Встречи слова обсужденья Люди с паяльниками Люди с пишущими стиральными Швейными электронными машинками Машинами машинищами Школа мимики жеста Вооружение в никуда Вопросы из ниоткуда Ответы Тренировка перед зеркалом С чужими очками Школы школки университы Где я кто я куда я куда? Наутилус Помпилиус – «Кто я?»
Огни ночного города не отпечатываются в памяти, проносясь мимо смазанными полосами света. Кровь буквально кипит, переполненная адреналином, и последние мысли, имеющие четко очерченную форму, а не единый инстинктивный посыл, растворяются в раззадоренных эмоциях, презирающих любой проблеск здравого смысла. Здесь, в этом мире меж пространством и временем на пересечении судеб и вероятностей нет почти ничего. Ни прошлого. Ни будущего. Только единый миг опьяненного настоящего. Действительность сдавлена, цвета контрастируют яркими пятнами. Перед глазами расплываются алые круги. В голове будто работает отбойный молоток. Что-то утеряно. Память стонет, волной накатывая на сознание, но кусочки головоломки не желают собираться в единое целое. Ответ слишком близко, настолько, что его почти можно прочесть в трещинах побуревшего асфальта, но и невообразимо далеко, до него не дотянутся, как и до дьявольских рогов багряного месяца. До разгадки считанные секунды, обращенные по чьей-то прихоти в вечность, обреченную на поиск постоянно ускользающей сути, ключа, коий сможет высвободить сокрытые ото всех, то ли свои, то ли чужие воспоминания. Ответ кроется в них, и он неведом никому из ныне живущих. В затылок вгоняют раскаленные иглы. Самосознание полыхает, подобно фениксу восставая из пепла. Память прошлого взывает к настоящему, давит на тонкую грань, по какому-то недоразумению разделяющую их. Прошлое скоро восстанет, и ответ на воспаляющий разум вопрос будет найден. Дикий вопль эхом разносится по безлюдным улицам и постепенно затихает, так и не будучи услышанным. Агония длится мучительно медленно. Однако смерть здесь не наступит никогда. Все вновь пойдет по кругу. Тело опутывают стальные тросы. Во рту отвратительный металлический привкус. В этом мире меж реальностями нет ничего постоянного и ничего временного. Нет прошлого. Нет будущего. И даже настоящего. В каждом мгновении заключена вечность.***
Он очнулся резко, рывком высвобождаясь из объятий Морфея. То ли поздняя ночь, то ли раннее утро, не понять. Однако небо уж потеряло свою угольную черноту. Скоро забрезжит рассвет. Странные сны последнее время приходили все чаще, стоило только сомкнуть глаза, растворяясь, однако, в невесомой пелене сизого тумана утренней зари. Наваждения, размытые, неясные, но безумно тревожные. В них легко потеряться. Потерять себя. Новый день начинался почему-то с вопроса. «Кто я?»***
Ко всему можно привыкнуть - примерно в таком русле мерно текли мысли Орихары Изаи, безо всякого аппетита ковырявшего освежёванное заботливым Шимой филе из крысятины. Пахло отвратительно, на вкус было ещё гаже, но в целом – вполне терпимо. На тарелке одиноко возлежал последний кусок. Стрелки часов медленно, но неотвратимо ползли к четырем. Последнюю неделю Орихара был свободен как ветер и по большей части предоставлен сам себе, что не могло не радовать. Кишитани от эмпирической части опытов над информатором перешел к аналитической, пытаясь, как он выражался, «разгадать загадку разумного мертвеца». Конечно, этому способствовала к тому же и нехватка времени на лабораторную возню с подопытным вполне сговорчивым, но, вот беда, самую малость неофициальным. Пришлось компенсировать потраченное чисто из любопытства время двойным напором на первоначально заявленные опыты. Теперь Орихара, хоть и видел Шиму частенько, но практически не зависел от него. Кишитани, вручив скучающему Изае связку ключей, легкомысленно позволил тому до комендантского часа шататься, где душа пожелает и с кем пожелает, нимало не задумываясь о возможных последствиях такого решения. Однако Изая, стоит отдать ему должное, дураком, как известно, не был, а посему искать неприятности на пятую точку отнюдь не спешил, тем более что в последнее время они и сами его прекрасно находили. Завести же полезные и не слишком знакомства ради сбора разнообразной информации казалось перспективой куда более прельщающей, особенно, если учесть, что беспрестанное общение с одним Шимой угнетало похлеще неисправного радио, час от часа транслирующего одно и то же. Нет, конечно, встречи с Хейваджимой, да и с Селти вносили в повседневность некое разнообразие, но только первый чаще всего не удосуживался вести диалог, коротко отвечая на поставленные вопросы, что нехило выводило Орихару из себя, а вторая почему-то вызывала в душе информатора весьма двойственные чувства. Скорее всего, потому, что голова у этой Селти была на месте, но совсем не такая, какую можно было бы ожидать в этой пространственно временной кальке с мира столетней давности. Совершенно, совершенно не похожа! Зажмурившись, стараясь не обращать внимания на тошнотворный сладковатый привкус, Изая, почти не жуя, заглотил оставшийся кусок. Четыре часа ровно. Следовало выдвигаться, на сегодня запланировано ещё много дел.***
