Зависимость

===> Ты все еще не можешь быть Гамзии. Он до сих пор не в себе. ===> Быть смущенным Тавросом. Стало жаль Гамзии, как если бы мне самому было плохо. Вновь к себе взывала совесть, и я поспешил на помощь. Просто моё проявление симпатии и заботы выражалось не словом, а делом. Сам уколол — сам пожалел, как малыша. Я подъехал поближе к изголовью дивана, в моем распоряжении остался лишь вихрастый затылок и плечи друга. Гамзии опять был не в состоянии общаться. Опасаясь, что причина его грусти в моей бестактности, я поинтересовался: — Тебе больно? — Ммм? — сквозь ткань подушки проблеял бывший наркоман. Мне Георг ранее объяснил, что после того, как человек «переломался» и перестал употреблять, физической ломки больше не должно возникнуть, зато надолго останется психологическая зависимость. Пока синтез эндорфинов — гормонов счастья — не нормализуется, Гамзии будет «колбасить» — настроение станет меняться часто, буквально каждые пять минут от эйфории до полной опустошенности, и это состояние может затянуться на 6-12 месяцев. Видимо, это мне и приходилось наблюдать недавно. Бедняга. Но раз взялся вызволять парня из паутины зависимости, так надо идти до конца, не сворачивая на полпути, и запастись терпением. Я осторожно и достаточно невинно погладил брюнета по голове, как маленького. Мне понравились его длинные, густые волосы, и то ощущение, оттого как пряди проходили сквозь пальцы, когда ладонь зарывалась в спутанную шевелюру. Вот бы еще Гамзии помылся и расчесался… Макара перевернулся набок, подставляя под мою верхнюю конечность свою лохматую макушку. Мама дорогая… — Тавбро, ты можешь помочь убрать это из головы? У меня там как будто гномик засел. Он под черепом устроился, орет и матерится. Я как-то совсем не это ожидал услышать. Мои попытки определить, какой же хаос творится в разуме у Макары после патологического влияния наркотиков, каждый раз терпели поражение. Я уже хотел убрать руку, но парень, предугадав движение, придержал мою ладонь, еще и ободряюще погладил внешнюю сторону запястья. — Но когда так, его слышно меньше. Не уходи, бро, продолжай… Еще немного. Делай, что ты делаешь — у тебя хорошо получается. В который раз за день я испытал неконтролируемое желание провалиться сквозь землю. Вот прямо тут же. Даже представил в красках, как разверзнулся пол и с чавканьем поглотил инвалидную коляску с её седоком. Мне казалось, что я сделал нечто очень неподобающее и постыдное, из-за чего мой партнер получил несравненный кайф. Однако, я продолжил приглаживать волосы друга, как он и просил, заодно и сооружая некое подобие прически, используя свою пятерню вместо гребенки. Выходило довольно забавно. Не знаю, сколько времени это продолжалось, но подсознательно чувствовал, что Гамзии необходимо было подобное внимание. Мне послышалось даже, что я по привычке стал бормотать типа: «Гамзии — хороший мальчик. Гамзии — умница», а пришедшая на шум собака ревниво внимала хвальбы в чужой адрес. Но потом себя одернул — то, что подходит для усмирения псов, вряд ли подойдет для людей. Или для гномиков. Я решил, что наступил самый благоприятный момент для внушения. Нарколог меня подучил, как правильно начать главный разговор. Психотерапевта, конечно, можно было и нанять, но что-то подсказывало, что лучше будет, если именно я начну подготавливать Макару к новой чистой жизни без допингов: — Гамзии, а зачем тебе нужно отрекаться от наркотиков? Они же тебе нравились? Макара даже живо выбрался из полусонного состояния и сел, чтобы впериться на меня, как баран, на новые ворота: — То есть как зачем? Я жить хочу и не желаю умереть где-нибудь в подворотне. Это хорошо, что Гамзии умом уже прочувствовал ужас происходящего и понял «безумие» употребления. Пока он сам не захочет бросить — ничего не получиться. Угрожать или, наоборот, умолять человека прекратить, когда он находится под зависимостью, — бессмысленно. Нужно было убедить его выздоравливать «для себя». Я слышал, что обычно наркоманы начинают лечиться только после какого-нибудь сильного эмоционального потрясения. Сильная влюблённость, потеря