Love syndrome

Kargo – Drumbata Красный город встречает Чонина узкими улочками, вымощенными серым камнем, совершенно похожими одна на другую, и безумной жарой. Кажется, будто от стен вокруг вот-вот и пар пойдет, а сами дома осядут, не выдержав палящего солнца. Чонин зажмуривается, вытирая катящийся со лба пот, и когда распахивает глаза, дома все так же стоят на своем месте, как и минуту назад, как двести, триста и еще много-много лет задолго до того, как ему посчастливилось побывать здесь. Местные жители снуют повсюду, закутанные по самый нос, спасаясь от жары, а Чонин, наперевес с курткой защитного цвета и в тяжелых ботинках едва может противостоять погоде. Медина захватывает вихрем бесконечных улиц, сливающихся в один поток разноцветного, шумного базара, где пройти мимо просто невозможно, не остановившись, не попробовав, ни купив. И Чонин даже раскошеливается на пару бабушей, сторговав с торговца двадцать дирхам, ярко-зеленых, украшенных бусинами и вышивкой, в подарок матери. Отпускные на два дня увольнительной больше не позволяли. Горы разномастных специй, от запаха которых Чонину, порой, хотелось чихнуть, и целые прилавки местной еды, пробуй — не хочу. Марроканцы — народ дружелюбный, попробовать — не значит купить, а они и рады предложить. Чонин улыбается, кивает головой, ни слова на арабском не понимает, только на французском неустанно бормочет mersi, mersi. К вечеру дышать становится легче, не прохладнее, но Чонин привыкает быстро. За столько лет по военным лагерям и не к такому привыкнешь, а тут в нескончаемом шуме и суматохе неизменно спокойно. Отчего-то хорошо и весело, когда уставшие за день ноги приводят на главную площадь. Здесь кругом местные музыканты, сказочники, акробаты, танцоры, что от обилия традиционной музыки и костюмов дух захватывает. Столько лет, а народ до сих пор помнит историю, дышит ею. Будто и не прошло чуть меньше десятка столетий. У сказочников Чонин долго не задерживается — не понимает, о чем так увлеченно рассказывает бойкий мужичок с седой бородкой и живыми глазами, хоть и чувствует, что-то непременно интересное и захватывающее, как и все здесь. Гадалок и вовсе стороной обходит, привыкший во всей своей судьбе полагаться только на самого себя. А вот у музыкантов задерживается дольше, невольно пританцовывая под невообразимую какофонию импровизированных звуков музыкальных инструментов. Чем ниже садится солнце, тем больше народу заполняют Джемаа эль-Фна, и Чонин невольно примыкает к толпе случайных зрителей, сомкнувших круг посреди площади. Он не пробивается в первые ряды, но и в гуще людей хорошо может разглядеть все, что происходит в центре. Мужичок, похожий на того сказочника, у которого ему уже пришлось останавливаться, не боясь за свою редкую бородку на потеху собравшихся вокруг зевак как самый настоящий факир извергает ярко желтое пламя, от которого слепит глаза. Вокруг и вездесущие музыканты, напевающие свои песенки, что кажутся все на один мотив, и танцоры, закутанные в наряд настолько, что даже глаз не видно и не разберешь сразу мужчина или женщина. На бедрах пояс с разноцветной бахромой, и двигается он в такт плавным и быстрым движениям бедер. Завораживает, глаза разбегаются, и Чонин первое время, кажется, стоит пару мгновений с открытым ртом, и тогда только опомнившись, подхватывает всеобщий гул и хлопает в ладоши. Он не сразу замечает, как запястье непривычно легкое от недостающих на нем тяжелых армейских часов, а в толпе неподалеку мелькает чья-то темная макушка. Мальчишка воровато оглядывается, и, наткнувшись взглядом на Чонина, тут же бросается наутек. — Стой! Чонин сам не может разобрать, на каком языке кричит, а вокруг и подавно не замечают, когда в толпе становится на одного зрителя меньше. Чонин солдат, ему быстроты и выдержки не занимать, но мальчишка проворный и изворотливый, сворачивает тут же в узкую улочку, теряется в толпе прохожих среди базарных прилавков, и гнаться за ним дальше нет смысла. Чонин останавливается на полпути, не замечая, как шумная вечерняя медина давно сменилась тихими малолюдными улицами. Выдыхает, опираясь на согнутые колени, и недовольно косится на запястье, где еще днем красовался недавний подарок командира. Выпрямляется и тут же падает на землю, сбитый с ног. Успевает только руки вовремя выставить перед собой, и на спину перекатиться, когда чувствует, как кто-то не шибко тяжелый наваливается сверху. Мальчишка смотрит внимательно — пялится, едва дыша, а Чонин узнает в нем воришку, но молчит, замечая складку меж густых бровей и сосредоточенное сопение. Тот что-то бормочет на арабском, но слезать с него не спешит, протягивает пыльные ладошки и шлепает ими по щекам Чонина, от чего он вздрагивает и удивленно таращится в ответ. Мальчишка