Хобби они у всех разные. Бывают безобидные и даже милые, как, например, выращивание маргариток или вязание крючком. Такие изредка можно назвать полезными с эстетической или практической точки зрения. Бывают откровенно странные, что-то вроде коллекционирования, хотя, опять же, смотря чего, если сочинений Шекспира – это нормально, а если коренных зубов – мягко говоря, отвратительно. А бывают просто бесполезные. Вот и сейчас Эрика Карисава предавалась своему излюбленному, но наибесполезнейшему увлечению, монотонно надиктовывая будто бы мельтешащие под сомкнутыми веками строчки. Рядом, как обычно, пристроился Юмасаки Уолкер, каллиграфическим почерком конспектирующий её речи, исправляя и дополняя по собственному вкусу. Хорошо, что хобби иногда совпадают. Правда, узнав, какие непотребности вылетают изо рта милейшей девушки и мгновенно находят свое отражение на бумаге под сенью разросшегося клена, многие бы как минимум густо покраснели, поскорее пытаясь услышанное забыть. А что такого, собственно? Как не прискорбно, не всем дано понять эстетику яоя и уж тем более не все могут проникнуться острой проблемой его нехватки на душу населения, пусть большая его часть и благодушно открестилась от своей доли. Небо уже окрашивалось в персиковые тона, предвещая скорый закат. Отраженные в окнах, нимало не греющие лучи скрывшегося за домами светила, однако, пока ещё срезали с узорных листьев могучего дерева кружевные тени. Эрика от души зевнула: - Что там у нас получается? Юмасаки с легким шелестом перевернул страницу, хоть бумага и позволяла качеством своим без особого напряжения читать написанное на обороте. - «Распаленные жаром погони тела находились в непозволительной близости друг от друга. Гипнотические глаза цвета жидкого золота застилала ярость, смешанная, однако с чем-то ещё, что никак не поддавалось объяснению. Сдавленные с нечеловеческой силой запястья ныли, но он, казалось, ничуть не дорожил сохранностью своих костей, продолжая издевательски ухмыляться», - с выражением зачитал Уолкер, ещё сильнее чем обычно прищурившись. - «Цвета жидкого золота»? Мне казалось, «коньячные» звучало бы более благородно, - чуть нахмурившись, протянула Карисава. - У одного «винные», у другого – «коньячные», не слишком ли много алкоголя? – усмехнулся Юмасаки. Девушка сдавленно хихикнула. - А что поделать? Но все же согласись, глаза у Хейваджимы больше похожи на коньяк, хоть жидкое золото можешь и оставить – звучит красиво, мы же не летописную хронику ведем. - Это верно, - отозвался Уолкер, вновь открыв чистую страницу. – Если бы отношения Орихары-сана и Хейваджимы-сана были бы настолько зажигательными как здесь, боюсь, жить стало бы опаснее раз в двадцать. - И интереснее примерно во столько же, - беззаботно заявила Эрика. – Да и Орихаре-сану вроде бы нравится. Уолкер тяжело вздохнул: он-то был уверен, что их новый знакомый не слишком рад тому, что стал ещё одним музом Карисавы, просто обладание недюжинным терпением и врожденным чувством такта не давало ему сообщить это ей лично. Не отрицалось также и наличие извращенного чувства юмора вкупе с сердобольным отношением к потугам юных писателей, планирующих переквалифицироваться мангак. Орихара, кстати, осчастливил их своим присутствием чуть более часа назад, остановившись поболтать о жизни и послушать последние «вести с полей», заодно оценив творчество пожизненного союза братьев по разуму. Дельным человеком на вкус Уолкера оказался этот Орихара: весьма начитанным и на удивление проницательным. Суждения свои в трескотню Эрики он выставлял редко, но метко, и звучали они весьма разумно. Если бы Юмасаки не знал, он бы ни за что не поверил, что ещё совсем недавно этот человек не помнил о сегодняшней действительности практически ничего. Хотя, откровенно говоря, в глубине души роились сомнения и по поводу его диагноза, и по поводу биографии, коея казалась чрезмерно неподходящей для формирования такого склада ума. - Эй, ты меня вообще слушаешь? – вопросила Эрика, щелкнув напарника по лбу. – Я, между прочим, уже диктую. Юмасаки в изумлении моргнул. Однако лицо его в то же мгновение озарилось хитренькой улыбкой, приняв выражение более чем интригующее. Придвинувшись к Карисаве, он чуть наклонился над ней, нимало не заботясь о полетевших на землю карандаше и тетради: - Но ты же не в обиде? – вкрадчиво прошептал он тоном, преисполненным блаженным предвкушением. Эрика, зардевшись, смущенно хихикнула. Романтическое настроение, как всегда, накатило неожиданно, но очень вовремя. Уолкер мягко прикоснулся к губам девушки своими, и Карисава, явно не желая отстраняться, нежно взъершила его волосы, оплетая руками шею возлюбленного напарника. Пустынная улица вроде бы располагала к продолжению разгула чувств и не только, да вот совсем недалеко совершенно неожиданно послышался странный рев, заставивший парочку в тот же миг оторваться друг от друга, удивленно вглядываясь вдаль. - «Изая»? – удивленно мигая вопросила Эрика. – У меня глюки? - Если и так, не только у тебя, - слегка обескураженно отозвался Уолкер. Однако глюк соизволил повторится снова, сопровождаясь на этот раз диким грохотом. Спустя полминуты метрах в двухстах впереди пересекли улицу два полуразмытых пятна, в одном из которых, возмущенно вопящем, таки узнавался Орихара, а в другом можно было без труда приметить Хейваджиму, размахивающего чем-то смутно напоминающем кусок арматуры. Чудное видение исчезло столь же быстро, как и появилось, а в душу Карисавы закралось смутное сомнение, что она обладает неким талантом к прорицанию.