***
Спавший мёртвым, хмельным сном Гаммер тревожился лишь одним дрожавшим огоньком: фонарём над гостиницей «Тисовый дом». Её хозяин, укутавшись в ватник, сидел на худой, мхом покрытой лавочке, прислонялся к стене и чесал косматую рыжую бороду, в которой застряли частички табака, что он нюхал, когда старался отогнать сон. Другой огонёк, мелькавший из-за леса, Тариталь увидел сразу. Гром встал, прохрустел позвоночником, руками и коленями, зевнул по-кошачьи широко и высунув язык и почесал округлый живот. — Ну наконец-то, а то их тока за смертию посылать. Гром снял фонарь летучую мышь с крючка и направился в сторону света. — Машемские яйца, шо случилось?! — дрогнул Гром, когда фонарь осветил запачканный кровью воротник Бухуса. — Ай, молчи! — махнул Тариталь, сплюнув, и скомандовал: — В г’остевую его, на стол ложи, там г’отово всё! Капитан кивнул и вместе с Сё побежал в хутор. — Эрзу давай сюды, — Гром снял свой ватник, накинул его на Найтуолкер и взял девушку на руки, старавшись держать её голову в одном положении. — Она по шапке получила аль просто заибалась? — Её избили, — буркнул Зигрейн и облизал потные потрескавшиеся губы. — Потом она отпиздила кучу народа, нас всех смыло в пизду из катакомб, на нас напал хуй с горы — буквально с горы — и Эр на него накинулась, но потом генерал нас защитил, отхуярил себе руку, Бухус ему въебал, мы с Сё обосрались, Эрза отдала шарф и копьё, мы чапали к Вам, Эрза споткнулась, король её поднял, Эрза потеряла сознание… — И то, и то, смекнул, — махнул Гром и отдал фонарь Мистгану. — Не отставайте, Ваше благ’ородие. Ща исправим всё, козочка, не волнуйся, — ласково зашептал он Эрзе и плотнее укутал её в ватник. — Полечим тебя и папу твоего неотёсанного, и ребят, угу. Пойдём. Гром шагал необычайно мягко и ловко для того, кто ещё поздним вечером был пьян.***
Дом Громвилля Тариталя мог считаться самым богатым в Гаммере. Он располагался по соседству с таверной, имел два этажа, чердак, погреб и небольшой сад. Войдя в дом, Мистган разглядел дешёвое, но ухоженное и крепкое убранство. Внутри было тепло и даже слегка парило: томилась печь, в ней в вёдрах грелась вода. В полумраке он прошёл за Громом в гостиную. Генерал уже лежал на застеленном простынёй столе, и Бухус раздевал его, чтобы оглядеть раны. «Громвилль ждал нас», — понял Мистган и поднёс ведро с тёплой водой к Бухусу. — Бубу, вымой-ка лучше Эрзу, а этим асдарзским чудовищем, — он кивнул в сторону Рубилакса, — займёмся мы. Одёжку в ванной положил, найди там, шо ей получше. Зиг’, натаскай ему воды пог’орячее да смотри не навернись, а после шуруй сюды. Юноши кивнули. Гром бережно передал Вакху Найтуолкер и метнулся к генералу. — Шо ты там нашаманил? Шарф Эрзы прикипел к порезанной руке, и Тариталь неопределённо поморщился, когда дёрнул за ткань и услышал треск. От забинтованной руки к шарфу тянулись чёрные вязкие нити полузасохшей крови. — Сё, ножницы на тумбочке, — Одаяки уже протягивал их. — Вашество, — Мистган ненароком дрогнул, но кивнул Грому. — Вы вроде сильный малый, так шо будете держать этого чертилу. Я возьму за копыта, Вы — за рог’а. «За верхнюю часть тела. Понял», — Мистган кивнул, сжал здоровую руку генерала ниже локтя и упёр предплечье в мужскую грудь. Гром разрезал грязные, ржавые бинты и отлепил их от покрасневшей горячей кожи. В жарком, вязком свете огней закоптевшая кровь казалась живой. Чёрная пульсирующая корка стягивала жаркую кожу, маслянисто отражала тусклый свет, пожирала мясо изнутри, гнилью надув тёмные вены. Франсер нахмурился, выдохнул и осмотрел стежки, поразился их крепости. Будь у Сё больше света, сил