Вечная музыка и пустые рифмы

Возле зеркала он вертелся возмутительно долго: странно, но элементарная задача собраться поставила маэстро в тупик. Не то чтобы Ямамото был франтом, просто, относясь к подобным вещам с должной серьезностью, сегодня он действительно терялся в догадках, как вне сцены одеваются те, с кем его знакомят. Мужественно проанализировав ситуацию, сложившуюся в чемоданах, музыкант пришел к неутешительному выводу: гастрольное барахло разделялось на два враждебных лагеря – «строгую муть» для концертных залов и дорожное «чтоб не холодно». И если костюмы Руи, собираясь в гости к рок-группе, отмел исключительно из соображений стиля, вязаные кофты с мятыми штанами априори не лезли ни в какие ворота. «На бомжа похож», – сплюнул Ямамото, распахивая скрипучие дверцы старого шкафа. Однако сей решительный жест спасения не принес, поскольку среди шмоток, когда-то оставленных в токийской квартире, не наблюдалось вообще ничего стоящего – на вешалках уныло покачивались серость и мрак. «Хоть рубашку б какую», – грустно помечтал пианист. Увы. После примерки проблема усугубилась: к досаде Рюичи, в добрую половину вещей он банально не поместился, хотя был искренне убежден, будто история с полнотой сочинена агентом... Выходит, нет. Выходит, Руи и вправду толстун. - Какого хрена я сюда лез, расстройство одно, – пытаясь расстегнуть упрямую пуговицу на джинсах, пробурчал Ямамото. – Черт! – палец, скользнув по гладкому металлическому кружку, резко сорвался, подвернувшись и тут же заныв, а пианист, дуя на пострадавшую косточку, помянул еще несколько представителей потустороннего мира. Несколько раз встряхнув кисть, внимательно потрогал сустав: повредить руку музыкант всегда боялся сильней самой лютой смерти. К счастью, обошлось. Руи облегченно выдохнул, посмотрел на часы, возвышавшиеся на пыльной полке, понимая: пора определяться. Вскоре его оценивающий взгляд уже изучал в зеркале получившийся образ, безусловно, по мнению автора, дурацкий, зато неприметный: плотные брюки из кучи «чтоб не холодно», невзрачная футболка и светлый джемпер, прежде слишком свободный, а теперь – сидящий как следует. «Ну и ладно, пусть так», – махнул рукой Ямамото, набрасывая пальто да повязывая поверх длинный мохнатый шарф. И, сцапав ключи с журнального столика, проследовал к выходу. Величественное здание центра, где, по словам Казу, проходили репетиции и записи их коллектива, показалось Рюичи достаточно симпатичным. Пройдя через автоматические створки дверей, он вежливо поздоровался с охранником, сообщив, что ищет офис рок-группы Screw. - Я к Сато Казуки, – на всякий случай прибавил он. - Да не вопрос, – кивнул страж местного порядка, открывая перед Рюичи турникет. – К нему вечно то журналист, то пицценосец. Тоже договорились статью писать? - Нет, не совсем, – рассмеялся Руи, подхватив веселый настрой, а потому совершенно не заметив, как стоящий неподалеку коренастый человек, делавший записи в толстом журнале, после фразы Ямамото о Screw принялся с интересом следить за происходящим. На улице вновь шел снег, и Руи не преминул ввернуть замечание о погоде в беспечный дежурный разговор. - Все, готово, – вдруг бодро сообщил незнакомец, отложив ручку в сторону. – И когда уже завершится ваш прошлый век? – покачал головой, заразительно улыбнулся. - Когда кое-кто прекратит терять карточки, – парировал охранник, передавая мужчине стандартный пропуск из белого пластика. - Подумаешь, всего-то два раза в месяц. Я свою норму знаю, – повертев прямоугольник в руках, тот спрятал его в карман своего бежевого пальто, чтобы затем обратиться к Рюичи. – А вы Казу ищете? Пойдемте, проведу вас нашими лабиринтами, – мгновенно оказавшись рядом, парень, не дав Руи опомниться, по-хозяйски взял его под локоть, уводя за собой. – Главная лестница на ремонте, лифты лишь бы где: все равно без провожатого не найдете. Не в силах сопротивляться столь навязчивой помощи, Руи возражать не стал, тем более что совсем скоро не в меру разговорчивый субъект с легкостью занял все его внимание. - ...