Love syndrome

Hurts –Illuminated В кабинете тихо. Где-то за дверью раздается топот тяжелых шагов, кажущиеся знакомыми приглушенные голоса. Кёнсу постукивает карандашом, зажатым между средним и указательным пальцами, по стопке бумаг и со скучающим видом наблюдает за минутной стрелкой. Размеренное тиканье отвлекает, шестеренки где-то под деревянным корпусом крутятся, а тонкий заостренный кусок пластика скачет по вымеренной шкале, отсчитывая их время. Время Сехуна, который сосредоточенно что-то выискивает на экране ноутбука, бесшумно скользя пальцем по сенсорной панели, время капитана Кима, мелькающего за стеклянной дверью кабинета, его напарника, еще совсем зеленого, только окончившего институт паренька, у которого этого времени, может быть, еще целый вагон и маленькая тележка. Время самого Кёнсу, просиживающего его, драгоценное, над стопкой дел, похожих как две капли воды одно на другое. И время кого-то еще. — Сколько там? — вздыхая, наконец, отрывается от экрана Сехун. Кёнсу откидывается на спинку кресла, расстегивает пуговицы на манжетах форменной рубашки и закатывает рукава. Он прикрывает глаза, прежде чем тяжело вздохнуть и опустить взгляд. — Двадцать четыре часа, шесть минут и семнадцать, шестнадцать, пятнадцать… Сехун тихо усмехается и поднимается из-за стола, разминая затекшую спину. Он подходит к окну, раздвигая пальцами жалюзи, щурясь, смотрит в серое небо, затянутое дождевыми тучами. Внизу раздается привычный раздраженному слуху вой полицейской сирены, машина останавливается, и двое служилых вытаскивают с заднего сидения за шкирку какого-то парня со сцепленными за спиной руками. Он не походит на опасного преступника, но приставленный к его затылку пистолет говорит о том, что он, возможно, совершил что-то посерьезней рядовой кражи в супермаркете. — А у тебя? — Кёнсу раскручивается на кресле против часовой стрелки, словно ребенок, наивно думая о том, что это поможет повернуть время вспять. — Как видишь, до сих пор ничего, — грустно улыбается Сехун, опираясь на стол Кёнсу и складывая руки на груди. Кожа на его предплечьях чиста, как у младенца. — Все еще думаешь, кто бы это мог быть? — Давно перестал считать, — качает головой Кёнсу. — Послезавтра они остановятся, и я смогу, наконец… А, ты об этом. Он ударяет раскрытой ладонью по стопке тонких папок, поднимая в воздух прозрачное облако пыли — часть из них совсем новые, остальные лежат уже довольно давно, чтобы собрать тонкий слой на обложке. — Я иногда думаю, может, стоит в один прекрасный момент просто взять и остановить это все? — усмехается Кёнсу. — Это, знаешь ли, сводит с ума, и иногда мне кажется, что я даже начинаю их понимать. — Перестань, Су, по меньшей мере, мы оба знаем, что это — не самоубийства, — Сехун касается его руки. — Иначе эти дела не лежали бы сейчас у тебя на столе. — Ты не понимаешь, — вздыхает Кёнсу. — Подожди еще немного, хён, — усмехается Сехун. Он проводит кончиками пальцев по тонким неоновым цифрам на предплечье Кёнсу, закрывая большим пальцем неустанно бегущие прочь секунды. — Отсчет может начаться в любое время, и, может быть, тебе даже не придется… Кёнсу нервно цокает и хватает Сехуна за запястье левой руки, вынуждая опереться на локоть. Четыре, три, два… — У тебя никаких шансов, — все так же устало усмехается он, наблюдая за разочарованным выражением лица Сехуна. Он смотрит на свое предплечье, бледное, с россыпью мелких шрамов, но все такое же безукоризненно чистое — не единой цифры. Часы на левой руке Кёнсу отсчитывают последние убывающие сутки. — Может быть… — Нет, Сехун. Минимум, который определяется на поиск твоей судьбы — двадцать четыре