и времени, Найтуолкер не потерял бы ни миллилитра крови. Тариталь выдернул мокрую нить, Рубилакс дёрнулся и скрипнул зубами сквозь сон. Испарина покрыла его морщинистое лицо, стон сорвался с губ. — Махаемся, — скомандовал Гром и шагнул к ногам Найтуолкера. Сё занял его место, стянул с рук митенки, открыл бутылку водки и налил себе на руки. Затем он схватил тряпку, облил её спиртом и глубоко вдохнул. — Г’отовься, — Тариталь и Франсер припали к генералу. — П’шёл! Сё выдохнул и приложил проспиртованную тряпку к ране. Мистган никогда не думал, что тот, кто в бреду, мог быть так силён. Найтуолкер кричал сквозь сжатые зубы, потому его боль выходила рыком, стоном, дрожью и хрипом, из самой глотки, словно и не доходила до губ. Мистган навалился на него, прижал к столу, закрыл глаза и сцепил зубы: настолько стоны генерала царапали уши и душу. Хмурый Сё терпеливо и стойко вытирал глубокую рану, вычищал пыль, пот и дурную кровь. Из коридора выскочил Зигрейн, схватил больную руку генерала за запястье. — Лоб держи! — крикнул Гром и получил пинок в живот. — Затылок отобьёт! Мистган придавил лоб генерала, ненароком заглянул в его глаза. Даже при тёплом свете свечей в кристально чистых фонарях они казались тёмными, тяжёлыми. Генерал стонал и скрипел зубами, ничего не видел. Этот тучный, невыносимый взгляд был направлен куда-то внутрь, в прошлое и созерцал нечто ужасное. Глаза Мистгана обожгло, и он вновь закрыл их, сцепил зубы, сдержав дрогнувший кадык. — Готово, — засипел Сё над ухом и отпрянул от дрожавшего генерала. Гром фыркнул, выдохнул и выпустил ноги Рубилакса. — Дальше я, вашество, — Тариталь похлопал Мистгана по плечу, и юноша, прятав глаза от света и глубоко дышав, отошёл. Гром подошёл к тумбочке, на которой стоял кувшин, стакан и какой-то пузырёк. Содержимое пузырька заняло половину стакана, остальную половину заполнила вода. Резкий холодноватый запах пустырника наполнил комнату, и Мистган потёр раздражённый нос. «Не много ли? — Джерар уже открыл рот, но вспомнил, сколько таблеток обезболивающего проглотила Эрза, и хмыкнул. — А, ну да. Мог бы и догадаться». Гром приподнял Рубилакса за затылок, поднёс стакан к его губам. Найтуолкер, захрипев, жадно приложился к краю и тут же сплюнул и закашлял. — Противно, да, — прикрикнул Гром. — Терпи, атаман, терпи, — Рубилакс дёрнулся, но Тариталь грубо и резко сжал его рот широкой ладонью. — Глотай, Руби! Глотай, понял! — закричал Гром, побагровев, и Рубилакс шумно проглотил. — Ещё! Не смей пролить, не то залью тебе весь пузырёк через жопу, понял! Неделю срать не сможешь, усёк! Гром стукнул по столу, и Сё дрогнул, Зиг отвернулся, Мистган сжал кулаки. Рубилакс обессиленно кивнул и терпеливо допил жгучую вонючую воду. Тариталь с чувством выполненного долга упал в кресло рядом со столом, ладонью потёр морщинистое лицо, почесал косматые рыжие брови. Хрип и дёрганное дыхание генерала постепенно выравнивалось. Все выдохнули. — Ты там управишься, сынок? — Да, — Сё кивнул и хрустнул тонкими пальцами. Прокалив иглу, Одаяки начал шить. Генерал пребывал в состоянии между сном и бодрствованием. Он не закрывал глаза, но не реагировал ни на шум, ни на свет. — Э… гх… — генерал поморщился, свернулся на бок, захрипел. — Э… гха!.. на… наза!.. встану… — Найтуолкер зарычал, скрутился, потянулся вверх и слегка толкнул Сё в грудь. — Етить твою-то мать! — взмолился Гром, натянув косматые волосы. — Ну куда ты собрался вставать, пень ты обшарканный?! Зиг, Вашество, за плечи его! Франсер и Харт сжали жилистые, обессиленные, жёсткие руки генерала и придавили его к столу. Гром прогнулся в спине, запрокинул