Долг Крови

Тонкая грань размером в одну секунду. Одна секунда — много или мало? Одна секунда - достаточно, чтобы человек слетел с катушек? Малфой счастлив, что наконец-то он видит её ожившую. Он как будто разминал в пальцах маггловский пластилин, который если долго из него ничего не лепишь, застывает жёстким каменным комком. Начинает скручивать его, бить об рабочую поверхность, катать между ладоней — пластилин становится тёплым. Податливым. Мягким. Теперь, расплавленная в его руках, вспыхнувшая, Грейнджер смотрит на него своими огромными тёмными глазами. Не эспрессо. Не кофе. Шоколад. Горячий шоколад со вкраплениями чего-то невероятного. Ей идёт это. Она как будто вся меняется от ярости. Но она совершенно не умеет ссориться. Гермиона задевает его за живое. Бьёт больно, бьёт метко, не заботясь, как и он, о чувствах. Нарушает негласное правило любой перепалки. Такими фразами нужно заканчивать выяснение отношений, а не начинать. Малфой только прикидывается нормальным. Малфой — сумасшедший. Он сам заводится с полпинка, а то, что она сказала, это даже не полпинка. Это полноценный, увесистый удар в солнечное сплетение. Он не пресмыкается. Не пресмыкается. Не пресмыкается, чёртова ты дрянь! Драко легко переступает черту, за которой кончается холодный расчёт и попытка её вывести. Начинается чистое сумасшествие и пробуждается желание: она должна захлопнуть свой грязный рот. Серые глаза полыхают. На дне вскипает жидкая ртуть, переливается серым туманом, горит. Грейнджер может собственными глазами наблюдать за его метаморфозами. Как поднимаются дыбом волоски от неконтролируемой ярости. Они — два меча, схлестнувшиеся в драке безумцев там, где не время и не место. Два раскалённых лезвия. Она делает шаг к нему. Он видит в горячем шоколаде отсветы собственной ярости. Две злости вгрызлись друг другу в артерии, выпивая кровь и оставляя рваные дыры. Он пресмыкается перед ней? Он сам может согнуть её. Пополам! — Жалость — это твоя фригидность, Грейнджер. Он рычит это. Его тон не обманчивый. Чистая злость плещется в клубах лавы. А Грейнджер наблюдает. Наблюдает с таким же ярким удовольствием, с каким наблюдал Малфой за секунду до того, как хлыст слов прошёлся и по его самолюбию. Самое дикое — Гермионе тоже нравится видеть его таким. Потому что когда серые глаза прекращают быть тусклым и пасмурным лондонским небом, начиная плавится в жидкую ртуть — они тоже невыразимо притягательны. Снова удар по самолюбию Грейнджер. На этот раз он назвал её фригидной и сколько злости было в его голосе. Это как короткий рык. В нём тоже проснулся внутренний зверь. Как забавно. Два обоюдоострых клинка. Наткнись пальцами на любую грань и будешь ранен, если повезёт не быть вдруг случайно убитым. Малфой делает к ней встречный шаг, сталкиваясь с ней грудью. Продолжает наступать. В доли секунды он всем телом вбивает её в стену, одуряюще ударяя лопатками и позвоночником о камень. Вскидывает руку. Кажется, будто сейчас он её ударит, но нет. Ледяная, жёсткая ладонь ложится на челюсть, накрывая часть шеи и скулы. Он вдавливает её щекой в холод камня. Сминает кожу, губы. Приваливается к ней всем телом. Как будто душит. Свободной рукой хватает за запястье. Лишает возможности колдовать. Стискивает железные оковы пальцев на тонких костях. — А ты решила проверить, на сколько меня хватает? Малфой знает, что причиняет боль. Он не понимает, почему она так сильно и так быстро его взбесила, почему необходимость сжимать её челюсть и вдавливать её в стену стала такой острой. Между ними бегают дикие искры, жгущие всё вокруг. Пожар. Грейнджер же вдруг осознаёт, что это её заводит. Что его грубая сила, вот эти вот пальцы, сминающие челюсть, губы, стремящиеся заткнуть вызывают не только ожесточённое чувство отвращения, но и желание. Тягу внизу живота, от которой в глазах Грейнджер разгорается ещё более дикий, необузданный огонь. Это стыдно. Это стыдно, но Гермиона не останавливается. Заведённая, пущенная под откос его яростью, Гермиона дёргает головой, ударяясь затылком о каменную стену, но плевать. Главное — хоть на мгновение высвободить подбородок из цепких пальцев Малфоя. — О, чистокровный поганец погряз в своей гордости и целомудрии настолько, что готов вылить элитное либидо на магглорождённую. Хвалёная малфоевская сдержанность катится к чёрту — какое зрелище!