часа. Твое время просто еще не пришло. А у меня… — Кёнсу бросает взгляд на неоновые цифры. — Осталось двадцать три часа и пятьдесят восемь минут. Уже через сутки я либо стану самым счастливым человеком на Земле, либо забуду обо всем этом как о страшном сне. Подумать только… Целых двенадцать! Двенадцать чертовых лет. Что могут значить какие-то несчастные двадцать четыре часа по сравнению с этим? Ничего, Сехун, ничего. Я просто забуду об этом. Раньше, чем они остановятся. Сехун смотрит виновато, но Кёнсу только отмахивается и отворачивается к окну. Он здесь совершенно ни при чем, Кёнсу сам во всем виноват. Он совершил ошибку, наивно полагая, что времени достаточно, когда двенадцать лет пролетели в одно мгновение, оставляя за собой лишь короткий хвост из нескольких жалких секунд. Сехун вновь утыкается в ноутбук, а Кёнсу возвращается к стопке папок, доставая из них самую нижнюю. Его первое дело двенадцатилетней давности, датированное двадцать третьим октября. Не раскрыто до сих пор. Кёнсу хорошо помнит этот день. Бледное лицо молодого парня-подростка, почти мальчишки, стеклянные глаза, устремленные в потолок морга и выцветшие цифры на левой руке, застывшие на отметке семьдесят два часа, сорок минут и двенадцать секунд. В этот момент его собственное время начало свой обратный отсчет. — В допросную, прямо сейчас, — на стол падает еще одна папка, и Кёнсу, погруженный в воспоминания, отрывается от разглядывания чужой фотографии, прикрепленной к бумагам металлической скрепкой. Капитан Ким выглядит взволнованным, и на недоуменный взгляд Кёнсу лишь пожимает плечами. — Они требуют только тебя, говорят, это как-то связано с твоим делом, — мужчина кивает на папку в руках Кёнсу. Он переглядывается с Сехуном и поднимается с места, забирая новую папку. Ким Чонин, 23. Студент. В графе соулмэйта — прочерк. «Что этот юнец забыл в полицейском участке?» — проносится в голове Кёнсу, пока он идет по коридору к допросной, по пути пролистывая безукоризненно чистое досье на парнишку. Ни одного привода в полицию, ни одной жалобы, даже штрафа за неправильную парковку. Кёнсу вздыхает. И какого черта капитану потребовалось вызывать на допрос именно его? — Говори, за что тебя задержали, и побыстрее, у меня нет на это времени, — Кёнсу тяжело опускается на стул напротив парня и кидает папку на стол, не глядя. Парень молчит, пряча взгляд под длинной челкой. Его руки закованы в наручники за спиной, и сам он не издает ни единого звука и шороха. — Задержанный Ким Чонин, либо Вы сейчас… — Для Вас тоже это важно? — все же подает голос парень, поднимая голову. В его темных карих глазах спокойствие и искреннее любопытство. — Что? — непонимающе хмурится Кёнсу. — Время, — четко отвечает Чонин, выпрямляясь. — Так не терпится поскорее вернуться к своей родственной душе, чтобы запустить часовую стрелку по привычному пути? Судьба из его уст звучит брезгливо, а на пухлых, красиво очерченных губах, играет ухмылка. Кёнсу ловит на себе презрительный взгляд и демонстративно складывает руки на груди. Чонин немедленно скользит взглядом по оголенному предплечью офицера и расплывается в улыбке. — Ааа, — понимающе кивает он, и в его глазах загорается непонятный Кёнсу огонек. В какой-то момент он начинает думать, что, возможно, пропустил в досье справку о психическом состоянии задержанного. — Как долго? Кёнсу мотает головой, хмуря брови. Этот чертов сопляк заставляет его чувствовать себя так, будто его самого сейчас допрашивают на виду у всего отделения полиции. — Что, тоже не хотите признавать своих ошибок? — Чонин усмехается, видя, как напрягается под его взглядом офицер. — Вы тоже