близкого, или, как в нашем случае, передозировка, не даст ему продолжать колоться, нюхать наркотики или глотать таблетки. Главное, ухватиться за шанс, чтобы начать перемены. Снять психологическую зависимость можно, но при условии, что человек сохранен как личность, что он сам пришел к выводу «наркотики мешают мне жить». Избавиться от психологической зависимости стремится тот, кто выстроил планы на будущее. А есть ли они вообще у Гамзии? — Какие у тебя планы на будущее? — озвучил я свои домыслы. — Ну, твою мать, должны быть, — Макара сосредоточенно поскреб ногтем подбородок и многозначительно прищурился. Я выпутал из складок своей одежды тот самый блокнот, что обнаружил у Гамзии ранее и вернул ему, вместе с огрызком карандаша, что обнаружился в кармане: — Это твое. Извини, сразу не отдал после больницы. Столько всего успело произойти, что из головы совсем вылетело. Напиши, что ты желаешь исполнить, как только полностью откажешься от наркотиков. Но только то, что сам можешь сделать, в реальности. Если сдержишь свое обещание и наберешься сил, тогда все пункты сбудутся. Как Новогоднее Пожелание, только ты сам его станешь осуществлять. Макара обрадовался записной книжке, как ребёнок давно потерянной любимой игрушке. Подобрался, оживился и засуетился — постепенно он приходил в норму. Макара тщательно сделал пометки в своем «органайзере», затем протянул его мне. Я лишь отмахнулся: — Это должны быть только твои планы. — Твою мать обнимать! У тебя разве нет заветных желаний? А как же твои ноги? Ты не хочешь их починить? — крючковатый знак вопроса практически визуально завис в воздухе. Я не должен обещать наркоману того, чего не смогу дать или исполнить. И Макара не способен сотворить чудо по мановению волшебной палочки. Это просто невозможно. У него есть надежда на восстановление, а у меня нет. Но если бы я сейчас отказался от глупой затеи, то навсегда бы разрушил его веру в будущее. Поэтому принял книжечку и мельком увидел, что находилось на другой страничке блокнота. Совсем небольшой, но довольно эмоциональный список:

«Я хОчУ жИтЬ, чТоБы: ОтПлАтИтЬ ТаВбРо; о) ВсТрЕтИтЬсЯ сО сВоЕй НаСтОяЩеЙ сЕмЬеЙ. ЗаНиМаТьСя ТеМ, чТо нРаВиТсЯ бОлЬшЕ вСеГо. БоЛьШе ЧуДеС, кРаСоК и ГаЗиРоВкИ! БыТь вСеГдА с ТеМ, кТо мНе НрАвИтСя; о)»

Посомневавшись, я для «галочки» все же вывел пару фраз ниже:

«я хОЧУ сНОВА хОДИТЬ»

Хотел еще дописать, что и летать я тоже желаю, но решил — это слишком. — Братюнь, пусть теперь наши магические слова хранятся и дальше у тебя, так будет лучше, — прокомментировал мою попытку отдать Макаре его собственность, а потом вдруг изрёк. — Охуенно, что ты такое выдумал. Всё, что было раньше, — ненастоящее. И такие чудеса оставались фальшивыми, как пластмасса, и жизнь, как пародия — кривая и уродливая. А это будут наши личные достижения, которыми можно гордиться. А то мне ничего кроме наркотиков радости уже не приносило. Лучше бы я никогда их не пробовал, настолько от них потом хреново. — А сейчас тебя хоть что-нибудь радует кроме… этого? — осторожно спросил я, чтобы в случае чего можно было подарить новому другу немного счастья, как угощение для питомцев за хорошее поведение. Гамзии задумался, а потом, состроив торжественную мину, выдал: — Ты, Тавбро. Приятно конечно, но причем здесь я? Мне не быть достаточно хорошим для кого-либо. Макара был несносным, непосредственным, навязчивым, прилипчивым, импульсивным, выросшим без особых моральных принципов и воспитания, но одновременно с этим душевным, теплым и светлым человечком. Я был несказанно ему благодарен за его эмпатию, за сочувствие и понимание, за все, что он для меня сделал. А еще он так мило сопит во сне… Ой… Будь прокляты близко расположенные под кожей сосуды! Опять кровь прилила к лицу, выдавая моё смущение. Ненавижу своё тело: мало того, что оно теперь ходить не может, так и еще действительно совершенно не способно схитрить, подстроиться, сыграть нужную по ситуации роль. Ну же, будь крутым. Рядом не было спасительной подушки, как у Макары, поэтому я закрыл свою физиономию руками. Совсем не круто, даже уши