— шипит Гермиона в лицо блондину едва ли не разъярённой коброй. Ни черта она не фригидна. Не в тот момент, когда Малфой доводит её почти до исступления. Из-за внезапной ярости вспыхивает желание, от которого дрожат колени, от которого горят скулы, от которого мир вокруг, наконец, окрашивается в какие-то пульсирующие, болезненно-вожделённые тона, от которого Грейнджер ощущает себя в пространстве целиком — со сбитым дыханием, пульсирующей в венах кровью и бухающим в груди сердцем. Грейнджер пытается принять более удобное положение — неосторожное, скользящее движение вверх по каменной стене. И тут она чувствует. Она вдруг отчётливо чувствует каждую напряжённую мышцу на теле Малфоя своей кожей и это едва ли не заставляет её терять голову. Она не понимает, как это всё сработало. Малфой же столько лет пытался её достать — и всё без толку. Так почему сейчас? Почему сейчас и что чувствует Малфой? Дикая кобра. Дикая кобра в его руках, и Драко так сильно сжимает её челюсть, задирая подбородок выше и стискивая горло, что там обязательно, обязательно будут синяки. Малфой отпускает костлявые запястья и выхватывает из кармана брюк палочку. С его губ коротким плевком срываются два заклинания. Одна вспышка летит к дверям, другая делает круг по курилке. Это капитуляция против себя. Он чувствует, что по его жилам течёт лютая похоть. Грязнокровка раздражает его так сильно. Так сильно, что он готов выбить, вытряхнуть, вытрахать из неё душу и способность сопротивляться. — Захлопни пасть, Грейнджер. Шипение. Ожесточённая битва. Сцепились две огромные змеи. Раздуваются, накапливают яд, чтобы сплестись в посмертной схватке. Он заведомо знает, кто из них победил. О, Грейнджер может не волноваться. Малфой-то отмоется от её грязнокровых рук. А грязнокровка? Она сможет отмыться от его прикосновений? Сможет забыть? Чёрта с два. Малфой хватает выворачивающуюся из его рук Грейнджер за волосы. Собирает хвост в кулаке и наматывает гриву на руку. Дёргает на себя. Отрывает от стены, подчиняя. Сгибая. Ломая. Доводя до ожесточённого, возбуждённого бешенства. А потом рваным движением разворачивает её и впечатывает в стену лицом, заставляя крепче вжиматься грудью в камень. Он закрыл двери. Он повесил заглушающие. Кричи, Грейнджер. Малфой наваливается на затянутое в офисный костюм женское тело и тянет за волосы, заставляя выворачивать шею. Бёдрами имитирует движение, ударяя её тазовыми косточками о камень. Напряжён до предела. Рвано дышит. Свободной рукой хватает её за запястье и вздёргивает. Выше. Ему так сильно хочется задрать узкую юбку, стискивающую ягодицы в тканевом плену и проверить самостоятельно — так ли она фригидна, как он считает. Но он смотрит на неё, на обожжённые румянцем возбуждения скулы, и понимает. Понимает без всяких проверок. Один-один, Грейнджер. Ты возбуждена не меньше. — Грейнджер, ты уже намокла? Позор. Какой же позор. Из-за "чистокровного поганца"? Ещё толчок. До боли. Кричи, Грейнджер. Ненавидь его, Грейнджер. Грязнокровная дрянь. Это ты во всём виновата. Грейнджер больно, но эта боль — просто капля в океане эмоций, в котором она тонет. Гермиона чувствует жажду Малфоя подчинить её себе и это добавляет ещё одну грань в её сумасшествие. Малфой на своей волне и он не в состоянии сдержать свою гордость, ярость или что там ещё чувствует на нынешний момент блондин, что с такой злостью и безрассудством совершает одну глупость за другой. Тазовые косточки ударяются о камень болезненно. Обязательно останутся ссадины. Грейнджер ощущает его рваное дыхание кожей. Малфой вынуждает Грейнджер снова вытягиваться в струнку, вынуждает её заново подчиняться ему. И