его щеки мнет, растягивает, а потом кладет большие пальцы на нижние веки и тянет вниз. Улыбается и только потом слезает. Становится рядом, протягивая ладонь, словно его тонкая костлявая рука и вправду поможет Чонину, что раза в два его больше, подняться, и ждет, пока солдат станет на ноги. — Ты чего это вздумал? — укоризненно хмурится Чонин, и улыбка с лица мальчишки съезжает. Он низкорослый, Чонину достает макушкой только до груди, но смотрит исподлобья серьезно, будто это Чонин перед ним виноват. Выдыхает тяжело и протягивает ладонь, разжимая тонкие пальцы. — Я красть не хотел, — бормочет на французском, а у Чонина брови от удивления ползут вверх. — А зачем взял? Мальчишка хмурится, будто не понимает, что Чонин говорит, а потом вздыхает, опять тяжело, обходит солдата и садится на каменный выступ, опуская голову. Теребит в руках черный ремешок, и Чонину в какой-то момент кажется, будто он готов заплакать, но мальчик просто молчит, словно вокруг него больше нет никого. Чонин раздумывает, как бы забрать у него свои часы, но потом корит себя за такие мысли. Вдруг и правда нужно было? Деньги, или просто, в конце концов, ведь парнишка-то еще совсем ребенок — лет тринадцать от силы. Он присаживается рядом с ним и смотрит на чумазые щеки, грязную одежду и ладони с тонкими складками собравшейся в них пыли. — Глаза у тебя, — бубнит он себе под нос, но Чонин не может разобрать и переспрашивает. — Глаза говорю, — мальчишка вскидывает голову и таращится на него. — У тебя… Как у отца. И у меня тоже, видишь? Он тычет себе в щеку, и Чонин только тогда замечает, что мальчишка не арабчонок, с загорелой кожей и пухлыми губами, вот только глаза точь-в-точь как у него, разве что большие, широко распахнутые, в которых отражение его, как в зеркале. Чонин кивает и улыбается несмело, отчего мальчишка смеется, радостный оттого, что он его понял. Чонин не спрашивает, почему так, внимательно слушает, как мальчишка лепечет без умолку обо всем на свете, порой сбиваясь на свой родной, или замолкает и смотрит на него украдкой, словно борется с желанием потрогать еще. Будто теперь, после того, как познакомились, нельзя. Чонин представляется Джоном. Мальчишка от своего имени отмахивается, как противного лекарства, и Чонин предлагает называть его Мандарин. Уж сколько он их перепробовал, но здесь они самые сладкие. — Сколько тебе лет? — задает он нехитрый вопрос, и мальчишка хмурится. Чонин догадывается, что тот неграмотный, и приобнимает за плечи, улыбаясь. Мандарин находит его руку и вкладывает в ладонь часы. Чонин ловит его ладошку и возвращает их обратно. — Оставь себе. Научишься считать — будешь считать время, — улыбается солдат, и глаза мальчишки загораются неподдельной радостью. Счастливый взгляд и широкая улыбка мальчика кажутся ему ценнее дорого подарка капитана. — Я научусь! — твердо кивает головой Мандарин и прижимает часы к груди. Чонин смеется и подбирает с земли потрепанный рюкзак. Достает карандаш, клочок бумаги и пишет короткий адрес. Мальчишка внимательно наблюдает и прячет бумажку в рукаве. Проку от нее сейчас мало, но он обещает сохранить ее до тех пор, когда научится читать и писать. На улицы опускается глубокий вечер, над их головой загорается фонарь, почти единственный на этой улице, а из-за угла вдруг появляется невысокая женщина. Она, громко ругаясь, зовет мальчика по имени, но Чонин в скором потоке малознакомой речи даже не может его разобрать. Мальчишка испуганно вздрагивает и вскакивает с места. Солдат подскакивает вслед за ним, бормоча традиционное приветствие, но женщина только опасливо оглядывается на него, хлопая мальчишку по плечу. Он уходит, грустно глядя на Чонина через плечо, и солдат машет ему на прощание ладонью, улыбаясь. По дороге домой он находит в сумке пару мандаринов, но, повертев в руках, кидает обратно, улыбаясь себе под нос.

***

«Дорогой Чонин,» Чонин улыбается, разглаживая помятый уголок бумаги. «я получил твое письмо в пятницу, в девять часов сорок пять минут утра. Я был очень рад получить от тебя письмо. Подожди немного, мы сможем встретиться совсем скоро. Как ты думаешь, если я переведу часы вперед, время пойдет быстрее?» Чонин смеется, доставая из ящика стола чистый листок бумаги для ответа. В ящике ниже — стопка распечатанных конвертов, в каждом из которых клочок бумаги и несколько строчек. На французском, арабском. Чонин называет свое настоящее имя через несколько узких конвертов, и мальчишка отныне каждое письмо начинает одинаково, кропотливо переписывая буквы одну за другой, в точности, как почерк солдата, иначе вдруг неправильно? Пишет о том, как хочет скорее произнести его вслух, и просит себе такое же. На листке аккуратным почерком появляется первая строчка. «Дорогой Кёнсу…»