Я всегда буду рядом

      Она проснулась рано, когда за окном ещё было темно. Сквозь темно-сизый плотный сумрак летали снежинки. Шторы доходили до самого пола, висели, кое-где присобранные, совсем безжизненно, и таким же мертвым зеленым оттенком отдавал балдахин над головой. Когда-то давно этот цвет ей нравился. Нравился до тех пор, пока она не поняла, насколько ядовитым он может быть.       Эмили часто-часто поморгала, чтобы смахнуть сон с глаз, вытянула носочки ног и хотела потянуться сама, но потом поняла, что её руку что-то держит. Это не было привычное стальное кольцо, которым так часто сжимал её ладони Алоис, так что от неожиданности она невольно вздрогнула: слишком нежно обхватывали пальцы её руку, необычно слабо, без желания причинить боль. Впрочем, хотя бы во сне он бывает не жестоким.       Она без труда высвободила запястье, подняла немного подушки и легла на спину. Тёплое одеяло мягко обнимало плечи, но всё-таки чувствовалось, что в комнате холодно — в камине огонь давно погас, и угли накрыло пеплом. При выдохе изо рта вырывалось маленькое, еле заметное облачко пара.       Было тихо, как обычно бывает утром, когда поместье ещё окутано сном и даже Клод или Ханна пока не начали свою повседневную работу. Алоис лежал совсем беззвучно, как будто и не дышал вовсе, и только размеренно поднимающаяся под одеялом грудная клетка свидетельствовала об обратном.       Спать почему-то не хотелось, несмотря на ранний час, а вот есть — вполне. Но вставать и будить Алоиса Эмили не желала, и не потому, что хотела, чтобы он отдохнул — слишком помнила, как он раздражался при этом. Действительно, с чего ему отдыхать? Он ведь ничем не занят последнюю неделю.       Тепло после сна уже почти полностью покинуло её тело, и конечности стали зябнуть. В животе заурчало: тихонько, но Эмили всё же была рада, что Алоис спал и не слышал. Она вдруг вспомнила, как тётя говорила ей, совсем крошке, что это очень неприлично и что настоящей леди не пристало издавать вообще никаких лишних звуков, хотя, надо признаться, сама миссис Холл была явно далека от идеала изящной и рафинированной особы. И уж от образца христианской добродетели точно. Интересно, думала ли она о своих наставлениях, когда уезжала во Францию? На улице у Эми были заботы поважнее, чем-то, бурчал ли её желудок от голода или же нет.       Она в который раз с облегчением подумала, что теперь хотя бы может есть вдоволь, когда захочется, и примерно в это же время часы простучали: раз, два… шесть. Еще часа два до того, как на улице будет светлеть.       Алоис повернулся набок, к ней лицом, но долго не лежал, заворочался, нахмурил брови и потянул к себе одеяло. Его светлые волосы, днём гладко причёсанные, совсем растрепались. В принципе, вряд ли её сейчас выглядят лучше. Алоис опять перевернулся и открыл глаза так резко, что у Эмили сердце ушло в пятки. Она хотела что-то сказать, но запнулась и потому молчала, так что Алоис привстал, лениво оглядел комнату, а потом и её саму и невнятно пожелал доброго утра. — Почему так холодно? — сонно пробормотал он. — Не знаю, — призналась Эмили, натянув одеяло до самых глаз. — По утрам ведь почти всегда холодно. — Разве? — пауза. — Ясно. Тогда. зажги свечу, она вон там. Темно. Пожалуйста.       Эми удивлённо посмотрела на него. Показалось ей или в его голосе действительно почти детская, жалобная просьба? Но она встала и сделала, как он сказал, и комнату наполнил приятный желтый свет. Только теперь Алоис поднялся с кровати, уже приняв свой обычный, безразличный ко всему вид, и сел на стул. Зевнул, отбросил с подноса на столе салфетку и взял одно печенье. Он жевал молча, хмуро смотря в окно, потом вполоборота повернул голову и бросил равнодушно: — Не хочешь? Эмили деревянно подошла и села рядом. Откусила кусочек от своего печенья, запила молоком, откусила опять, стараясь смотреть вниз или тоже в окно или вообще куда угодно. Потом взгляд её упал на полки столика, и она побледнела, горячо молясь, что Алоис этого не заметит. Нижняя была приоткрыта самую малость, и виднелся краешек исписанной бумаги. Жар ударил в голову, и щёки из мелово-белых стали розовыми. — Что с тобой? — небрежно поинтересовался Алоис, со стуком ставя стакан на стол. — Ты вся красная. — Н-ничего, просто жарко. — Только что тебе было холодно. — Да, но я… Я лучше открою окно. Алоис пожал плечами. Встал, постоял секунду-две у столика, разглядывая свое бледное, заспанное лицо в зеркале и взлохмаченные волосы, и пошёл к двери. — Я к себе, — будто вспомнив, что нужно что-то сказать, кивнул он и вышел.       