чёрт с ним. Гермиона чувствует его возбуждение так же остро, как он ощущает её. Только если Грейнджер нельзя проверить до тех пор, пока Малфой не сунет пальцы за ткань нижнего белья, то с Драко всё иначе. Хриплый смех срывается с покрсневших губ, прерывается резким выдохом от боли из-за нового толчка и перетекает в негромкий стон. — Напряжён до предела из-за грязнокровной фригидной дряни. Быстро кончаешь от имитации, Малфой? Ещё один хриплый смешок и Грейнджер, дразнясь, в насмешку выгибается дугой, потираясь о Малфоя снова, скользя грудью по каменной стене, расслабляя запястье, которое он стискивает с такой силой. Это ты это начал, Малфой. Это ты, чёртов ублюдок, начал этот разговор про Уизли и ударил Грейнджер по болевым точкам, это тебе отдуваться за то, что происходит, потому что Грейнджер тоже не лыком шита. Она собирается с силами и резко отталкивается от стены. Ровно на то расстояние, которого хватило бы, чтобы дёрнуть заключённую в плен пальцами Малфоя руку вниз и прижать его ладонь к горячему животу. Ладно, Малфой. Предположим, она не забудет твои прикосновения сразу. А что насчёт тебя? Как скоро с кончиков пальцев сотрётся воспоминание о гладкой горячей коже под ними? Говорят, от любви до ненависти — один шаг. На холодную голову бы Малфой переиначил. От драки до дикого секса меньше одного шага. Она прижимает его ладонь к своему животу. Он чувствует напряженные мышцы её пресса. Представляет, что если так сокращается всё здесь — он надавливает на кожу, скрытую под тканью блузки, — то как она будет сжиматься вокруг него? Эта мысль током бьёт по мозгам. Отбрасывает всё прочее. Он хочет её. Он хочет измараться в ней, он хочет так, что всё едва ли не сводит судорогой. Рука всё ещё запутана в водопаде темных волос. Она так злит его. Она так возбуждает его. Одним своим шипением. Одной своей ненавистью. Своим презрением. Малфой понимает, чего он хочет. Он хочет контролировать её. Он хочет подчинить её. Он хочет, чтобы она захлебнулась в стонах под ним и заткнулась. Признала его превосходство над собой. Говорят, между вожделеющими друг друга людьми пролетает искра. Между ними же электрическим разрядом бьет молния. Как и в этот раз, когда он снова отрывает её от стены, чтобы толкнуть на подоконник. Ещё одно заклинание. Выходит криво. До ужаса. Просто потому, что возбуждение бьёт по мозгам и мешает думать. Подоконник становится шире, продляется в комнату, становится удобным, хотя никакой эстетики в нём нет. Он толкает Грейнджер на трансфигурированный каменный блок, перегибая её через него. Нещадно тянет за волосы. Выгибает её сразу в шее и в пояснице, заставляя выставлять задницу. Коленом раздвигает длинные, стройные ноги. Секунды любуется едва ли не распятой грязнокровкой. Она смеётся над ним. Он слышал тот смешок. Дрянь. Грязнокровная дрянь. Малфой отбрасывает палочку на пол, шарит по её телу и выдёргивает грейнджеровскую из-под пояса юбки, отбрасывая туда же. Сегодня никто никого не убьёт. И никто никому не помешает. Слышится треск ткани. Атласная юбка рвется пополам по разрезу, призванному облегчать женщинам ходьбу и жизнь вообще. Действительно, облегчает. Малфой задирает блузку, обнажая узкую спину и песочную талию. Сдвигает бельё. Бесцеремонно. Быстро. Жёстко. Грубо. Длинные, кажется, каменные пальцы водворяются, оглаживая промежность. — Ты так хочешь меня? — он прижимается к ней спиной, склоняясь над ухом, не скрытым прядями волос. Вкрадчивый, сиплый голос без промежутка вдруг становится жестким, громким. Хлестким. — Говори. Го-во-ри! Пальцы исчезают. Сжимаются на бёдрах, сдавливают. Она не видит его. Только слышит. И чувствует. Грейнджер никогда не ощущала себя прежде действительно грязной, грязной настолько, насколько вечно очернял её Малфой, грязной, но иначе. Похоть затуманивает разум — чистая, приправленная только вгрызающейся в сердце яростью, злостью, презрением, ликованием — потому что не она одна подвержена сейчас этому безумному влиянию. Он