Зависимость

===> Быть почти трезвым Гамзии в больнице. Я все-таки очнулся; лучше бы этого не делал, потому что меня вместе с пробуждением настигла ломка. Последствия вполне ожидаемы. Все вокруг приносило муку, даже свет раздражал, выводил из себя. Нестерпимые боли поселились в костях, суставах. Любая еда вызывала отвращение, возможно, я даже успел превратиться в тень самого себя. Мышцы сводило судорогой: ни заснуть, ни упасть в обморок. Каждое движение приносило страдание. Когда меня ломало и крутило, было абсолютно наплевать, кто я такой, где находился, что от меня хотели. Единственное, что заботило, так это почему мне не давали того, чего я так требовал, просил, умолял — дозы. В тот момент я ненавидел всех, не мог контролировать свое поведение и эмоции, что били через край. Прошло лишь несколько дней, а мне показалось, что пытка длилась вечность, — жестокая плата за кратковременное сомнительное удовольствие. Позже врачи устранили болевой синдром и уменьшили нервозность. На третий день пришло облегчение, а четвертые сутки принесли пассивность, щедро предоставленную успокоительными препаратами, которые начали действовать на мой истощенный организм подобно удару молота. Бамс, и я уже валяюсь. Бесконечные капельницы, уколы, таблетки, после которых тянуло в сон. Все это время мне чудилось, что кто-то наблюдал, был рядом, пока я проваливался в забытье, даже разговаривал со мной. Что-то обещал, успокаивал, просил потерпеть и верить ему. Заикаясь, шептал какие-то милые глупости, вроде того, что я замечательный художник и что обязательно поправлюсь. На вечерних процедурах мне стало разительно лучше, и очнулся я раньше времени. Голова на удивление ясная и легкая, давно такого чуда не чувствовал, но глаза открывать, пока не спешил. Меня окружали, обволакивали какие-то голоса. Один знакомый басок лидировал, а второй шепоток чуть слышно поддакивал, но он мне тоже что-то смутно напоминал. Как следует сосредоточиться не получалось, поэтому их разговор до моих ушей достигал какими-то кусками. — Бла, бла, бла… ему нужен определенный стимул выхода из этого состояния… Бла, бла, бла… отвлекать внимание от зависимости иными интересами. Возможно, продолжится ломка, бла, бла, бла… В таких случаях надо делать, вот что… бла, бла, бла… Необходимо, чтобы были постоянно заняты руки… — речь доктора напоминала стрекот надоедливого кузнечика, которого так и хочется раздавить, чтобы не верещал, поэтому я особо в значение его монолога не вникал и не вслушивался. Какая скука: много слов и никакого смысла для меня. Не составило особого труда притворяться спящим на протяжении всего таинственного разговора, пока наконец не хлопнула дверь палаты и в комнате не воцарилась благословенная тишина. Прождав пару минут для подстраховки, я разлепил свои гляделки и пошевелился, пробуя силы и вознамериваясь бежать из этого проклятого места. Тело сотряс озноб, но уже не такой сильный, какой он был на первые сутки пребывания в госпитале. От моей руки тянулась тонкая трубочка к капельнице, в которой почти иссяк раствор. Мне удалось легко вынуть иглу и зажать место прокола ваткой, что прилагалась тут же. Только затем я покрутил головой в поисках одежды, которой поблизости не наблюдалось. Оказалось, в палате находился не один я. Около моей койки караулил тот самый паренек, что ранее нашел мою немного неадекватную тушку. Он сидел в своем инвалидном кресле, выпрямив спину и расположив на парализованных коленях раскрытый томик художественной литературы. Вид у него был какой-то бесстрастный и отстраненный, будто он находился где-то в другом месте, полностью погруженный в мир книги или в пучину собственных мыслей, настолько глубоко, что на первое мое шевеление на койке даже не отреагировал. У него было простодушное овальное лицо, высокий лоб, широко распахнутые карие глаза в обрамлении бесцветных