Так, значит, ты и есть та самая знаменитость, с которой нас сегодня обещал свести Казу-кун? – на «ты» они перешли как-то незаметно. – Надо же, один и без охраны! А как же верные бодигарды, пресса, ковровая дорожка? - Не хватало меня еще и в дорожку закатать, – хмыкнул Ямамото. - Точно, – пихнул его собеседник, чтобы через секунду спохватиться: – Забыл представиться! Джин. Просто Джин. Вообще-то Тейшиката Кунихико, но это все равно никто не запоминает, поэтому Джин. Барабанщик Screw, глава ритм-секции... только Юто не говори, а то он сам в начальники метит. - Руи, – вежливо проронил пианист, пожимая сильную чужую ладонь. - Просто Руи? – прищурился парень, сверля Ямамото выпытывающим взглядом. - Да. Остальное обо мне расскажет Казуки. - И то верно! – поддакнул Джин. – А мы, кстати, пришли. Вот наша берлога, – с нескрываемой гордостью указал на закрытую дверь. – Заходи, все уже наверняка понаехали, – и смело втолкнул Рюичи в просторное помещение. Первым, что заметил Ямамото, оказались, наверное, провода, хаотично устилавшие пол, о них можно было легко спотыкнуться. Помимо этих перекрученных змей и монстрообразной аппаратуры, в репетиционной размещалась недорогая мебель вроде низких тумбочек, кресел да дивана с видавшей виды обивкой. В комнате царил рабочий гул: видимо, перед приходом Руи присутствующие что-то оживленно обсуждали. Но как только открылась дверь – взгляды автоматически устремились на новенького. - Всем привет! – Джин приветственно помахал рукой, а после незаметно хлопнул по плечу смущенного Рюичи. – Не дрейфь, тебя ждали. И, подмигнув, вальяжно проследовал к установке, удачно расположенной на небольшом помосте в самом уютном углу зала. Завидев Ямамото, Казуки, до того красочно рассказывавший нечто взъерошенному рыжеволосому парню, присвистнул и поспешил подбежать к товарищу, дабы заключить в радостные объятья. - Здорово, Руи! Как круто, что ты уже здесь! Мы только что о тебе болтали, – сообщив столь забавную новость, Казу обернулся к остальным: тому лохматому парню в мягком кашемировом свитере из пряжи песочного колера и еще одному, стройней и пониже ростом, облаченному в деловой костюм (Рюичи, посмотрев на него, даже подумал, что зря отказался от привычного стиля). Просияв, точно новогодняя елка, лидер торжественно произнес: – Друзья! Разрешите представить вам выдающегося артиста современной классической сцены, знаменитого виртуоза Ямамото Рюичи, который, находясь в коротком отпуске в Токио, соизволил помочь нашему проекту. Прошу любить и не жаловаться! - Да ладно тебе, Казуки, – потупился Рюичи, не ожидавший столь пафосных характеристик, – зачем уж так? Я всего лишь пианист. И можете называть меня просто Руи. - Не прибедняйся: негоже талант скрывать! – хихикнул Казу, а сидящий в кресле темноволосый парень (тот самый, в костюме), бережно отложив гитару, поднялся на ноги. - Ямамото Рюичи? – с недоверием повторил он. – Пианист? Тот самый Ямамото?.. - Вы знакомы? – встрепенулся Джин. - В каком-то смысле, – кивнул мужчина. – У меня есть его последний альбом... где же... – недолго порывшись в шуфлядке, извлек темный квадрат, обрамленный вязью перекрученных нотных станов, напоминающих ленты Мёбиуса. – Вот. - Мана-кун, ты увлекаешься такой музыкой? – искренне удивился барабанщик, но гитарист немедленно осадил его. - Цыц, Джин, ты ничего не видел. Я крутой рокер, – сделал пальцами «козу», подойдя к Рюичи, протянул ему экземпляр недавно вышедшей пластинки с открытым перманентным маркером, точно таким же, каким обычно артисты раздаривают автографы после концертов. – Ямамото-сан, не откажете? – и традиционно добавил: – Для Манабу. Поначалу растерявшись, Рюичи машинально кивнул, чтобы в следующую секунду уже выводить на гладкой поверхности несмываемый размашистый росчерк. Проснувшаяся гордость переполнила его, а Манабу, получив дар, поклонился и, пожав руку Руи, назвался одним из композиторов группы, который старается следить за новинками в музыкальном мире вне зависимости от жанров. Ямамото тронуло такое признание. - Вот и встретились одиночества, – заметил рыжеволосый парень, показывая на пустое кресло. – Не стойте, Руи-сан, в ногах правды нет. Меня зовут Тодака Ю, можно Юто, бас-гитарист, – сымитировав игру на инструменте, легко улыбнулся, а затем, явно собираясь соорудить для гостя чашку кофе, просто осведомился: – С сахаром? - Спасибо, две ложечки, – поблагодарил пианист. Почему-то скромный и вежливый молодой человек сразу же показался ему родственной душой. Зацепившись за внезапную мысль, Рюичи было пустился в рассуждения, как вдруг дверь распахнулась, и в зал вошел еще один участник импровизированного «саммита»: мужчина в черной куртке, капюшон коей царственно обрамляла дорогая опушка, хранящая капли воды – следы растаявших снежных слез. Мрачный и молчаливый, он окинул притихших коллег высокомерным взглядом, его лицо, красивое, но пугающе бледное, с четкими выразительными чертами, совершенно не знакомое Руи, отчего-то сразу же врезалось в память. Мелированные волосы, длинные, густые, крупными непослушными волнами усыпали плечи. - О, явился, – заприметив постороннего, парень нагло фыркнул, плюхаясь на диван. – И даже не запылился. А как чудесно начался день... - ...с опоздания, – закончил лидер, пропустив мимо ушей нелестные комментарии. – Вот уж точно: стабильность – признак мастерства! - Подумаешь, – бросил новоприбывший, – между прочим, я припарковаться не мог: позанимали, черти, с утра пораньше всю стоянку, не протолкнуться. На моем пятачке вообще какой-то хрен стал. Не знаешь, Манабу-кун, чей это там удивительно компактный кроссовер посапывает? – и недвусмысленно воззрился на гитариста, но тот сделал вид, будто здесь решительно ни при чем. - Даже не представляю. - Вот так всегда, – кудрявый замучено прикрыл веки, – я не я и жопа не... - Бё, – прервал пафосную тираду Казу, – может, для начала поприветствуешь новенького? К нам гости, как видишь. - Да, гости – это не к добру, – подтвердил парень. Его немного глуховатый бархатный голос звучал раздраженно, грубо, точно человек говорил с обидой: конечно, это резануло тонкий слух Рюичи, но, внутренне надеясь, что причина чужого плохого настроения кроется все же не в нем, пианист не позволил себе раскисать и лишь кротко улыбнулся, столкнувшись взглядом с названным Бё. - Это наш вокалист, – вздохнул лидер, виновато пожимая плечами. – Прости, он неисправим. А это Ямамото Руи, – объяснил фронтмену. - Понятно, ты тот самый умник, о котором лидер-сан имел честь нам все уши прожужжать. Протеже Казу, понтовенький кейбордист, угу, – последнее определение покоробило Рюичи, он вспыхнул, но наглец продолжил говорить тем же тоном, словно не замечал реакции: – Отлично впишешься в компанию, у нас как раз весь набор: садист, онанист... - Кофе? – подошедший Юто сунул в руки Бё дымящуюся чашку. - Отвали, – огрызнулся тот, но чашку взял. – Так, о чем я? Сбил с мысли. А, точно, о тебе, нарушитель спокойствия, – вновь злобно воззрился на притихшего пианиста, чтобы угрожающе отчеканить: – Я Бё. Коджима Масахито. Запомни. С кем-то спутаешь – удушу. - Ну