хочет, он, действительно, хочет чувствовать над ней своё превосходство. Но чёрта с два. Даже оказываясь выгнутой над подоконником, Грейнджер не хочет ему подчиняться. Никогда не хотела. Хотя от твёрдых, длинных, жёстких пальцев там, внутри, её прошибает током, ей хочется гнуться под ним и стонать. Но его слова. Да, она стоит перед ним почти обнажённая, практически распятая, зависящая от его действий, но чёрта с два она сдастся даже сейчас. — Не меньше, чем ты меня, Малфой. Но ты, конечно, можешь уйти и оставить меня здесь. Грейнджер опирается руками о подоконник, прогибается сильнее в пояснице, словно дразнясь, отдаляясь от Малфоя — горячая, гнущаяся, плавящаяся, она уверена в том, что он не сможет. — Можешь оставить и уйти, признать своё поражение, снова не довести дело до конца. — шёлк волос путается в пальцах Малфоя, её голос в противовес голосу блондина — глухой, томящийся, тягучий, словно патока. Грейнджер издаёт новый, негромкий выдох-смешок и подаётся назад, обнажёнными ягодицами касаясь брюк Малфоя и слегка потираясь. Ну, давай, Малфой. Попробуй отказаться сейчас. Попробуй, когда Грейнджер словно в насмешку вытянулась гибкой кошкой, укладываясь грудью на подоконник и вытянула вперёд руки, показывая тонкие запястья с выпирающими пястными косточками, паучьи пальцы, цепляющиеся за край оконной рамы. Попробуй, Малфой. Они — два контраста. Они всегда ими были и будут. Он — рвано дышащий, резкий, грубый. Он раз за разом ударяет, сжимает, толкает, тянет, дерёт. Она тянется перед ним, как кошка, трётся об него, выводя из терпения. Он спешит, он хочет быстрее, жарче, яростнее. Она медлит, вытягиваясь и тратя силы на долгие фразы, которые жалящими иголками проходятся по горлу, образуя злосчастный ошейник. Это дуэль. Удар за ударом. Кто кого переспорит. Кто кого перевозбудит. За ним — право сильнейшего. За ней — право мудрейшей. Им друг друга не победить. Малфой знает, чего она хочет. Хочет боя на равных. Чувствительная. Впитывающая его. Он может держать себя в руках. Пока — может. Хотя кажется, будто ещё немного и ширинка порвётся сама. Малфой склоняется над ней. Пальцами пробегается по началу позвоночника, переходит на блузку, пробегается по бокам. Прижимается пахом сзади, грудью к спине, с силой вытягивает её шею. От каждого касания Грейнджер чувствует, как по телу бегут мурашки. От ощущения горячей кожи под тканью блузки у него — кружится голова. Пальцы стискиваются на груди, ощупывая мягкие полукружья, скрытые тканью белья. Грейнджер закусывает губу, чтобы не выдать себя предательским стоном. Но Малфою хватает и этого ощущения. Он словно мальчишка. Он заведён до предела. — Я сказал — закрой свой рот. "Закрой свой рот". — Заставь. — выдыхает Гермиона, закрывая глаза и только молясь на Малфоя в этот момент за то, что он отказался смотреть ей в лицо. Она упирается взглядом в мутное стекло, запотевающее от её близкого дыхания и думает только, что сдаваться ни за что нельзя. Она хочет его. Она безумно хочет его. Она хочет, чтобы Малфой выбил напрочь из неё смерть, заставил быть на несколько часов живой, легко воспламеняющейся и готовой к борьбе в любую секунду. Но и этого она ему, разумеется, не скажет. Только Малфой действует не по правилам. Только Малфой измывается над Грейнджер с тройной отдачей в ответ над её насмешки. Малфой не зря выбрал именно это позу. Подсознательно. Он отвернул от себя Грейнджер. Отделил. Отстранился. Не видеть лица, не видеть её. Сходить с ума по одиночке, вколачиваясь в податливое, так отчаянно жаждущее его тело. Малфой знал, как сильно она его хочет. Как сильно он хочет её сейчас. Какова на вкус страсть. Как привкусом крови она скапливается на зубах и как мутной пеленой застилает сознание, делая все окружающее невидимым, сосредотачивая мировоззрение на узкой спине, округлых ягодицах и длинных ногах. Но ещё Малфой знал, как заставить Грейнджер умолять. Её, так откровенно над ним насмехающуюся. Малфой разгибается и крепче обхватывает её бёдра. Приседает. От