голову, застыл на миг, а потом сжался пружиной: оглушительно харкнул себе в ладонь, изобилуя слюной. — ДОЗА А-НА-СТЕ-ЗИ-И ВНЕШНЕЛОБНО, ХУЙ ТЫ БАРАНИЙ! Ладонь Грома могла легко закрыть половину лица генерала. Широкая, с короткими пальцами, она впечаталась в мужской потный лоб с такой силой, которая вбила не только тело Рубилакса в стол, но, возможно, и сам стол — в пол. Франсер побледнел, Харт и Одаяки побледнели и взмолились какому-то богу. Рубилакс Найтуолкер промямлил что-то, простонал и выдохнул, потеряв сознание. — Вот так вот. Дерзай, сынок. Гром зевнул, потянул спину влево, вправо, вперёд. Захрустел шеей и вытер лицо. Обивка кресла мягко сдулась под весом мужчины. — Зигги, дёрни за то-о-от шнурок, а то мрачно шо-то. Харт кивнул и потянул за верёвку в углу комнаты: под потолком раскрылась небольшая складная дверца, и луч мягкого рыжего света проник под потолок, разбился о стеклянный шар. «Это старая лакрима?» — Мистган пригляделся и понял, что это действительно так. Пустая отполированная лакрима поглощала свет, преломляла его внутри и россыпью отражала. — Крутя-а-а-ак, — присвистнул Харт и дёрнул плечом. Сё одобрительно закивал. Гром заулыбался и заложил мозолистые руки за голову. Дверь в гостиную скрипнула: Бухус с переодетой Эрзой на руках зашёл в комнату. — Как их здоровье? — спросил Вакх и уложил Найтуолкер на диван, тоже застеленный простынёй. — Чай не подохнет, как бы ни хотел, — Гром поскрёб круглый надутый живот. — Сейчас сон и чистота — его лучший лекарь, — он выдохнул, поджал губы и посмотрел на спавшую Эрзу. — Она-то как? — Приходила в себя тут и там, но вскоре теряла сознание, — Бухус сел на пол рядом с диваном, протянул ноги. — Броня рассеяла силу ударов, но не спасла от повреждений: где сумел, стянул повязками. Ей… как воздух необходим отдых. — Как и всем нам, — пожал плечами Гром. — Впрочем, — продолжил Вакх, — меня не оставляют опасения, что мы можем иметь дело с сотрясением. — Тю! — усмехнулся Тариталь. — Я тя умоляю, мальчик! Чай в папку пошла, косточки вокруг мозгов нарастила — ты её не унижай. Не плевалась она? Юноши покачали головами. — Ну так и не ссы лишний раз, женилку застудишь. Шо до отдыху… — Гром, зевнув, поднялся и захрустел спиной, — ну, на то они и Найтуолкеры. Несутся быку на рог’а, ог’ребают по самаю́ г’лотку, а потом дрыхнут — вот и таскай их по два дня на г’орбу. Гром посмеялся. Его улыбка широко, светло зияла посреди спутанной бороды, сдвигала морщины с обветренного, закалённого лица куда-то к ушам, вискам, а тёплый свет обтекал его космы, и Тариталь, казалось, светился, уверенный в своей правоте. Легионеры заулыбались в ответ, с облегчением прыснули и покачали головами. Только Король сжимал кулаки и с горечью смотрел куда-то в пустоту. «Несутся… Да».***
Громвилль вскоре унёс Эрзу в комнату наверху и попросил Сё и Зигрейна набрать новую воду, чтобы обтереть Рубилакса. Пока юноши справлялись с заданием, капитан, король и трактирщик обтирались стылой водой, обматывали болезненные точки, и последний в мельчайших подробностях расспрашивал о произошедшем в катакомбах. Как и других, трактирщика обеспокоил не «Фауст» — подставной или нет, — а «хуй с горы», как ранее выразился Харт. Впрочем, Громвилль сразу же признал, что целесообразнее расспросить об этом Эрзу, раз девушка так отреагировала на напавшего. С этим сложно было спорить, и, заключив, что «утро вечера мудренее», Гром показал бойцам их комнаты. Мистгана расположили в комнате Локи: давно необитаемой, но чистой и тёплой. Просторная, но минималистичная, она укутывала уютом, но жалила невытравленной тоской. Был