Бё! – возмутился Джин, которому, видимо, порядком поднадоело наблюдать затянувшийся спектакль. – Хорош пугать новенького! Он же деру отсюда даст и не захочет работать с нами, посчитав психами. - Вот и чудненько, – Коджима даже не повел бровью. - Черт, – выругался барабанщик, тем не менее, продолжая стоять на своем. – Руи-кун, не верь: Маса добрый, просто сегодня ему кроссовер поперек горла встал. - Опять вы к моей машине прицепились! – не выдержал Манабу. – Завидуйте молча. - Поездить дай, – негромко проронил Юто, передавая вторую порцию эспрессо Рюичи. - Ну Ю, – возмутился гитарист. - Ну хватит, – вмешался лидер, – сколько можно выяснять отношения? Давайте лучше отметим старт нашего проекта. - Твоего проекта, – мрачно подчеркнул вокалист, усаживаясь поудобней и деловито соединяя пальцы в замок. – Лично я к этой идиотской затее не имею ни малейшего отношения. - Все равно. Приятно познакомиться с вами, Бё-сан, – стремясь хоть как-то охладить пыл, поставить надменного солиста на место, Ямамото прервал его речи, но тот в ответ изобразил на лице настолько гневное выражение, что Рюичи прикусил язык, неосознанно понимая: кажется, впервые он столкнулся с действительно достойным соперником. - А мне-то как приятно, – съязвил фронтмен. – Добро пожаловать в наш дурдом, – и, хмыкнув, добавил такое шнайдеровское: – Маэстро. Озорные ноты, соединяясь друг с другом в искрящиеся цепочки, взмывали ввысь, чтобы, ударившись о потолок, золотым дождем осыпаться на инструмент, наскоро впитаться в блестящую крышку, вновь оказаться внутри тугих струн и вырваться на свободу в очередном пассаже. Облекая известные фразы в неизвестную обертку, вытканную из звуков, которые был в состоянии издавать рояль, исполнитель одним взмахом руки, одним касанием твердых клавиш дарил бессмертным творениям Шопена новую жизнь. Со стороны могло показаться, будто, стремительно погружаясь в захватывающую мелодию, пианист буквально сходит с ума, теряет маломальскую связь с реальностью, слышит исключительно собственную игру... Но ему не было дела до того, как это смотрелось со стороны, – его беспокоила только музыка. Застывшее время мерзло, запечатанное в смартфоне. Гаджет подремывал на рояле, который стонал под ним, охваченный неуправляемой страстью, но сдержанный мобильный умел абстрагироваться, а потому лишь иногда вздрагивал, чувствуя чужие вибрации. Наверное, ему снились входящие. А Ямамото, увлеченно переплетая одно воспоминанье с другим, по памяти воспроизводя заученные мелодии, развивал их, пересказывал, пытался выцепить из потока нужное, чтобы потом, когда отшумит, отболит, мелко-мелко набросать на помятых листах тетради. Хотя работа только начиналась, их уже вдоль и поперек исписали: композитор любил сохранять все свои идеи, чтобы впоследствии тщательно отбирать самые лучшие, самые достойные. Безостановочно выводя скоростные пассажи, вкладывая в инструмент все, что горело, кипело, рвалось в душе, он склонялся над клавиатурой, почти ложась на нее, припадая к ней в страшном неистовстве, вдавливал в пол педаль, словно выжимал сцепление, мучимый жаждой скорости. И в этом ожившем бреду, отбиваясь от стен да взрывая воздух, рождалось нечто неуловимое, красивое и уродливое в собственной красоте. Так создавался трек. Внезапно, замерев, мелодия пропала в окружающей тишине. Руки, оставив клавиши, упали на колени, а пианист, запрокинув голову, тяжело дыша, уставился в потолок. Мокрые черные пряди неприятно холодили шею, заставляя кожу покрываться мурашками. Быстрый темп исполненного немало измотал Рюичи, но его всегда радовала подобная усталость, ведь он давно питал особую страсть к высокотехничных вещам. Такой, впрочем, он видел и будущую песню. Как только