейчас? Неужели, серьёзно, нельзя было выбрать другой момент? Хотя. Какая к чёрту разница. Они встретились не на поле битвы. Они встретились всего-то в курилке. Обыденная ситуация, только люди — необыденные. Потому что — какого чёрта, Малфой? Курение — исключительно маггловская привычка, а ты — чистокровный хорёк, никогда не признававший ничего из того, что хоть однажды было изобретено людьми без магических способностей. Так ещё раз — какого чёрта, Малфой? Разумеется, она не произносит этого вслух. Даже не оборачивается первые несколько секунд, делая вторую затяжку. И только тогда обращается к Малфою лицом, а не продолжает стоять к нему узкой спиной, навеки выпрямленной из-за привычки без звука носить на плечах тот груз, который был туда возложен. Она оборачивается и золотистый дым подсвечивает тёмно-карие глаза. — Почему «ещё»? — тёмные брови приподнимаются в вопросительном жесте. Слово «ещё» здесь подразумевает тот факт, что кроме курения, Грейнджер совершила и что-то другое, чего Малфой от неё совсем не ожидал. В Грейнджер тлеет слабый интерес: какой именно вещи ещё не ожидал от неё белобрысый хорёк? Но никакого «ещё» нет. Она не сделала ничего такого, чем могла бы удивить Малфоя. Это такое ещё, когда… — Сухая, как фестрал. Дохлая. Ещё и куришь. Нервы сдают, великая героиня? Он задаёт вопрос. У Грейнджер они тоже есть. На самом деле у Гермионы к нему очень вопросов. Она задала бы их, если бы не знала ответы на половину из них и если бы не была уверена в том, что этих ответов её не удостоят. Она не ненавидит Малфоя сейчас. По крайней мере, не ненавидит за то, что было в школьные годы. Школьные годы. Какой пустяк каждый раз бросаемое в её сторону «грязнокровка» по сравнению с тем, что ей пришлось пережить позже. «Грязнокровка» давно выжжено на её руке и она носит этот шрам не снимая. Чтобы не забывать о том, как относятся в магическом мире к магглорождённым. Относятся и будут относиться всегда, что бы не сделала Грейнджер и другие из тех, кому не повезло быть рождёнными обычными людьми. Воспоминания о войне утихнут, раны затянутся и через время чистокровные снова возьмут верх надо всем и всеми. Через время наследники Малфоя так же будут задирать в стенах школы возможных наследников Грейнджер. Просто Гермиона, на самом деле, крепко сомневается, что когда-нибудь сможет построить семью. У неё нет сил строить отношения и верить в них сил тоже нет. А такой роскоши, как брак по расчёту, Грейнджер себе не позволит. Для этого тоже нужны какие-то силы. Для этого нужно бросить работу или отчасти от неё отказаться. И вообще. Грейнджер прекрасно понимала — с учётом прежних заслуг она может ни черта не делать. Как же. Героиня и всё прочее в том же духе. Вопрос в том, что если Грейнджер не будет ни черта делать, ей не останется в принципе ничего. Ничего. Вообще. Смысл жизни потеряется. Грейнджер задумалась. Едва заметно дрогнут густые ресницы в тот момент, когда Гермиона уже_привычно будет отгонять от себя въевшиеся в кожу мысли. Например, напоминание себе о том, что недели через две нужно будет снова подкрасить корни навек поседевших прядей. Она знает, что можно использовать чары иллюзии. Но вот такие вот мелочи, вроде напоминаний себе о покраске — тоже составляющие её жизни. Минус мелочь — значит минус время, минус возможность забыться. Малфой знал, что Грейнджер его не ненавидит. Он помнил, как горят когда-то_шоколадные глаза Грейнджер, когда они обращены с действительной ненавистью. Когда она въехала ему кулаком в нос, или тогда, в Малфой-мэноре, куда ее притащили, и где оставили уродливый шрам на тощем предплечье. Сейчас — нет. Перед ним неживая великая героиня. Посмотрел бы он, что напишут в Ежедневном Пророке, если на глаза репортерам она попадется вот такая вот, высохшая и сломанная войной пополам. Он знает, что как бы Грейнджер не вытягивалась в струнку и с какой бы гордостью не несла свою жизнь на плечах, где-то в ее позвоночнике — перелом. След от того, как чертова война сложила ее пополам и прихлопнула железной плитой. Он встал, она отряхнулась. Она делает вид, что ничего и никогда. Она наверняка виновато улыбается рыжей плодовитой муравьихе-матке Уизли, которая стопроцентно не знает ничего о прегрешениях сыночка, и говорит, что у них с ее сыном «как-то не сложилось». Что они «не смогли оставить войну в прошлом». Заголовки газет пестрят Золотой Троицей. У Поттеров родился сын. Джеймс Сириус Поттер. Какая сентиментальность. Драко думает. Драко только и делает, что думает. Думает над делами. Думает над тем, как утереть нос победившим сукам, которые никогда не стояли в такой ситуации, как он. Которые никогда не были