тому причиной тусклый свет за окном, шумящий в стенах сквозняк, выцветшие половики или старые фотографии на пустом столе, Джерар не знал. Он сидел на стуле с плащом в руках — достаточно долго, чтобы привыкнуть к темноте и хорошо видеть в фальшивом свете лун. На фотографиях в основном был Локи, очень похожий дородной комплекцией на отца. Где-то он с отцом разводил костёр, где-то держал на руках маленькую Коко, где-то обнимал молодую русую женщину, подстриженную почти под ноль, — скорее всего, маму. На других фотографиях Локи катался на спине у Бухуса или сам катал Коко и сражался на деревянных мечах с Зигрейном и?.. Мистган нахмурился, наклонил голову и всмотрелся в полусмазанное лицо на фотографии. Узнать Найтуолкер в длинном сарафане и с волнистыми, всюду торчавшими волосами оказалось не так-то просто. Он бесшумно хохотнул. Мистган помнил Скарлет в отрочестве. Её нагрудник не слыл искусной работой, но рубашка сидела идеально и своей чистотой чуть ли не сверкала на солнце. Волосы лежали в аккуратной и крепкой косе. Мистган помнил, как совершенно не удивился, когда Эрза сдала экзамен на Острове Тенрю всего в пятнадцать лет. Не удивлялся и её упорству против его усыпляющей магии: только задерживал на Скарлет взгляд, не понимая, какое чувство засело внутри, и всё. Пожалуй, то было уважение. Толика восхищения даже. Джерар схватился за бок, скрутился на стуле, сдавленно задышал: кости, прямо напротив сердца, противно заныли, когда он вздохнул особенно глубоко. Тело, выйдя из стрессовой ситуации, дало слабину, и Франсер только начинал осознавать, насколько он устал. Каково было Эрзе, способной на второе, а иногда и на третье дыхание, раз она не сразу встала после избиения? Мистган сцепил зубы, сжал воротник водолазки до скрипа ткани. Усталый взгляд вернуло на фотокарточку. Румяная, разгорячённая девочка усмехалась, неуклюжим, но старательным выпадом поразив грудь Локи, несмотря на все усилия Харта защитить друга. Такая девочка наверняка подружилась бы с Венди, Нацу, Греем, Люси и Эрзой. Какой-то холод пробрал пищевод от осознания, что Мистган не имел шанса узнать Найтуолкер такой. Всё, что он видел сейчас, закрывав уставшие, воспалённые глаза, — это бледное, окровавленное лицо, изуродованное болью и неприкрытое спасительным шарфом. Мистган встал, сдавленно выдохнув от ноющей рези в костях и мясе. Надел плащ, натянул платок на лицо, взял пустую сумку и нож и подошёл к окну. Рама поддалась не сразу, но легко, без шума. Франсер выбрался на крышу, кряхтя пробрался к могучему дубу, росшему рядом, и спустился в ночь.***
Влага осела на цветных листьях, ещё не готовых упасть. Они лоскутами колыхались на слабом ветру, отрывавшись не от времени, а от тяжести. Почва не затвердела и легко поддавалась ножу, однако Мистган копал медленно, словно его не слушали собственные пальцы. Он вернулся с потяжелевшей сумкой, горевшим обветренным лицом и онемевшими от влаги и ветра пальцами. Выйти из леса и найти дом Громвилля труда не составило: в одном из окон горел свет, видный из отверстия в ставнях. Мистган шёл тихо, держался протоптанной, ровной тропы, направлялся к дубу, по которому спустился. Задышала осень, одула лицо, подняла подол плаща, и Мистган прикусил щёку изнутри. «Хоть бы волк какой-нибудь завыл», — подумал Франсер и хрустнул немощными кулаками. Стук, как оказалось, незапертых ставен едва всколыхнул воздух, но Мистган схватился за нож и обернулся. Громвилль Тариталь захихикал, облокотился на подоконник, высунул голову и посмотрел на Джерара. Улыбнулся крепкими зубами. — В первый раз, ха? Мясистые, красные от работы