No one dies before his time

Но мне мерещится порой, Как дальних дней воспоминанье, Пустыни вечной и немой Ненарушимое молчанье. Раскалена, обнажена, Под небом, выцветшим от зноя, Весь день без мысли и без сна В полубреду лежит она, И нет движенья, нет покоя... Застывший зной. Устал верблюд. Пески. Извивы желтых линий. Миражи бледные встают - Галлюцинации Пустыни. М. Волошин «Пустыня»

       Точимый ветрами камень рано или поздно обращается в пыль. Огромный город, его руины – лишь изъеденный временем скелет, напоминающий живущим о былом величии, неудержимо стремится рассыпаться в прах. И тогда очередной рассвет озарит пламенеющими лучами лишь безбрежную пустыню мертвенной серой пыли.        Однако этому суждено случится нескоро.        Но что есть время для того, кто не ждет?        Тусклые жемчужины звезд едва виднелись, сдавливаемые бесконечным пологом клочковатых облаков, застилающих тяжелые небеса, словно бы готовые в любой момент обрушиться на землю туманом иль ртутным пологом дождя.        Бетонные плиты, оставшиеся совсем без защиты, давно потрескались и частично провалились внутрь здания, продавливая перекрытия и обрушая лестницы о сотнях ступеней, образуя гигантские воронки. Небоскреб – ныне лишь карточный домик, и стены его не прочней рисовой бумаги. Один из многих, он падал, падал в мгновении вечности, в минуте века, и накренившаяся крыша его никак не казалась местом гостеприимным.        Однако двоим, усевшимся на самом её краю было на это плевать.        От взгляда вниз кровь стыла в жилах.        Но страха не было.        Не сейчас.        Хотелось бы в это верить.        Рашель против воли подалась назад, хоть не позволила себе ни на мгновение отстраниться от бездвижного ледяного тела.        - Здесь так странно, - наконец, молвила она, невольно сжимая костлявую, но при этом, казалось, до невозможного нежную руку той, что сидела рядом. – Ты никогда не показывала мне этого места.        Тихий шелест.        Не стоны ветра в пустых коридорах.        Не шаги приближающихся мертвецов.        Смех всего лишь.        - Ты не просила, - едва слышным хрипом отозвалась собеседница, оглядывая расстилающийся внизу пейзаж.        Рашель чуть нахмурилась:        - Я никогда ни о чем не просила.        Давнишнее наваждение снисходительно вздохнуло:        - Не буду спорить, - тень улыбки искривила бледные губы. – Но вот он, апофеоз относительности: этот мир может рухнуть в любое мгновение, раствориться, словно его и не было. Это одна из тех граней реальности, которая могла бы никогда не существовать.        - И зачем мы здесь? – голос Рашель против воли чуть дрогнул.        - Чтобы ты поняла, что есть перекрестки пространства и времени куда более шаткие, чем истинный мир – твой мир, где все намного более относительно, где сама жизнь – иллюзия, - рука, костлявая-костяная, опутанная сетью бездвижных вен и бледной, лишенной кожи плотью, невесомо дотронулась до светлых прядей.        Рашель не отшатнулась. Нет, она давно привыкла и к странной внешности своего кошмара, и к ничем не обоснованным действиям, и даже к словам, смысл которых столь часто оставался неясен. Лишь лазурные глаза вопросительно поймали взгляд никогда не имевших своего цвета.        – Тебе повезло, в этом мире нет даже твоего отражения, хоть это и не удивительно: он принадлежит мне, - не голос - лязг стали о сталь, но в нем промелькнуло нечто, похожее на гордость. - Считай наш визит небольшой экскурсией.        Наваждение хитро прищурилось, словно бы нежась под лучами ещё не взошедшего солнца или же скрывшейся в облачном манто луны. Хотя, кто её знает, быть может, она и в правду каким-то недоступным простому человеку чувством осязала невидимые в эту минуту, а, следовательно, и не существующие здесь и сейчас потоки света. Или же видела их, заглядывая в иную реальность.        Слишком путано и неправдоподобно, чтобы осознать, как такое вообще возможно.        Бред.        Но убедительный до ужаса.        Рашель в последнее время часто ловила себя на мысли, что её кошмары, а точнее, один единственный конкретный кошмар, имели ужасающую привычку не только выражаться столь туманно, что в голове после монологов приходилось разгонять клочья белесой мути, но и рассуждать при этом об абсолютно непонятных лично для неё вещах. Это казалось в свою очередь странным. Во всяком случае, все книги по психологии утверждали, что сны, даже самые неприятные, - всего лишь переработанная мозгом информация, полученная в течение дня. Рашель же, как истинной представительнице офисного планктона среднего звена, пусть и не лишенной собственных странностей, не представлялось возможным, чтобы её серые будни начали переосмысляться её же серым веществом в этакой психоделической манере с заскоками на смесь мифологии и астрофизики с присыпкой из какого-нибудь дешевого научно-фантастического романа.        