обязаны творить мерзости ради того, чтобы не трогали твою семью. Дети не виноваты в ошибках отцов! Но кто будет слушать детей, когда их отцы пожиратели. Ни Поттер, ни Грейнджер, ни сука-Уизли не были сломаны необходимостью делать то, что ненавидели. Никто из них не стоял перед выбором: кровь родителей на твоих руках, или очередная помощь Темному Лорду. Они творили добро, они несли херов свет в массы, они спасли мир, а он. Он спасал свою семью. Угрожали Нарциссе. Люциус своим сломанных заискивающим тоном просил. Сделай, сынок. Иначе мы умрём. Нам так страшно. Сделай, что он просит. Сынок. И вот люди, сотворившие чудо, а на деле победившие методами противников — так чем вы лучше? Тем, что чуть более толерантны к грязнокровкам? — стоят над ним. Малфой думал. И когда-нибудь это должно было перейти в реальные действия. Он делает еще одну затяжку, пуская в лёгкие дым. Чувствуя, как его заполняет искусственная эйфория, и он вынужден опираться на край подоконника, прислоняться сейчас — чтобы не подкосило потом. Глубокие затяжки, короткие выдохи. Сигареты, кончающиеся быстрее, чем молоко на кухне у эльфов. Его это всё не так уж и коробило. Он всего лишь выживал. И смотрел на сухую, горделивую Грейнджер, с её этой ровной копной волос. Он ещё помнил тот её пустой взгляд. Он смотрел в тёмные глаза и находил выражение, так схожее с тем, что было у него. Стоять вот так со своим врагом и заполнять дымом одно и то же пространство было по меньшей мере странно. Но они не дети и не только с поля боя, чтобы вцепляться друг другу в глотки. Они — взрослые люди. Они не будут вцепляться друг другу в глотки. Но глаза Грейнджер темнеют. Они вдруг оживают. Подёрнутые инеем — оттаивают. Её глаза — цвета горячего эспрессо. Она не дохлая. Не сухая. Не в том смысле, который вкладывает в это слово Малфой. Она выпрямляется. И глаза загораются. Не ненавистью. Но такой живой злостью, досадой. Она сдвигает к переносице тёмные брови, морщит нос, дёргает плечом. — А у тебя, Малфой? Поддался пагубной, совершенно маггловской привычке и наверняка оправдываешь себя тем, что сигареты усовершенствованы магами. Что это не сквибские крепкие Мальборо или Капитан Блэк. Золотистый дым освещает её лицо. На несколько кратких и самых долгих мгновений Малфой_это_сделал. Он вдруг вытянул на поверхность прежнюю Грейнджер, вытащил её на новое поле битвы и заставил гореть глаза. Правда, уже через несколько мгновений, горячее эспрессо снова превратилось в замёрзшую магму. Потух. Взгляд Грейнджер — потух. А потом она устало потирает пальцами переносицу и снова морщится. Только иначе. Просто ей нужно, наверное, правда встать на ноги, взять себя в руки. Чтобы не быть такой высохшей. Чтобы Малфой и им подобные не смели называть её высохшей, как фестрал. Будь они даже тысячи раз правы. Грейнджер вскидывает глаза на Малфоя и смотрит на него. Глаза в глаза. Короткий, сильный вдох — протяжный, томящийся выдох. Грейнджер думает. Alexandre Desplat — Dreamcatcher Грейнджер думает о том, сколько таких детей, которые были вынуждены расплачиваться за грехи отцов. В свои школьные годы Гермиона — винила, презирала, ненавидела. В ней играл юношеский максимализм. Посидев на скамье суда присяжных, заняв главное место и вынеся вердикт для сотен разных судеб, Грейнджер начала задумываться. Кто из орденовцев вообще на самом деле так же, как они бился за правое дело? А кто следовал по стопам семьи? Кто просто защищал то, что им дорого? А кто бросался в омут с головой просто потому, что в жизни появился смысл? Гермиона вспоминает Сириуса. Он — наверняка бросился в омут с головой. Потому что у него появилось, наконец, дело, для которого он был важен и нужен. Дело, благодаря которому он мог, почти мог, не скрываться и доказать Гарри Джеймсу Поттеру свою любовь. Погибшим Лили и Джеймсу отдать долг и расплатиться преданностью за однажды свершённую им ошибку. Люпин. Люпин тоже обретал смысл жизни. Не беглец, но извечный тюремщик собственного проклятья. Человек, зависящий от фаз луны, презираемый каждым, потому что по мнению Волшебной Британии не мог быть нормальным человеком существо вроде Люпина. Тонкс. Тонкс тоже боролась за мир, где она не была бы презираема за любовь магглорождённому. Люпин и Тонкс нашли забвение друг в друге и друг за друга же боролись. Боролись за будущее и за семью. Боролись, как сейчас борется за семью Малфой? Глаза девчонки из золотого Трио вдруг вспыхнули необъяснимо ярко. Вскинутый на бывшего слизеринца взгляд немого озарения и мелькнувшая на мгновение там жалость. Не многие пришли сюда бороться за свою честь. И Гермиона Джин Грейнджер испытала уважение к Драко Малфою за его