руки Тариталя покрывала поросль рыжих волос. Старая, выцветшая рубашка с растянутым горлом висела на мужчине, но натягивалась на широких плечах. Из-за спины Грома горел яркий фонарь, освещавший комнату, поджигавший волосы Тариталя рыжим пожаром, ещё не сотворившим пепла. Мистган выпрямился, спрятал нож и стянул шарф с лица. Силы остались лишь для того, чтобы устоять и сжать онемевшие кулаки. — Что «в первый раз», господин Тариталь? — Убиваешь, — улыбка не ушла. Ни с лица, ни из интонации. Мистган не шелохнулся. Посмотрел в светлые, как у Коко, глаза Грома с твёрдостью и усталостью. — Нет. Громвилль выдохнул, покачал головой и тихо, где-то в глотке, захихикал. — Самое пог’аное во всём этом, ха? — широкой ладонью, мозолистыми пальцами Гром огладил, смял морщинистое, красное лицо. — В романах о таком не пишут. Ну сдохли бандиты, сдохли чудища, сдохли ложные рыцари да друг’ие неверные — ну нехай, поделом им. Г’лавное, шо дама да Родина теперь спасены, и леди сможет отдать сэру платочек. Или шо ров защищён ценой жизни сэра, и его дама теперь носит по нём траур до конца жизни аль вовсе умирает. Гром набрал полную грудь воздуха, раздулся будто в два раза и, протяжно зевнув, выдохнул, осел на подоконнике скисшим тестом. Мистган молчал. — Дед воевал — дважды. За себя да за батю моего. Вскакивал я к нему на печку, садился, да он мне всё рассказывал, как бился. Как того зашиб, как другого скрутил, как третьему под очко всыпал, как они с братками камерщика — ну, дед в лаг’ере сидел какое-то время — в чан с железом кипящим сбросили… Ког’да я батю твоего встретил, дед уже отмучался. Мой папка мне всыпал, ког’да я сказал, шо ухожу. Оно-то теперь мне понятно: я дурным был уродом, да сильным. Мне бы поле пахать да жрать вдоволь, а меня всё воевать, в солдаты, в рыцари — на подвиг’и тянуло… — Гром потёр шею и улыбчиво, устало посмотрел на Мистгана. — Убёг’ я, в общем. А потом понял, что дед мой свихнулся, раз с таким упоением о войне говорил… — секундная тишина показалась Мистгану мучительной, терзающей. — Хотя, знаешь, мальчик, сейчас я всё думаю, думаю и понимаю, шо он только потому остатки ума сохранил, шо романтизировал это мракобесие, — Гром тихо засмеялся, зажмурив глаза. Вдохнул и выдохнул. — Тариталь сожг’ли. Полностью. Только печки да сковородки остались, рожки да ножки. С папкой и матушкой я так и не помирился. Гром понурил голову. Хохотнул, дёрнув плечами. Мистган разжал кулаки, помассировал горло с комком внутри. — Мне… — Джерар прокашлялся. — Я сочувствую Вам, господин Тариталь. Правда, — Франсер подошёл и потянулся погладить Грома по широкой тугой спине, но одёрнул себя. Вовремя остановил гильдийскую склонность к касаниям. — Спасибо, мальчик мой, — Тариталь похлопал Короля по предплечью, сжал ладонь и потряс её. — Спасибо. Я это, собс’на к чему, — выдохнув половину слогов, Гром выпрямился, потёр красные глаза. — Со мной тог’да Ева была, ну, жена моя почившая. Успокаивала она меня. Полно хорошего сказала: она умная баба была. Но, сам знаешь, как оно бывает: всегда подвох ждёшь, да и, к тому же, не знала она моих стариков, шоб что-то наверняка г’оворить. А я твоих знаю, — Гром опустил широкую, лопатообразную ладонь с шершавыми пальцами на плечо Джерара. Мистган сцепил зубы, резко выдохнул и почувствовал, как побледнел от боли, ударившей в рёбра. — Поэтому — слышишь меня, Джерар Франсер? — верь! Верь и ещё раз верь мне, ког’да я тебе толкую, шо Кая тобой горди-и-ится! Тариталь громыхнул и широко-широко улыбнулся. Оранжевый, стеклянный свет за его плечом слепил Франсера, прожигал рыжину волос Грома, растворял его