наверняка горят, как лампочки. Мне послышалось, что скрипнули пружины дивана. Макара поднялся, приблизился ко мне. Хоть я не видел, но понимал, как близко он стоял около моего кресла. Гамзии отнял мои же ладони от моего же лица. Боже, зачем он это делал?! Полюбоваться? Он застыл столбом и лыбился, заглядывая мне в глаза: — Спасибо, парнишка, мне намного лучше, — сладко промолвил он, тиская меня за щеки. — Может, продолжим генеральную уборку? Покажешь мне, что находится в третьей комнате? Нет, он серьезно? Правда, не шутил? Наглый шантажист и манипулятор. Как мне тяжело далась борьба с собой. Гамзии и так залез мне в душу и вывернул её наизнанку, куда уж дальше. Теперь еще просил впустить туда, куда я никому еще не дозволял. — Гамзии, нет, — твердый был ему ответ. Макара хитро улыбаясь, наклонился ниже ко мне и состроил щенячьи глазки. Отстраняясь, я прилип затылком к изголовнику кресла и уже менее решительно произнес: — Н-нет… Ох… Ладно… — Только ничего не трогай, — как можно убедительнее скомандовал я, отпирая дверь и пропуская Гамзии вперед. А брюнет лишь ухмыльнувшись, безоружно подняв руки вверх, будто сдаваясь на милость победителя, прошел внутрь. Во внутреннем убранстве комнаты не было ничего необычного — это, наверное, немного разочаровало Макару. Там не было ни секретной лаборатории, ни орудий пыток, ни капли роскоши, ничего такого, чем можно было бы разбудить любопытство. Просто квадратное помещение, большую часть которого занимала широкая двуспальная кровать, аккуратно застеленная пледом, по бокам от нее расположились две приземистые тумбочки с безделушками и мелочами. Место у одной стены занимал платяной шкаф, у другой — трюмо с косметикой. В углу одиноко тосковал мольберт с пустым холстом. Отец как-то пытался заняться искусством, но из этого ничего не вышло, а вещица сохранилась как часть интерьера. На полу лохмотьями собрался слой пыли, которую избороздили только следы шин моей инвалидной коляски. Порой, когда становилось особо тоскливо, я приезжал в спальню родных и долго смотрел в окно, ожидая, когда они возвратятся домой. Но они никогда больше не зайдут сюда. В «тайной» комнате повисло молчание. Парень притаился у порога, переминаясь с ноги на ногу. Тишина давила и требовала себя рассеять. И мне не удалось воспротивиться порыву, чтобы объясниться: — Я ничего здесь не менял с тех пор, как лишился самых близких людей. Мне казалось, что вещи в комнате хранят память о моих родителях. Я не хотел, чтобы кто-нибудь кроме меня нарушал покой этого места и так надеялся, что предки когда-нибудь вернуться. Ведь машина упала в реку, и их тела так и не нашли. Сохранялась маленькая надежда, что они живы… Честно, я не хотел говорить этого вслух, Но то, что копилось внутри, жгло, требовало выхода, жаждало выплеснуться наружу. Когда перехлестнуло через край терпения, прорвалось неудержимым потоком на пока безмолвного слушателя. На трюмо лежала стопочка глянцевых бумажек, и я указал на нее, продолжая исповедоваться срывающимся голосом: — Эти открытки стали приходить ко мне сразу после смерти родителей. Каждый месяц они появлялись в почтовом ящике, без указания обратного адреса и информации об отправителе, нацарапанные послания всегда составлялись разным почерком, но содержали одну и ту же фразу: «жди нас». Сначала я упрямо верил, что это правда. На протяжении всего периода восстановления после операции, даже когда мне поставили неутешительный диагноз, сохранялась крупица надежды. Может быть, это была просто чья-то глупая шутка, но она помогала жить. А потом послания прекратились. Из прежних друзей со мной общается лишь бывшая одноклассница. Я остался совершенно один, по своей же вине. Причины, по которым я до сих пор не наложил на себя руки, — это старушка Найда и милая Канайа… Горько, муторно, паршиво. Зачем я только обнажил ему свои страхи? Но договорить я не успел. Макара подействовал и сработал оперативно — резко и дерзко. Чтобы обнять, Гамзии пришлось почти усесться мне на колени. Если бы мои ноги не были парализованы, он бы их точно отдавил своим весом. Брюнет