пульс успокоился, музыкант сделал в тетради несколько пометок. «Очень даже ничего, смотрится, – подумал Руи, еще раз пробежавшись глазами по написанным тактам. – Добавим сюда арпеджио – и можно будет приступать к проигрышу». Сощурившись, точно довольный кот, виртуоз сладко потянулся, лишь сейчас замечая, что за окнами посветлело: облака расступились, впервые за столько дней, позволяя яркому солнцу вволю поиграть на крышах домов. Становилось теплее, а здесь, в зале, еще и уютнее. Огромное здание центра могло похвастать наличием всевозможных комнат, подходящих для работы фактически любого, даже самого придирчивого музыканта, и Ямамото не стал исключением: по его просьбе Казуки сразу же нашел для него помещение с достойным инструментом в наиболее отдаленном и тихом крыле. Отныне едва ль не дни напролет Рюичи с удовольствием проводил там, творя и творя на благо общего дела. Ему здесь нравилось: стены, выкрашенные в теплые тона, потертый паркет на полу, минимум мебели, старой и слегка пыльной, вышитые занавески на окнах – все предметы, кажется, создавали ту самую особую атмосферу места, огражденного от повседневного шума, в которой хотелось погружаться в работу, не думая больше ни о чем. Сюда, на восьмой этаж, почти не доносились уличные звуки, и даже время тут будто замирало, подчиняясь воле композитора, откручиваясь назад, в славную пору рождения вечной музыки. И пускай в давно не убираемых углах скромно темнели ворохи ненужных вещей: поломанных стульев, стопок пожелтевших бумаг, сухих тряпок да прочего мусора, – статный рояль, гордо возвышавшийся в самом центре зала, заставлял мигом позабыть про хаос, сотворенный руками прежних хозяев: настолько грозен и шикарен был инструмент. Отполированный, черный, гладкий, чуть-чуть поцарапанный, но от того вовсе не утративший лоска, он буквально притягивал взгляд, покоряя своей потаенной запертой силой. Когда Руи увидел его впервые, не поверил глазам, а когда коснулся клавиш и услышал густой насыщенный звук, понял, что ему непростительно повезло. Теперь же, изучая крупные витки, начертанные на потолке вокруг пыльного абажура, Рюичи мысленно уже представлял, как обрадуется Казуки будущему хиту, как начнет рассыпаться в благодарностях, возносить до небес дарование Ямамото, называя истинным гением... Да, все это обязательно однажды случится. А пока у него еще много дел. Выдохнув, Руи вернулся к нотам, спеша внести в них несколько исправлений смелыми росчерками – так, как он привык: дерзко и легко. Воодушевленно. Сегодня он принял решение все свободное время посвятить роялю: слишком много идей роилось в голове. Обыкновением же Рюичи хотя бы полдня проводил с группой в студии, что было для него, человека, работавшего в совершенно ином музыкальном жанре, весьма интересно. Несмотря на далеко идущие планы, ребята продолжали активно репетировать: грядущий тур никто не отменял, – а Руи с нескрываемым удовольствием наблюдал закулисье рокерской жизни, ее изнанку, неизвестную восторженной толпе, умирающей на концертах и наивно мечтающей жить так, как живут кумиры. Серые будни, нередко куда более выматывающие, нежели у скучающих за мониторами офисных клерков и зевающих студентов в аудиториях... иногда Ямамото думалось, что если б он служил журналистом в редакции популярного Интернет-портала, из подобных посиделок без проблем насобирал бы достаточно материала для разгромной статьи с заголовком вроде «Трудно быть рок-богом». Впрочем, репортерская деятельность никогда не привлекала Рюичи, музыка была для него важнее житейских дрязг, а потому, находясь в студии, он старался прежде всего получить представление о творчестве Screw, узнать, чем коллектив дышит, к чему стремится. В итоге