пушистых ресниц, тонкие губы, по-детски округлые щеки. Обыкновенные и непримечательные нос и подбородок. Классические черты его внешности напоминали лики святых или мучеников с икон. На самой его щуплой фигуре как бы лежала печать страдания, которая сопровождалась едва ощутимым свечением, будто бы исходящим у него изнутри. Хотя нет, показалось, — бра на стене создало такой странный эффект. Но эта обыкновенная простота, исходящая от юноши, меня неожиданно восхитила. Почему в первый раз я этого всего не заметил? Наверное, сильно меня тогда вставило. Я не собирался мешать парнишке читать, или чем он еще тут занимался, а лишь уйти отсюда как можно быстрее и дальше. Осторожно сел на кровать, на ощупь нашарил под ней бахилы и сделал попытку подняться. Пол покачнулся под ногами, как только на них встал. Я устоял на своих двоих и возгордился таким достижением. Но мой успех омрачился тем обстоятельством, что из одежды на мне оказалась одна только длинная ночная сорочка, едва прикрывающая колени и под которую отчаянно задувал сквозняк. Пришлось, пошатываясь, брести к тумбочке, надеясь, что там найдутся хотя бы штаны. Не шарахаться же мне по городу в таком виде? Инвалид мои манипуляции заметил и забеспокоился. — П-подожди, Гамзии… Ты куда с-собрался?.. Мне не было удивительно от того, что юноша знает мое имя — раз навестить приехал, значит, многое выведал. Я приковылял к шкафчику и принялся там рыться, попутно стараясь как можно ниже натянуть задирающуюся ночную рубашку. Что за кретинские порядки в этой больнице, даже трусы не оставили, изверги. Холодно, стыдно, но не ответить тому человеку, что потратил на такого придурка, как я, свое время, показалось настоящим позором. Поэтому пришлось одновременно разговаривать и шарить внутри тумбочки, заодно, чтобы не показать голую пятую точку своему благодетелю, прикрываться идиотской сорочкой. — Расслабься, братишка. На родину собираюсь, хватит мне тут лежать тюленем. Смотри, не говори никому, что видел меня в таком виде. А то… — договорить я не успел — за меня продолжил русоволосый. — Если кому-нибудь расскажешь об этом, у тебя рот порвется и станет как у меня… — тихо донеслась до меня знакомая фраза. Мне пришлось обернуться, чтобы посмотреть еще раз на парнишку. Он указывал на свои губы и тепло улыбался. Улыбка у него какая-то странная, смущенная и чудесная одновременно. Почему-то вспомнился кроткий лучик света зимнего солнца, который, не решаясь показаться полностью, осторожно выглядывал из-за туч и мягко грел не тело, а душу. Я так не умею делать, хотя в душе клоун. И что этому славному чудо-мальчику от меня надо? Стоп! Это же моя присказка, я ее использовал в детстве, как самую страшную угрозу. Он наткнулся взглядом на мою недоуменную мордаху и еще сильнее смутился. — Мы ведь уже встречались ранее и даже познакомились, давным-давно… Вот странно, но человека сидящего в инвалидной коляске сложно было представить без нее. Это средство передвижения как будто вытесняло из его облика что-то важное, став отличительной чертой калеки. Так, по порядку: скромный мальчик, собака, парк, тихий голос, кроткий взгляд, ласковая улыбка… Я заскрипел непослушными мозгами, отчего тут же загудела голова. Никогда не славился хорошей памятью, но имя всплыло на поверхность, как только мне удалось представить этого парня в детстве и со здоровыми ногами. А так же я умудрился вспомнить лето, старый открытый люк и носовой платок, трогательно завязанный на моей ладони. — Тавбро? — Таврос Нитрам… — смущенно поправил он меня и вновь робко улыбнулся. — И куда, эм… Ты собираешься теперь идти? — На помойку, — бездумно ляпнул я, запуская себе в копну волос пятерню, используя ее вместо расчески. Когда я планировал побег из больницы, почему-то не учел такую мелочь, как место своей дальнейшей дислокации и теперь эта подробность меня