draw me close

А потом Тэхен исчезает куда-то, ничего не сказав, и это меньше всего похоже на него. Его нет всего пару дней, но Чонгук почти готов обижаться, что Тэхен не посвятил его в свои дела, как делал обычно. Чон все время уверяет себя, что два дня еще не повод волноваться, потому что нужно помнить о существовании других дел, а, может быть, болезни или... Внезапно образовавшейся личной жизни? У Тэхена появилось что-то важнее, чем каждое утро первой электричкой ехать в мастерскую к Чону. Появился кто-то, кто важнее, чем Чонгук. Кого можно засыпать глупыми вопросами и заставлять смеяться с тэхеновых рассказов, кого можно так же кусать за ухо и обнимать дольше, чем позволено. (Он не знает, откуда берутся эти нормы о длительности объятий, потому что, если бы можно было, он обнимал бы Тэхена вечно.) Чонгук не хочет думать, что первый-последний поцелуй и был тем самым прощальным жестом, когда Чон принял его как очередную попытку Тэхена выразить свое «тытолькомой». Чонгук просто знает, что этот поцелуй был одним из тех многих тысяч невыполненных обещаний Тэхена. Он не появляется в студии уже больше недели. Не заносит за собой душный пыльный воздух городских улиц, не освещает все вокруг кривой широкой улыбкой, не разносит тишину своим басом. И без этого – пусто, хотя Чонгуку всегда казалось, что его одного слишком много для этой комнаты, а любой появлявшийся здесь был только лишним. Теперь с каждыми найденными на полу сигаретным окурком и пустой кружкой от кофе он осознает, что ничто не сможет заполнить эту тишину и пустоту так, как его смех, его голос, его игра, его запах и тепло. Чонгук с ужасом понимает, что ничего не знал о Тэхене. Он не знал, где он живет, кроме того, что его квартира находится где-то в центральном районе города, он не знал его друзей и чем он занимается, кроме того, что бесцельно шляется по улицам и ездит к Чонгуку в студию. Он ничего не знает о человеке, ближе которого у него не было никого. Тэхен единственный, кто смог заставить Чонгука жить самого по себе, а не только давать жизнь своим работам. Чон все так же каждый день выходит на площадь, чтобы по-прежнему писать свои картины, и место выбирает прежнее, то самое, с первой их встречи, только далеко не потому, что привык садиться именно здесь. Словно создает иллюзию той «нормальности», которая должна быть без Тэхена, той тягучести и монотонности дней, которая была до его появления. У Чонгука почти получается. Кроме того, что он не может писать ничего, кроме неба, не берет заказов на портреты и коротко отвечает всем «я пейзажист». А приходя в студию, Чонгук рисует Тэхена на холстах и бумаге, пишет по памяти изгибы его запястий и длинных пальцев, и, даже если начинает рисовать не его, в конечном итоге на него все равно смотрит лицо Тэхена, и он не может ничего с этим сделать. Словно те слова Тэхена проклятьем отпечатались на картинах Чонгука. Чон рисует его в своем воображении и в воздухе выводит его черты лица. Рисует буквально везде: на стенах, на песке, на запотевшем окне, лезвиями на руках и тупым ножом на сердце вырезает образ Тэхена. И когда где-то на другом конце города раздастся перелив фортепианных клавиш, Чонгук будет писать имя Тэхена на слое пыли на крышке «его пианино». Чон не накрывает инструмент бархатным полотном, как будто все еще на что-то надеется. Он чувствует, будто клавиши до сих пор хранят тепло его пальцев. Чон перестает считать после шестьдесят четвертого дня. Даже спустя столько времени Чонгук не желает мириться с тем, что он скучает, что ему ужасно не хватает Тэхена, что он никого не любил больше, чем того, кого так сильно ненавидел. Чон до сих пор боится признаться себе в том, что кто-то смог настолько запросто сломать его невидимый барьер, голыми руками добраться до сердца и сжать его тисками до боли и темных пятен в глазах. Через несколько месяцев Чонгук, наконец, перестает бросаться на каждый телефонный звонок, даже несмотря на то, что знает, что Тэхену неизвестен номер его телефона. Но он не устает ждать, никогда не устает, каждый день ходит на площадь, пишет небо и Тэхена, пытается рисовать свои мысли, но получается опять Тэхен, потому что он – все, о чем думает Чонгук. Чон без стеснения и доли сомнения позволяет себе шептать «я люблю тебя» и касаться пальцами губ, будто пытаясь по ощущениям вспомнить тот недолгий поцелуй. Он уже давно сомневается в реальности существования Тэхена, словно Чонгук целый месяц беспробудно спал, а Тэхен был самым ярким, реальным и самым длинным сном в его жизни. Чон, ни больше, ни меньше, чувствует себя той самой последней сигаретой Тэхена, потушенной о свежее масляное полотно. Чонгук тоже – потух, и желание жить в нем угасает с каждым днем отсутствия Тэхена. Он пробует начать курить сам, и в итоге бросает первую же пачку сигарет обратно в мусорку, потому что это слишком тэхеново, это слишком напоминает, а еще на вкус противно. Зато пить не мешает ничего, и люди в баре понимающе кивают, когда он заливает в себя уже неизвестно какой по счету стакан виски, и наотрез отказывается вызывать такси, потому что от прогулок и ночного воздуха быстрее трезвеет. И он бесцельно шляется по улицам, по местам, куда Тэхен вытаскивал его за руку, отрывая от нескольких часов рисования подряд, в те закоулки и пустынные улицы, где не было никаких людей. Были только они – Чонгук и Тэхен в объятиях неба и мира — одного на двоих. Теперь это больше не «их» места, потому что сейчас эти переулки сплошь заполнены людьми. И единственная польза от них – это спрашивать, не знают ли они Тэхена. «Вы не видели случайно тут высокого худого рыжего парня?» «Вы не знаете парня по имени Тэхен?» Быть может, он уже не рыжий? Быть может, он уже не Тэхен?.. «Вы не знакомы с парнем, которого звать Ви?» Люди мотают головами, пожимают плечами, или не отвечают вовсе, слишком занятые своими делами. Даже сейчас – от них никакой пользы. Никто не знает парня по имени Ви.