горячего дыхания у Гермионы сводит всё внизу живота, едва ли не подкашиваются ноги, но она крепче хватается за раму, стискивает зубы. На языке Малфоя чёртов тмин. От её кожи. От её запаха. Он вдыхает, почти наслаждаясь. Влажная дорожка по бедру, к внутренней его части. Руки крепко держат, коленями прижимая к камню. Не позволяя сдвинуться. Губы скользят близко. Очень близко. Дыхание обжигает лоно, он выдыхает, едва ощутимо, дразняще касаясь языком бугорка клитора. Он сходит с ума. Он сумасшедший. — Хочешь, чтобы я продолжил, Грейнджер? Так близко. — Одно твоё слово. Она никогда не узнает, как сильно Малфой хочет этого. Испачкаться. На минуты забыть про свою чистую кровь, и позволить себе измараться в её грязи. В ее соке. Запахе. Вкусе. Но он будет измываться над ней, пока она не начнёт умолять. Это не секс. Это — дуэль. У Грейнджер едва не подгибаются ноги, она невольно чуть подаётся назад, отстраняется, крепче стискивает пальцами подоконник. — Малфой. — низко, тягуче. В тоне Грейнджер прореживаются требовательные ноты, почти королевские, ничуть не уступающие в стали тону самого Малфоя. — Прекрати паясничать. — рокочуще, с клокочущим в глотке воздухом, но не с мольбой. Это как последнее предупреждение, это почти что прямой вызов к бою: если не сдастся он, то она перейдёт в наступление. Гермиона пока что не знает, как, но она обязательно это сделает. Грейнджер выдыхает и тянет руку к груди, расстёгивает бюстгальтер и с исключительно женской ловкостью стягивает его с себя, не снимая блузки. Тонкая ткань с оборкой из кружева шлёпается около ног Малфоя. Что, и перед этим устоит? И Малфой, наконец, подчиняется. Подчиняется почти приказу, подчиняется властным ноткам в её голосе. Lorde – Everybody Wants To Rule the World Каждый хочет править миром. Сейчас мир Малфоя сжимается до одной точки. Он примитивен. Он мужчина. Когда перед ним дрожит и едва ли не стонет женщина, он может думать только об одном. Малфой не думает о том, что это — отличная возможность расправиться с Грейнджер. Малфой не думает о том, что это — добавит ему добрую тонну проблем. Малфой прерывисто вдыхает сквозь крепко стиснутые зубы. Не касается её. Дразнит предвкушением. Предчувствием. Поднимается на ноги. Тащит с плеч чёрную аврорскую мантию. Расстёгивает пуговицы кипенно-белой рубашки. Она треплется на прохладном сквозняке помещения, как белый флаг, обозначающий капитуляцию. Потому что да. Потому что аккуратные чашечки тёмно-синего бюстгальтера кучкой тряпья валяются на полу. Мысль о том, что если он поднимется и вернёт руки туда, откуда убрал, он пальцами, через ткань, сможет ощутить твёрдость горошин сосков, бьёт финальным аккордом. Чёртовым Ступерфаем по голове. Только не отрезвляет и не отключает. Пошлый звук, с которым чиркнул замок на ширинке, последовал сразу за громыханием тяжёлой металлической пряжки. Грейнджер расслабляет пальцы, сжимающие до этого раму подоконника, Грейнджер в ожидании кладёт ладонь на сгиб локтя и, сощурившись, вслушивается в шорох одежды сзади. Твёрдые пальцы пробегаются по ягодицам и подцепляют край белья. Тёмно-синее на молочной коже. Не пошлый красный или чёрный, не слишком чистый белый, а изысканно-элегантный тёмно-синий. Почти аристократический. Каждое впечатление в копилку возбуждения. Малфой дёргает её на себя за узкую резинку белья, заставляя быть ближе. Заставляя кожей обнаженных ягодиц, сквозь ткань собственных боксёров, чувствовать, как именно он её хочет. Он беспорядочен. Он хаотичен. Он сходит с ума. Он сдирает с неё тонкое кружево белья и отбрасывает ненужным обрывком куда-то к юбке того же цвета. На коже остаются красные полосы. help me make the most of freedom and of pleasure. Он слышал в её голосе требование. Слышал в этом "Прекрати паясничать" её похоть. Слышал, как она почти приказывает. И ему это нравится. Куда больше, чем если бы она, подобно прочим, сказала бы что-то вроде "пожалуйста". Сильная женщина. Сексуальная женщина. Грязнокровная