сильно озаботила. — Хотя нет, там наверно все мои пожитки уже растаскали. Из общаги выперли — конец истории. — То есть, теперь тебе некуда податься? — видимо согласился со своими выводами Таврос, пряча взгляд. — Ну, типа того. Чёрт возьми, да где мои вещи?! Тут лежит что-то, но явно не то, в чем я был, когда меня сюда доставили, — я вытащил из ящика аккуратно сложенные свертки, разложенные по пакетикам. Плавки, джинсы, футболка и даже свитер. Куртка обнаружилась на спинке стула. Скучные цвета, абсолютно мне не подходящие, какие-то блеклые, будто выгоревшие на солнце. Но видно, что одежда совсем новая, вон, даже бирки не отодранные, просто такого фасона, что вызывала у меня зевоту. Самая подозрительные особенности — все было моего размера и примерно такие же невзрачные тряпки украшали и моего собеседника. — П-прости, н-но твои в-вещи выбросили, они п-пришли в негодность и… — Таврос опять начал заикаться, запинаясь на каждом слове и проглатывая окончания, теребя при этом в руках несчастную книжку, — и я подумал, что тебе нужны новые… Раз об этом зашел разговор… То можешь пока пожить у меня, если, конечно, хочешь… Меня привела в тупик эта необъяснимая мягкость и забота, исходящая от инвалида. Никогда с таким не сталкивался в своей никчемной жизни. Я понял, что именно этот парнишка навещал меня все это время, и тот голос, что твердил, что верит в меня, тоже принадлежит ему. И за что мне такое везение? И сейчас он говорил так, будто он мне в любви признавался или чего похлеще. Такого просто не бывает, не бывает без подвохов. Сгрузив обновки на кровать, уже не заботясь о своем внешнем виде, я присел на корточки около инвалидной коляски Тавроса, чтобы быть на одном с ним уровне по высоте и заглянул Нитраму в лицо, отчего тот залился краской. — Серьезно? То есть без фокусов? Ну, там, мне не надо продавать душу или почку? Подписывать контракт кровью и быть твоим рабом на веки вечные? — Нет… Мне ничего не надо. Я учусь на врача… И умею делать уколы, могу оказывать медицинскую помощь. Тебе необходима поддержка окружающих. И мне… Я просто хочу помочь, как раньше сделал ты, — будто оправдывался Таврос. Видно Нитрам не раз репетировал этот монолог, прежде чем произнести. Он хотел добавить что-то еще, но замолк, будто сознаваться в причинах своего поступка ему показалось слишком неудобным и личным делом. Мне пришлось проглотить напрашивающееся едкое замечание, типа «зачем быть доктором, если эти самые специалисты не смогли поставить на ноги своего будущего коллегу». Но когда я поглядел на юношу, то через Тавроса сама совесть смотрела мне в глаза, отчего вдруг стало жутко стыдно за свое грешное существование. Я оставил Нитрама в покое и занялся облачением себя любимого в порядочную и скромную одежду, сначала плавки, потом штаны и далее по списку, заодно рассуждая вслух. — Ты у нас Профессор Икс Ксавьер* со своей телегой. Тогда я Реми Лебо, он же Гамбит, который идет на путь исправления под твоим командованием. Со мной трудно, более ужасного соседа не придумаешь. Но, чёрт возьми, я согласен. — Я не совсем понимаю, о чем ты говоришь, но если ты не против, это просто замечательно, — послужило мне ответом. — Знаешь, я тебе за все отплачу, это, мать твою налево, дело чести реального пацана, — почти клятвенно пообещал я, зашнуровывая кроссовки, которые нашлись тут же под казенной койкой. — Эм… Не все меряется звонкой монетой, — возразил Нитрам. — А я и не говорил про деньги. Только учти, своим телом расплачиваться не собираюсь, так что юному Потрошителю лучше обращаться к патологоанатому. Все остальное разрешается. Таврос на мой фразеологический выверт тихонько засмеялся, но звонко, как серебряный колокольчик. Как Маленький принц должен был хохотать со звезд. И тут я кое-что понял. Что хочу слышать этот смех Нитрама как можно чаще. *Герои из комиксов «Люди Икс»