отчаянное стремление к тому, чтобы выгрызть себе ее. Гермиона дёргает верх уголком губ, опускает ресницы и оборачивается к Малфою спиной. Тонкие пальцы щелчком отправляют окурок куда-то вниз. Нет, она не скажет что-то вроде: «У тебя получится». Грейнджер разворачивается и уходит, оставляя на подоконнике пачку. В руках лишь тяжёлая папка. А за спиной — оставленный шлейф тонкого, прохладного аромата. Она оставила ему своё понимание в том жесте короткого взгляда. В движении на мгновение опущенных ресниц. В уходе вместо начинания новой битвы. Он не успевает ответить ей ничего. Она уходит, оставляя за собой шлейф золотистого дыма, смешанные чувства и запах тмина. Горький. Отчаянный. Малфою давно чудятся запахи. Он уверен, Грейнджер не стала бы действительно пользоваться чем бы то ни было с привкусом тмина. Ему чудятся запахи крови, он не может долго находиться в обеденной зале Малфой-мэнора. Ест он исключительно на кухне эльфов, куда не ступала нога пожирателей и Лорда. Острая пряность, запах металла, горечь на языке, отвратительная желчь. Малфой не помнит, когда вдыхал бы что-то, что радовало его. У каждого человека свои оттенки жизни. Маленькие дети видят мир красочным, ярким. Им видны все оттенки. Синева неба, зелень деревьев, желтизна солнца. Малфой оглядывается вокруг, и, куда ни взгляни, везде натыкается на бледность и серость. Серые камни, серое мрачное небо, бледное, бесцветное солнце. Его собственные бесцветные руки и лицо, такие же лишённые цвета глаза. Золотистый дым повисает вопросом: а не такой ли он, как Грейнджер? А не пытается ли Грейнджер цветом дыма своих сигарет раскрасить такую же серую реальность? Малфой колеблется. Малфою даже не нужно вспоминать, он видит перед собой живую Грейнджер, хотя она уже ушла. И в зрачках отпечатывается её взгляд. Он смотрел на неё. Он все время смотрел прямо на нее, кропотливо нашаривая по всем закоулкам души всю ненависть к ней и чувствуя, что ничего, кроме дикой, дикой обиды против грязнокровки и её дружков там нет. Он видит её взгляд. Она пытается его задеть. О, Грейнджер, ты серьёзно думаешь, что что-то действительно способно его зажечь так, как тебя — его слова? Но он отчётливо это видит, и он все понимает. Её, возможно, жалеют. Возможно, ей говорят какие-то слова вроде: «Гермиона, ты должна отпустить прошлое. Гермиона, посмотри, как прекрасен мир. Гермиона, ты должна выйти замуж, и все пройдёт. Гермиона, пора забыть о войне. Гермиона, ты больше не на войне». И все надеются, что в какой-то момент грязнокровка просто пошире откроет свои мёртвые глаза, и вот тогда-то они загорятся той же живостью и той же жаждой знаний, которая так дико раздражала его в школьные, довоенные годы. Конечно, твердят. Временами гораздо чаще, чем хотелось бы. Нет, ей вовсе на самом деле не приходится оправдываться перед матерью Рона, потому что на деле она не общается ни с кем, кроме Джинни. И то — слишком натянуто, слишком натянуто — из уважения к Гарри, потому что иногда Гермионе Джин Грейнджер кажется, что она терпеть не может Джинни_ныне_Поттер которая счастлива, которая забылась, найдя себя в материнстве и любви. Которая нашла себя в том, чего у неё, у Гермионы, не было и, вероятно, никогда не будет. Только иллюзия любви, растаявшая тем же серым дымом, что идёт от маггловских сигарет. После её ударила реальность, которая стала серой и которую она стала раскрашивать цветным туманом. Серая, бордовая, вязкая. Гермиону Джин Грейнджер цементировало клоками цветастой ваты. А ведь всё, что ей нужно — злиться. Вон, как ярко вспыхивают глаза. Пусть ненадолго. Но факт остается фактом. Там, под коркой выветренной, сухой земли, живёт и плещется магма. Ударь посильнее, копни острием лопаты поглубже. Малфой мог бы. Но ему, по правде сказать, всё это не нужно. По правде сказать, грязнокровка взбесила его и прямо сейчас. Мимолетно и сильно ударила под дых своим чёртовым взглядом в котором, — он видел, видел! — мелькнула жалость. Она его пожалела. Да как она вообще. Он — не жалкий. Он, чёрт возьми, не жалкий. Хотя он прекрасно понимает, почему она посмотрела так. И только это помогает ему принять решение. Малфой колеблется, но. В итоге он шагает к окну, у которого стояла Грейнджер. Он шагает и почти воровато, оглядываясь — не смотрит ли кто? — забирает с края подоконника пачку сигарет, оставленную Грейнджер. Никто не виноват в том, что грязнокровка — дура и растеряха. Он хочет всего лишь немного подкрасить серый камень, из которого состоит его реальность. Малфой встряхивает пачку и понимает, что там не хватает максимум двух-трех сигарет. Он обещает себе, что не будет покупать такие же. Но эти — оставит.