яростно обхватил меня за плечи, обвил руками и не отпускал. Оказалось простое прикосновение могло быть эффективнее получасовой беседы, иногда не нужно слов, чтобы передать чувства почти на инстинктивном уровне. Язык жестов Гамзии кричал: «Бро, я с тобой! Всё будет хорошо! Я рядом!» В его медвежьих и немного неуклюжих объятиях оказалось так уютно и спокойно. Широкие ладони Макары мягко скользили по спине, поглаживая, а дыхание приятно щекотало мне ухо и шею. Это немного смущало. Ладно, не немного — сильно. Нуждался ли я в тактильном или просто близком контакте, мучился ли от его отсутствия? Когда у меня его не было, то не очень-то и страдал без него. Но после того, как Гамзии полез с телячьими нежностями, стало понятно, что именно этого и не хватало. Тепло человеческой руки — как тепло сердца. И мы передавали его, как по проводам, и так грели друг друга. Тук-тук. Энергообмен происходил свободно, от души к душе. Как электрическая цепь замкнулась. Больше не щемило в груди, и отпустила внутренняя боль. Чуть-чуть, но легче, как еще одно освобождение от оков. Я не выдержал и ткнулся щекой в плечо Гамзии, в меру своих возможностей сам прижимался к нему, обнимая в ответ, чувствуя телом каждую его косточку. Какой же он замечательный… Я читал, что реакции, возбуждающие чувство счастья, запускаются при прикосновении к коже человека, поэтому при любых недомоганиях, депрессиях детям и взрослым необходимо больше ласки. Ведь коктейль гормонов, выделяющийся при ласковом прикосновении, сам по себе лечит. Я нездоров и он болен, мы лечили друг друга. Существуют тактильные люди — им необходимо чувствовать собеседника, целовать его при встрече, обнимать, похлопывать по спине или плечу. Гамзии, судя по всему, был из их числа. Через осязание им познавался мир и люди. Он так знакомился и со мной. В этих действиях не было ни малейшего сексуального подтекста или желания. Наверное… Нет, глупость даже подозревать парня, в подобном интересе ко мне. Он принял меня со всеми странностями-тараканами и решительно хорошо относился к каждому из них. У меня всегда было подразделение людей на «своих» и «чужих», так вот наркоман прочно вошёл в первую категорию. Я как-то без особых затруднений впустил его в свое приватное пространство, хотя не привык к тому, что человек ведет себя настолько смело, щедро, свободно в телесных проявлениях симпатии. Раньше чужие прикосновения вызывали у меня подсознательный страх. После инцидента я ждал, что меня ударят. А с Гамзии такого почему-то не было. Вопрос был связан, в первую очередь, с личным биополем, а коррективы вносили и в отношении к человеку, и его характеру. Открытый и общительный Макара просто стер границы моего личного пространства для себя. Это был не просто контакт, это еще и доверие. Хорошо, что нас никто не видел. Мы просто сидели в пустой комнате и обнимались, как полные придурки. Наверное, я просто оправдывался, ибо мне было стыдно за себя, за свои мысли из-за того, что очень понравились наши «упражнения» в понимании без слов. Наступил вечер. Мы и не заметили этого за обыденными делами и ничего незначащими разговорами. Гамзии, все же принялся за уборку и с достоинством греческого героя выстоял такое нелегкое испытание — выдраить квартиру полностью, а я ему по мере сил старался помогать — ценными указаниями. В конце концов, Макара умудрился заползти под мою кровать, чтобы навести там порядок, и случайно задремал. Мне удалось выманить его оттуда бутербродом. На этом генеральная уборка и закончилась, и брюнет удалился в ванную, где пребывал очень долго. Подозреваю, что он и там уснул. Я пришел к выводу, что если Гамзии будет соблюдать режим и будет дальше сдерживаться от употребления наркотиков, то периоды апатии и слабости сократятся, а потом и вовсе исчезнут. В комнатах дали отопление, загнанный за день наркоман быстро вырубился на своем спальном месте. Мне же достаточно было собственной кровати, без непрошеных гостей, хотя где-то глубоко кольнуло разочарование. Отбывая в царство Морфея, я слышал, как внутренний голос шепнул: «А жизнь-то налаживается…»