уже через пару дней опытный пианист презентовал ребятам ряд выбранных произведений из репертуара дорогого его сердцу Шопена. Эмоциональное обсуждение предложенного наделало немало шуму, заняло не один час и только благодаря усилиям миротворца Казу коллеги все же пришли к консенсусу. Теперь перед Ямамото лежали ноты девятого минорного ноктюрна и еще пары композиций, готовые к созданию сингла. «Будущего шедевра», – как верно заметил Джин. Выправив «ре» на «фа», Руи ненадолго задумался. Резвый солнечный луч, проникнув через стекло, наклонной тонкой полоской упал на черную крышку, в полупрозрачном свете закружилась невесомая пыль. Музыкант по-доброму улыбнулся: еще недавно, приступая к проекту с определенной долей иронии, желая всего лишь помочь приятелю, он даже не предполагал, что настолько проникнется... «Даже отдыхать не охота. Кажется, я по-настоящему увлекся», – посмеялся пианист, снова пододвигая поближе шуршащие нотные листы, усеянные, точно горохом, мелкими черными значками. Но пробудившиеся воспоминания, увы, оказались настырными. Посмотрев за окно, где в лучах негреющего солнца всеми гранями переливался прохладный декабрьский полдень, так не похожий на предыдущие – мрачные, надутые, как один, – музыкант прокрутил в памяти яркие кадры совместных репетиций. Рабочие споры, чаепития, курение на крыльце, неожиданное предложение Джина присоединиться к ним, подыграв на стоящем в студии синтезаторе, которое Руи принял с истинной благодарностью, а все его поддержали. «Все, кроме Бё», – вздох. Воспоминания потухли, как обесточенный старый кинопроектор. Карандаш, которым композитор исправлял ноты, со стуком упал на паркет и, откатившись, замер, ударившись о ножку рояля, увенчанную колесиком. Внезапная мысль о Бё вернула Рюичи забытое ощущение беспокойства, поселившееся в его душе при первой встрече с солистом. Похоже, предположение Ямамото, будто гнев Коджимы в памятный день был вызван исключительно мелкими неприятностями вроде занятой парковки, оказалось ложным: отношение Бё к нему с тех пор не претерпело никаких изменений. Вокалист по-прежнему недолюбливал новенького, насмехался над ним, хамил, подкалывал, всем видом демонстрируя лютую непримиримость с его присутствием здесь, а не далее как вчера посреди обычного разговора не без возмущения подчеркнул, что «чужим не место на их репетиции». Да и вообще, встречая Рюичи на пороге студии, фронтмен смотрел на него свысока, словно терпел его лишь из уважения к мнению большинства, а при другом раскладе с удовольствием выставил бы пинками за дверь... Как ни смешно, но порой Руи даже искренне желал, чтобы Масахито высказал ему в лицо какую-нибудь очередную грубость, только бы не молчал: таким сильным был немой прессинг. - Я хочу поговорить о Бё, – однажды Ямамото не выдержал и, стоя в курилке рядом с Казуки, решил, наконец, разобраться, но гитарист лишь удивленно воззрился на приятеля. – Он все время терроризирует меня, – пояснил Рюичи, – будто не хочет, чтобы мы работали вместе. - Да ну, чушь! – лидер беспечно рассмеялся. – Не парься, старик, Бё всегда такой. Я вообще плохо помню, когда он был хоть чем-то доволен. Руи кивнул, стряхнув пепел под ноги. Сказать было нечего. Он прекрасно знал, что мог бы и не париться, как выразился Казу, если бы не шаткая перспектива в скором времени работать в партнерстве непосредственно с вредным Бё: стихи в группе, как назло, всегда сочинял вокалист. Засада. «Ладно, придумаем что-нибудь, – кратко вздохнув, композитор наклонился, чтобы подобрать укатившийся карандаш. – Зря я, что ли, столько лет Шнайдера терплю? Он ведь тоже тот еще фрукт». И фыркнул, так и не определившись, кто из этих двоих – Бё иль Кентаро – на самом деле страшней.