думали, что времени достаточно для того, чтобы все успеть? А, может быть, Вы думали, что Ваша родственная душа найдет Вас намного раньше, чем вы об этом подумаете? Окажется умнее Вас, чтобы позаботиться обо всем заранее? Кёнсу вскакивает с места, перегибаясь через стол, и оказывается почти нос к носу с задержанным. Тот и бровью не ведет, усмехаясь офицеру прямо в лицо. — Так сколько? — понижает голос Чонин, всматриваясь в глубину глаз напротив. Кёнсу передергивает от этого взгляда. — Тебя это не касается, — цедит он, но парень, словно не слышит его, продолжая вытягивать из офицера каждое слово. — Сколько дней, месяцев, а, может быть, лет, Вы потратили это? Сколько времени Вы жили, заботясь только о самом себе, зная, что где-то там эти чертовы часы отсчитывают чье-то чужое время? Час в час, минута в минуту, секунда в секунду, в точности так же… Кёнсу срывается, ударяя парня по щеке так, что тот едва не сворачивает себе шею. Он тяжело дышит, усаживаясь на стул напротив. Руку сводит от удара, а в уголках глаз застывают злые слезы. Кёнсу знает, что за ними наблюдают по ту сторону толстого стекла, но никто до сих пор не пытается прервать этот бессмысленный, ни к чему не ведущий допрос. Чонин приходит в себя первым, встряхивая головой и касаясь кончиком языка разбитой губы. В его глазах сожаление, жалость, и это кажется Кёнсу еще более отвратительным. — Вы никогда не думали, что все это можно прекратить? Остановить этот бесконечный отсчет времени, запущенный кем-то, величающим себя громким именем Судьба? — Чонин говорит вкрадчиво, словно хочет, чтобы Кёнсу немедленно поверил его словам и тут же закивал головой, соглашаясь. — Что ты несешь? — офицер смотрит на парня как на умалишенного, не желая признаваться даже самому себе в том, что Чонин прав. — Я всего лишь помог им, — парень пожимает плечами, откидываясь на спинку стула. — Ты… — Кёнсу беспомощно хватает ртом воздух, чувствуя, что сдерживать себя становится все сложнее. — Ты убил их. Офицер взъерошивает волосы, отказываясь верить в то, что парень, студент с безупречной репутацией, сидящий напротив него, может быть повинен в гибели нескольких десятков человек, продолжавшихся на протяжении… Двенадцати лет?.. — Тебе было… Одиннадцать? Поверить не могу, как ребенок в таком возрасте мог додуматься до такого? — Кёнсу смотрит на Чонина, пытаясь разглядеть в нем того самого мальчишку, способного на убийство. — Случайность, — все так же беззаботно пожимает плечами Чонин. — Но это помогло ему стать свободным. Кто же мог подумать, что это единственный выход. — Ты просто чертов псих, — Кёнсу смахивает досье задержанного на пол, ударяя по столу. — Я. Помог им. Стать. Свободными, — чеканит каждое слово Чонин, перегибаясь через стол. — Нет. Ты просто убил их. Убил, — возражает офицер, глядя парню в глаза. — И, готов поклясться, на твоем лице играла та же отвратительная усмешка, когда ты наблюдал, как гаснут цифры на чужих руках. Чонин заливается громким смехом. — Сначала Вы с нетерпением ждете, когда на вашем предплечье загорятся несколько рядов заветных цифр, начиная обратный отсчет, потом Вы уже не замечаете, как при встрече с каждым человеком смотрите только на его руки, не на лицо, не на то, как он разговаривает или смотрит на вас, а только руки, руки! И когда Вы понимаете, что встретить кого-то на этой чертовой Земле, чье время отсчитывалось бы с такой же точностью, как и Ваше, практически невозможно, вы отчаиваетесь, быть может, даже забываете об этом. Но глупая, пустая надежда не покидает Вас. Ни на учебе, ни на работе, ни даже в гребаном супермаркете, в котором Вы каждый вечер закупаетесь