дрянь. Не забывай, Малфой. Широкие ладони оглаживают раскалённые ягодицы. Плавным движением Малфой заполняет Грейнджер, вбивая её бедра в край подоконника. Он поставил задачей максимум оставить на ней как можно больше следов. Чтобы каждый из них она рассматривала потом и вспоминала, как стонала под чистокровной тварью, как подмахивала ему широкими, похотливыми движениями. И это едва ли не стало апогеем для перенапряжённого Малфоя. Он продолжает движение. В узкой Грейнджер. Горячей. Влажной. Для него. Возбуждённая — им. Длинными, плавными, но такими резкими и вколачивающими движениями. Как будто бы не он недавно раздирал на ней одежду и ударял об стены. В голове взрываются фейерверки. Он давно не хотел кого-то так. До звона в ушах. До боли. Едва ли не до крика. tere's a room where the light won't find you. holding hands while the walls come tumbling down. Гермиона забывает обо всём. О Мерлине, о комплекте белья, о том, что позади неё — Драко Малфой. Он заполняет её собой. Как будто бы разрозненные детали паззла наконец собраны воедино. Как будто бы априори никто иной и никогда не должен был касаться её. Потому что Грейнджер чувствует себя совершенно заполненной. Совершенно живой. Она выгибается под Малфоем хищницей. Гермиона вцепляется пальцами в подоконник, закрывает глаза и растворяется в ощущениях. Весь мир — пульсирующая бордовая темнота под шорами век. Весь мир — стук крови в ушах и протяжные, твёрдые толчки. Она забывает обо всём, даже о том, что она — Гермиона Грейнджер, о том, что она — героиня войны и самая справедливая в мире судья, о том, что она — некогда главный враг Драко Малфоя. О том, что Малфой в принципе её главный враг. Молочная кожа лоснится от пота под пальцами Малфоя, а ещё Грейнджер подхватывает его ритм, сжимается вокруг него, заставляет мышцы сокращаться и проходиться по члену Малфоя узкой волной, сводя блондина с ума. Гермиона чувствует его каждой клеточкой. Влажное, горячее дыхание снова касается стекла и то с каждым толчком запотевает всё больше, покрывается тонкой пеленой тумана от жара двух тел, от коротких вдохов, резких, рваных выдохов. Гермиона — плавящийся воск. Та самая магма в раскалённом жерле вулкана, священный грааль, сущность бытия. Она вся — воплощение искренности и эмоций, она живёт только инстинктами в этот момент, потому что не знает фальши в постели. Даже в импровизированной, даже в спонтанной. Потому что Гермиону никогда не брали так. Неумелый Рон с его влажными ладонями и мокрыми губами. Разве он в счёт? Пошлый звук шлепков и дыхание — всё, что нарушает тишину. Ткань блузки липнет к узкой спине, Гермиона упирается разгорячённым лбом в стекло на несколько мгновений, оставляя след. Съезжает ниже. С губ срывается томный, гортанный стон, пробирающий дрожью. Чистое, незамутнённое удовольствие рваной струей проливается на Малфоя. Он живой. Он. Живой. Живой. Живой. Драко чувствует это с каждым толчком. С каждым погружением в раскалённую Грейнджер. Малфой запрокидывает голову, натягивая кожу на горле до предела. Стискивает зубы. Живой. Сама жизнь вливается в горло с каждым толчком, заставляя сердце грохотать в груди. У него появился смысл жизни. Стискивать молочную кожу, наблюдать за тем, как гнётся Грейнджер, дрожащая от желания. Путаться пальцами в шоколадных волосах, оттягивать их. В какой-то момент с очередным толчком он склоняется над ней, чтобы пролезть горячими пальцами под ткань белоснежной блузки и смять ладонями мягкое полукружье грудей. Чтобы ощутить ореолы сосков, чтобы почувствовать, как её спина мелко вздрогнет. Снова. Ещё раз. По вискам струится пот. Никто и никогда не отдавался ему так. Малфой не может передать словами, каково ему сейчас. Он будто всегда искал вот эту самую женщину, которая не стесняется того, чего хочет. Драко пробегается дорожкой поцелуев по позвоночнику, не сбавляя ритма. Наоборот — толчки чаще. Резче. Размашистее. Сильнее. Грубее. Будущие разводы космоса на светлых стройных бёдрах так и рисует