образ, и над ресницами Мистгана на миг проплыл улыбающийся Нацу в чистом, белом свете Анимы. Боль в груди вспыхнула агонией внутри самих костей, и Джерару схватило дыхание, ужалило глаза. Пелена слёз застелила его глаза, но Гром не увидел это: юркнул из окна и обнял юношу, прижал к тёплому, плотному животу и мягкой груди. Трактирщик пах дрожжами, пивом, сеном и потом, но морщился Мистган не от запаха. — Я радуюсь тебе, Джерарушка. С возвращением, мальчик, — мужчина поцеловал его в лоб. Джерар укусил себя за губу и уткнул лицо в пахучую и всё же мягкую, тёплую терпеливую грудь.***
Мальчик, в окопе сидящий, мечи сжимает битыми, рдяными руками, ластится к ним, как мать к не брошенному ребёнку, молитву читает немыми губами: «Не трогай, молчи, молчи, прошу, не надо, рот не размыкай, умоляю». Грубый мужчина не слышит: он не бог, а так — какой-то человек, всевышним себя возомнивший. Он белеет, в жёстких кулаках кровь собирает, но бьёт не ими, а ртом: звучит грозой, надорванным лаем приговор. Девочка совсем маленькая, ломкая, смелая приговор принимает, заносит топор — рубит, рубит, кровью истекает не своей. Мальчик, в окопе сидящий, вскакивает. Отцовский плащ его душит, назад тянет, крутит мир вверх дном и верхом вниз. Первый снег царапает ноги сквозь сапоги, сквозь одежду до кожи, до мяса, до нервов и дрожи. Катана плачет агонией, страхом, обидой. Грубый мужчина стоит и молчит. Отцовский плащ его раны и язвы скрывает, второй кожей липнет, стягивает руки, катану в ножнах держит. Мальчик трясёт его за плечи, за ворот хватает, в лицо басом молит: — Не стой! Иди же за ней! Ну! Её спину видеть смерти подобно! Грубый мальчик, мужчина молящий стоит и идти не может. Рвётся вперёд грудью, руки вздымает, к мечу тянется — не слушает тело, предатель оно, темница для духа тщедушного, трусливого. — Не уходи! — кричит он губами закрытыми. — Не уходи, прошу! Стой! Подожди, обернись же — и я приду за тобой! Я справлюсь, обещаю! — плачет глазами сухими. — Слышишь, справлюсь! Не уходи! Обернись! Спина девочки всё дальше и дальше и не её кровью залита. Спина девочки гордая, сильным, упрямым духом выпрямленная. Она не оборачивается, шагает гордо, твёрдо, воинственно. Король её обнимает, улыбается гадко, спрашивает: — Можно кандалы надену, Руби? Рубилакс рвётся вперёд, кричит, брыкается в каменном теле. Оно кивает твёрдо и без оговорок. Король смеётся, девочку за плечи прижимает, в шею кусает похотливо, плоть от кости отделяя. Хлюпает мясо, крик немой рвёт горло — Рубилакс проснулся. Его знобило и ломало: остатки яда из спор Байро бушевали вовсю и не щадили ни тело, ни рассудок. Травили кислотой мясо, путали мозг туманными и едкими образами. Рубилакс повернул голову и застонал сухой гортанью. Густые волосы прилипли ко лбу, и из-за этого кожа зудела. Найтуолкер силился встать, но тело, объятое ужасом, не двигалось. Рубилакс глубоко вздохнул, сжал в ежовые рукавицы загнанное дыхание, и медленно выдохнул. Кошмары были обыденностью, и Найтуолкер знал, что оцепенение скоро пройдёт. Ровное дыхание заглушалось бешенным сердцем, что в горячечном бреду колотилось где-то под слоем одеял, кожи, мяса и костей. Когда Рубилакс смог подняться, его зрение уже приспособилось к темноте комнаты. Из оконной щёлки тянуло, и мокрая от пота одежда показалась особенно холодной. Найтуолкер встал, держась за угол стола. На стуле стопкой лежала чистая одежда, и генерал медленно, но верно переоделся. Правая рука безвольно висела вдоль корпуса, и Рубилакс мог ощущать её существование только по жгучей и вжимающей мясо в кость боли. Левая рука едва сгибалась в локте — перетружденные мышцы кололо и жгло. И всё же Рубилакс заставил себя умыться. Медленно, мучительно, проливая из приготовленного Громом таза, Найтуолкер смыл с себя пот и память о страшном сне. Дышалось чуть легче, но сердце не желало униматься. Найтуолкер зарычал от боли, сцепив зубы. Под левым соском кололо с каждым ударом, и мужчина прижал к груди локоть, согнулся, втянул воздух сквозь зубы. — Соберись, пёсий ты сын. Рубилакс чуть не упал, когда приступ отпустил его, но опёрся о спинку стула. Осмотрелся. Ганрана в комнате не было. — О, здорово, — сердито цыкнул Рубилакс. Он уже набрал в трещавшую грудь воздуха, но заметил на столе тёмную ткань. Найтуолкер поджал губы, сердце вновь закололо. «Соберись ты уже! — мысленно встряхнул он сам себя. — Не стой истуканом!» Рубилакс трясущейся рукой взял шарф покойной жены и вышел из комнаты.***
Рубилакс предположил и оказался прав: Гром разместил Эрзу в комнате Коко. Найтуолкер долго стоял перед дверью. Подъём по лестнице утомил его куда сильнее ожидаемого, и Рубилакс хотел собрать достаточно сил, чтобы пройти от двери до кровати без опоры. Благодаря половикам, мужчина ступал тише звука гудевшего в стенах ветра. Сам не зная как, Рубилакс взял стул и поставил его ближе к кровати. Он чуть скрипнул, когда Найтуолкер сел, но не потревожил сон Эрзы. Она хмурилась во сне и слегка сопела. Веки её дрожали, и девушка тяжело дышала. «Ожидаемо», — Рубилакс поджал губы, нахмурился. Под пластырем на лбу набухала шишка, кожа на руках, пальцах и шее синела. Найтуолкер сжал едва слушавшийся кулак и разжал его от стрельнувшей боли. Тяжёлое дыхание Эрзы, её хрип вернули ему рассудок. «Она дышит», — вдруг осознал Найтуолкер. «Она жива, и она здесь. Здесь». Рубилакс вновь посмотрел на девушку. Выдохнул и потёр сухие глаза. Она обещала стать похожей на мать ещё в отрочестве, но Найтуолкер не предполагал насколько. В этом повзрослевшим лице, таком вроде знакомом, но новом, чуждом, он с трудом различал ту ломкую, угловатую — «колени да локти», как говорил её дед, — хилую девочку. Эта мысль осела где-то за грудной клеткой непонятной, сложной смесью эмоций. Рубилакс поднял левую руку над головой дочери и остановился. Сухие, красные, мозолистые пальцы подрагивали в нерешительности. Найтуолкер одёрнул их и вновь выпрямил. Тяжело сглотнул, выдохнул. И провёл пальцами над волосами и плечом, неприкрытым одеялом. Вернул руку к макушке, вновь провёл вниз — без касания, в миллиметрах от тела. Рубилакс остановился только тогда, когда мышцы заныли. Он аккуратным щипком приподнял одеяло и накрыл Эрзу до ушей. Девушка выдохнула, заворчала во сне и сжала край одеяла. Найтуолкер улыбнулся. Резь покинула сердце, и Рубилакс сумел вздохнуть глубоко и свободно. Он не поднимался, пока не убедился, что дочь крепко спит. «Так, — выдохнул он, нахмурившись и согнав улыбку с лица, — а с тобой что мне делать?» — взгляд обратился к Франсеру, сопящему на стуле по ту сторону кровати. Юноша спал сидя, свесив голову на бок. От него пахло потом, бинтами и улицей. Плотная хлопковая майка открывала обветренные руки, темневшие от синяков и покрытые шрамами, и лопнувшую кожу на костяшках. В комнате загудело, из открытого окна потянуло осенним утром. Найтуолкер тяжело вздохнул, едва сдержался, чтобы не цыкнуть, и подошёл к шкафу. Среди всевозможной ткани, хранимой у Грома, найти подходящую было не лёгкой задачей, но отборная ругань на родном асдарзском в сторону Франсера расщепляла немощь в мускулах. Наконец был найден мягкий пуховый платок. «Это ради Каи, понял?» — тихо фыркнул Найтуолкер и накрыл Джерара, покачав головой.