пачкой презервативов, чтобы потрахаться с тем, чье время давно остановилось. — Чонин почти задыхается, а Кёнсу молчит, не отрывая глаз наблюдая за ним. — Вы боитесь этого, боитесь однажды проснуться в своей постели один и обнаружить вместо скачущих цифр на своей руке одни застывшие нули. Вам никогда не приходило в голову, что человек, предназначенный Вам судьбой, может оказаться не тем, кого вы ждали? Что, если он вовсе не тот, на кого вы были готовы потратить свое время? — От него всегда можно отказаться, дав времени выйти, — задумчиво произносит офицер. — Чушь! — воскликнул Чонин. — Это наркотик. Видеть, как рядом с ним ваше время обращается вспять, и даже если этот человек конченый ублюдок, Вы будете верны ему до конца своей никчемной жизни только потому, что кто-то уже все решил за Вас. Вам не хватит смелости подумать о том, что вы достойны лучшего. — Если ты достоин лучшего, то почему убивал их, а не покончил жизнь самоубийством в поисках свободы? — спрашивает Кёнсу. — Кто, если не я? — хрипло шепчет Чонин, улыбаясь. Офицер отворачивается, бесцельно оглядывая голые стены допросной. — Судьба дает людям лучшее, и если тебе достался ублюдок, значит и сам ты не лучше. — Офицер, скажите, — Чонин ерзает на стуле, словно ребенок, потирая затекшие руки. — Вы считаете себя хорошим человеком? Кёнсу усмехается. У него нет причин считать иначе. Он, по крайней мере, не совершал десятка убийств ни в чем неповинных людей. — Снимите с меня наручники, и я докажу Вам, что Вы не правы, — улыбается Чонин, выжидающе глядя на Кёнсу. Офицер молчит, пытаясь понять, что Чонин пытается сказать ему, но парень больше не произносит ни слова, пока любопытство Кёнсу не берет над ним верх и он кивает головой, позволяя снять с него наручники. Чонин потирает запястья, и когда в допросной они вновь остаются один на один, поднимает взгляд на офицера. — По крайней мере, в одном, офицер, Вы точно заблуждаетесь, — он смотрит, не отрываясь, с усмешкой замечая испуг и замешательство в глазах Кёнсу. Тонкие цепкие пальцы расстегивают пуговицу на манжете рубашки и закатывают рукав до локтя. Чонин кладет левую руку на стол, осторожно беря офицера за запястье, опуская его руку рядом со своей. — В чем именно, решать только Вам, — шепчет он. Кёнсу опускает взгляд. Двадцать четыре часа, сорок шесть минут, двенадцать, тринадцать, четырнадцать… Час в час, минута в минуту, секунда в секунду времени, неумолимо бегущего только вперед. Чонин наклоняется к его лицу, касаясь пальцами щеки. Кёнсу чувствует на коже его теплое дыхание и прикрывает глаза, когда по щеке скатывается горячая слеза, падая на чужое запястье аккурат там, где секундная девятка вновь сменяется нулем. Офицер распахивает глаза и вскакивает с места, поспешно одергивая рукава форменной рубашки. Чонин смеется, в его глазах нет укора, нет сожаления. Он просто смеется, так, будто они с Кёнсу старые друзья, что встретились друг с другом после стольких лет и теперь просто не могут сдержать улыбки при виде друг друга. — Увести задержанного! — срываясь, кричит Кёнсу. Ему кажется, что кожа на руке горит, а неоновые цифры просвечивают сквозь плотную ткань рубашки, словно табло над футбольным полем, где счет с каждым мгновением только растет. Чонин улыбается, когда на него надевают наручники, и Кёнсу кажется, что он еще долго слышит его смех, пока того ведут по длинному коридору к одиночной камере. Когда тяжелая металлическая дверь за спиной Чонина захлопывается, он опускается на кровать, глядя на предплечье, где время по-прежнему набирает обороты, убегая далеко вперед. Он надеется, что офицер сделает правильный выбор.