больное, сумасшедшее воображение. Больные люди. Спасающиеся обуревающей их страстью. Люди, которые никогда не признаются, как действительно нужно им это было. Стискивать пальцами бока. Скользить по бедру и вниз. Круговыми движениями касаться лона, создавая для нее дополнительное напряжение. Там. Внизу. Удовлетворить грязнокровку. Так, чтобы любой, кто решит взять её после него, не смог бы заставить Грейнджер забыть прикосновение шершавых аристократических пальцев. Малфой не знает, сколько это длится. Он сходит с ума. Он смотрит только на тонкую руку, длинными ногтями скребущую по запотевшему стеклу. Снова склониться. Обнажённой грудью коснуться спины. — Умница, Грейнджер. Это почти похоже на урчание. Он не думает. Малфой теряет самоконтроль. Малфою слишком хорошо. С губ Грейнджер рвётся одобрительный, глухой стон — привычное сопрано под действием возбуждения превращается в хриплое низковатое меццо и ласкает слух прикосновениями обжигающе-тёплых пальцев низ живота. Грейнджер толкается назад сильнее, даря Малфою больше наслаждения, отдаваясь Малфою полностью — без остатка, до последней капли своей грязной крови. Гермиона вздрагивает под ним. Она чувствует, как Малфой сходит с ума по ней, она чувствует это с каждым толчком, понимает, что Малфой, как и сама Грейнджер, полностью растворился только в ощущениях. Дорожка поцелуев по позвонкам — прогибаться сильнее от каждого касания губ. Позвоночник — лестница, поцелуй — толчок, толчок — шаг по ступеням к высшей цели, к апогею, к тёмному, жаркому, близкому оргазму. Чтобы он тоже не смог забыть. Ногти Грейнжер оставляют на каменном подоконнике тонкие, едва заметные царапины. Она поддаётся убыстряющемуся темпу, а после — совершенно по-женски дразнится, не позволяя проникнуть до конца, но скольких усилий это стоит ей самой. Сдерживать его, себя, чтобы в конце дать взорваться им фейерверком. Гермиона вдруг отчётливо представляет свои губы, скользящие по его шее, по ключицам, ниже. Касающиеся низа живота. Грейнджер зажмуривает глаза. Быстрее, резче, сильнее. Оголённая грудь скользит по камню, оцарапываются об далеко не идеально-гладкую поверхность соски, на коже остаются слабые, красные полосы. Горячее семя разливается внутри неё, Грейнджер чувствует, как у неё подкашиваются ноги, хватается за оконную раму, стискивая ту в пальцах так, что белеют костяшки. Чувствует горячую ладонь Малфоя на своём животе. Грейнджер понимает, что победитель тот, кто покинет это поле боя первым. Она выпрямляется, оставляя ладонь Малфоя на своей руке, разворачивается в слабых объятиях и вдруг берёт свой реванш за каждую секунду, которую он не смел заглядывать в её лицо. Грейнджер запускает пальцы в волосы Малфоя, тянет его на себя и терпко целует, оставляя на языке привкус тмина. Жмётся голой грудью к его обнажённому торсу, позволяя ощутить твёрдость сосков, оставляя на выбеленной коже пару алых капель — царапины не прошли даром. А потом отстраняется. — Умница, Малфой. — тягучее. Живое. В тон тому, что услышала сама Грейнджер. Репаро. Репаро. Репаро. "Исцелённые" вещи, одна за другой скользят по влажному телу. Остаётся снять заклинания с помещения. Но разве хороший секс не должен заканчиваться сигаретой? Грейнджер находит свою палочку и суёт за пояс юбки. На ощупь нашаривает на подоконнике пачку. Дым окрашивает помещение в глубокий, тёмно-синий цвет. Синий — венец сегодняшнего дня. Тёмные глаза встречаются с серыми. Два наконец живых взгляда. Малфою бы отдышаться. Всё, на что его хватает после длительного бурного оргазма — застегнуть ширинку и сползти обжигающе-горячими влажными плечами по всё такому же холодному камню. Задыхаясь. Пытаясь выровняться. Не получается. У него просто — не получается. Как будто не он бегает каждое утро десять километров. Как будто не он лучший по ловкости, силе и выносливости среди авроров. Сознание медленно возвращается в пустую черепушку. Малфой смотрит. Смотрит, как бесстрастно она чинит вещи и одевается, снова пряча