И «профессором» с комплексом бога в главной роли.        Это уже попахивало шизофренией.        Рашель невольно вздрогнула:        - А есть те, где есть я? – не сказать, чтобы ей хотелось знать ответ на этот вопрос, но пробудившееся против воли любопытство оказалось сильнее. К тому же не первый месяц отчаянно хотелось понять свой личный кошмар.        Или выявить в ответе хоть малейшую несвязность.        Заминку.        То, что помогло бы понять, что это просто чересчур богатое, но давненько не используемое воображение примерило на себя маску древнего божества и теперь каждую ночь кидается от гложущей скуки повседневной рутины спонтанно генерируемыми фразами о вечности и бытие, создавая в полуночных дремах то невероятные картины реальности, то и вовсе целые миры.        Последнее уверило бы Рашель в том, что если она и сошла с ума, то, право слово, самую малость.        Хоть сердце с каким-то непонятным, отчаянным безумием отвергало подобное.        Её кошмар, её божество было слишком реальной.        - Великое множество, - бесцветные глаза на мгновение озарились странным теплом, редким, но столь манящим, заставившим когда-то смириться с происходящим и прекратить бесплодные посещения сеансов недешевого, следует признать, психотерапевта. – Но ни один из них не истинный Мидгард, тот, что появился первым, погибнет последним и возродиться вновь, тот, из которого пришла ты и которому испокон веков покровительствуем мы. Отражения и искажения, чья-то воля... А, значит, ни одно твое отражение не есть ты, ведь оно существует лишь до тех пор, пока существует оригинал. Но природа миров различна, и стоит помнить: не все они – миражи. Существует и полуправда, как эта грань. Многие так же истинны, как и твой мир, они относительны, параллельны ему в пространстве или во времени, быть может, одновременно. Но там тебя нет: у них своя истина и своя суть, пусть и также подвластная нам.        - А где есть они? - Рашель указала на едва освещенный островок жизни посреди руин города, что назывался когда-то так же, как и в её родном мире - Токио, однако, не переставая крепко держаться за свою собеседницу. Все же даже в безумном сне следует быть осторожной, пусть в нем тебя и оберегает сама смерть.        Тонкие змеиные губы вновь изогнулись в улыбке:        - Есть, конечно, к чему этот вопрос? Мы в одном из ответвлений судеб истинного Мидгарда, и даже если не рассматривать мироздание как набор плоскостей, хотя, стоит признать, теории спирали или лучей много менее интересны или правдивы – их не стоит серьезно принимать в расчет, можно понять, что они выходцы из твоего мира.        Рашель неловко вздохнула: её наваждение иногда отличалось редкостным нетерпением, хотя этому, наверное, стоило радоваться. Все же не каждый бог будет относиться к тебе как к равному, и взамен попросить лишь иногда подключать логику, даже если он всего лишь плод воображения.        - Я не понимаю, - призналась Рашель, уткнувшись головой в жесткое плечо, закутанное в льняное тряпье. Пшеничные волосы скрылись под алым водопадом. – Ничего не понимаю. Зачем тебе этот мир?        И вновь в ответ лишь смех.        Старые, несмазанные шестеренки огромных часов.        Но он тепл.        - Не мне... – наваждение склонило голову так, как редко позволяло себе: Рашель отчетливо стала видна обезображенная половина лица. Но ни полуистлевшая кожа, ни ленты вен не вызывали отвращения. Пожалуй, они являлись и своеобразным гарантом реальности происходящего: если бы это было игрой подсознания, то даже оно бы уже сдалось под тем бешеным напором, с которым Рашель желала в следующую встречу увидеть свое божество без этой отвратительной печати.        Не ради себя: она привыкла.        Но ради неё, хоть и не явственно, но пытающейся скрыть этот странный изъян.        Хотя, изъян ли?        Рашель было сложно признаться в этом и самой себе, но даже такой её наваждение казалось манящей. Иногда она ловила себя на мысли о том, какова на ощупь кожа её лица? Такая же холодная, как руки или, быть может, у неё теплые скулы, губы...        Обветренные, сухие змеиные губы.        И ленты оголенных вен.        Интересно, если коснуться, можно почувствовать пульс?        Или у неё нет пульса?        Жива ли смерть?        - Не мне нужен этот мир, - божество вновь усмехнулось. – Но местный «демиург» обещал знатное развлечение в плату за помощь.        - И?.. – Рашель явно не устроило такое пояснение.        Лучший кошмар лишь крепче сжал её руку:        - Игра началась, - бесцветные глаза заглядывали, казалось, в самую душу. – Неужели тебе никогда не было интересно, как развлекаются боги?        Обе фигуры дымом растаяли в свете нового дня.