под слоями одежды высокую грудь и круглую задницу. Подцепляя белье, застегивая юбку. Поцелуй. Воспоминание об этом заставляет Малфоя вскидывать руку и тереть губы большим пальцем. Это единственное, чего он не хотел. Малфой — чёртова шлюха. Та самая уличная проститутка, какими он любит называть всех неугодных ему женщин. Он терпеть не может, когда его целуют. Он — знает, он — умеет, но с некоторых пор. Как только Драко Малфой не выворачивался из-под губ случайных спутниц, и как только их от слюнообразовательного процесса не отвлекал. Тмин. На его языке — тмин. И грязнокровка слишком наглая, чтобы жить. Малфой заранее знает, что дома его ждет сеанс самобичевания, и что потом, в кровати, ночью, снова вступая в схватку с бессонницей, он будет вспоминать. Вспоминать, как кончал в нее, вдалбливаясь глубже, натягивая её на себя, как портовую сучку, и как издавал дикий, совершенно глубинный, примитивный рык, заливая её спермой изнутри. Как сотрясалась в оргазменных судорогах она. Какой грязной, пошлой, опустившейся она была. Как он сам испачкался в Грейнджер, опускаясь рядом с ней, трахая её. И с каким удовольствием он это делал. Он сидит на полу, прижимаясь плечами к стене, и смотрит на этот чёртов тёмно-синий дым, окутывающий с ног до головы женщину со всё ещё алыми скулами, в синем костюме и синем белье. Ему кажется, что с этого дня тёмно-синий станет или его главным фетишем, как красная тряпка для быка, или самой большой ненавистью. Он смотрит на Грейнджер и думает, что она, наверное, не дура. Правда? Догадается выпить вечером противозачаточное зелье. И вообще. Не станет раздувать из этого нечто. Смотрит на Грейнджер ещё раз и отчётливо понимает: нет. Не станет. Он легко поднимается, приглаживает всё ещё влажные у корней волосы. Подбирает с пола мантию и накидывает её на плечи. Подбирает палочку. Избегает прямых взглядов и неловкой тишины. Снимает повешенные чары, хватается за ручку двери. — Ты в буквальном смысле меня затрахала, Грейнджер. На змеином лице — кошачья ухмылка. Он толкает дверь. На пороге какой-то толстенький мужичок с густыми усами: видимо, кто-то из Визенгамота. Смотрит недовольно и непонимающе. Малфой пожимает плечами. Мол, вот такие вот дела. И уходит, заранее не желая слышать то, что мог бы. Наверное. Хотя, от Грейнджер? Нет. Из глаз медленно вытекает жизнь. Хочет ли он жить так? Это был бы театр абсурда. Вот и втёрся в доверие. Твою мать. Грейнджер же не чувствует ни капли стыда. Напротив — она чувствует себя победительницей. Последняя реплика Малфоя не вызывает у Грейнджер злости, досады, смущения, смятения или чего-нибудь ещё в этом роде. Напротив — она улыбается зашедшему после выхода Малфоя Спиретту. Спиретт деликатно интересуется, можно ли начинать заседание. Грейнджер бросает взгляд на часы, вскидывает брови, кивает, выбрасывает окурок в окно, стёкла которого до сих пор не избавились от мутной пелены. Выходит из курилки. Грейнджер чувствует себя совершенно сытой кошкой. Разбирается с заседанием с необычным для неё задором и лёгкостью. Грейнджер возвращается домой и только тогда осознание окатывает женщину с головы до ног ледяной отрезвляющей волной. Она вдруг отчётливо осознаёт — одержала она верх над Малфоем или нет — это был грязный перепих в курилке, это было ниже, чем поступки Уизли, который трахал своих девок хотя бы в своём кабинете. Одним бокалом вина за вечер Грейнджер не отделывается. Она не знает, как описать те чувства, которые испытывает. Это мало похоже на стыд и тем более на сожаление, но близко к ним, к обеим эмоциям одновременно. Возможно это досада, потому что Гермиона и четвёртый бокал вина твёрдо знают, что больше подобного они не допустят. Как не даст Грейнджер больше Малфою себя провоцировать. Только всё никак не стираются из памяти его урчащее "Грейнджер", касания губ по позвонкам с нежностью к любовнице. Гермиона обозлена на себя за воспоминания и идёт в душ, смывая холодной водой любые приятные впечатления. Пытаясь смыть.