Когда Эми вернулась к своему стулу и посмотрела вниз, полка стола была задвинута. Он что-нибудь подозревает или просто закрыл её, чтобы не мешала? Радовало одно: обычно, если его что-то интересует, он просто берет это без церемоний, так что вполне может быть, что Алоис не придал этому значения. Боже, ну конечно. Это ей известно, что там, в этой полке, может быть что-то ценное, а не ему.       Почти уверив себя в этом, Эмили взяла расчёску, наскоро причесалась, но волосы собирать не стала и в каком-то сонном оцепенении уставилась на своё отражение. Щёки ещё горели пятнами болезненного румянца (от волнения, скорее всего), но в целом, всё было в порядке: в шесть утра помятый вид вполне нормален и приемлем, по крайней мере, в собственной спальне.       Через пару минут зашла Ханна, пожелала доброго утра и, со звоном поставив какое-то металлическое ведро на пол, опустилась на колени возле камина. Вымела старую золу и совсем негодные угольки, подбросила нового дерева. Немного времени — и огонь заплясал по свежим дровам, и почти сразу стало гораздо теплее.       Эмили стояла у высокого вишнёвого шкафа возле окна, скрестив руки, наблюдала за точными действиями горничной и лениво размышляла, Алоис ли велел ей затопить камин. Впрочем, кто же ещё? — Господин сказал, что вы голодны, — встав с колен и отряхнув форменное бело-синее платье, доложила Ханна, — завтрак будет готов через сорок минут. Накрыть ли вам здесь или будете есть в столовой? — В столовой, — бездумно повторила девочка, потом тряхнула головой, и спросила уже более живо: — Что на завтрак? — Жареный в меду бекон, яйца по-шотландски и бриоши с заварным кремом. Чай — Дарджилинг с индийских плантаций Путтабонг. — Хорошо, я спущусь. — Вам помочь одеться, госпожа? — Спасибо, я сама, — она натянуто улыбнулась, почему-то испытывая непреодолимое желание скорее остаться одной.       Она видела, как за Ханной бесшумно закрылась дверь, и, круто повернувшись, подошла к шкафу. На смену легким летним платьям пришли плотные, с меховой оторочкой, из шерсти или шерстяного бархата. У них в доме было довольно тепло и, если сидеть слишком близко к огню, даже жарко, и Эми, которая зимой часто мёрзла, была этому только рада, при декабрьских-то морозах.       Она выбрала темно-синее с серебряной вышивкой на груди и рукавах, не без труда застегнула пуговицы, кроме нескольких на спине, до которых не дотянулась, и в тот момент пожалела, что отказалась от помощи Ханны. Но снова звать её не хотелось, поэтому Эмили только подняла несколько прядей волос наверх и заколола их, а остальным позволила мягко спадать на шею и закрыть собой злополучные пуговицы.       От движения ей опять стало жарко, и даже открытое настежь окно не помогало, только дышать ледяным воздухом становилось больно. Эмили поспешила выйти в прохладный коридор.       За дверью оказалось неожиданно темно, почти как ночью. Сначала попадались только редкие свечи, потом — несколько раскрытых окон, но утренний свет был слишком слаб, чтобы развеять полумрак.       Она не знала, куда идти. Просто шла, чтобы скоротать время, по толстым, мягким коврам. На стенах висело около десятка портретов, но все люди были ей незнакомы, да и она никогда не спрашивала Алоиса об этом. Один раз их вынесли из чулана, когда какой-то важный человек пришёл навестить графа Транси, да так и оставили.       Больше всего ей нравилась женщина с длинными светлыми волосами и прелестной, хоть и грустной, улыбкой. Она держала на руках ребенка, совсем ещё младенца. Однажды Эмили неожиданно для себя поняла, кого она ей напоминает. Алоиса. Могло ли статься так, что это его мать, и — если да — что с ней случилось?       Алоис ни разу не рассказывал о семье, только по каким-то случайно услышанным обрывкам разговора Эмили узнала, что у него был брат. Теперь же ни родителей, ни его. Каким одиноким должен чувствовать себя надменный граф?       Эта мысль пришла ей в голову и почему-то застряла. Быть может, поэтому он так цепляется к ней? Или, вернее, за неё. Предположение вызвало жалость и одновременно злость: «Вовсе не обязательно выказывать свою привязанность такими способами». Но именно это решение казалось единственно верным, если отмести вариант, что Алоис — просто дерзкий, избалованный и жестокий ребёнок. Он и был таким. Или же нет?       Не сразу Эмили поняла, что шагала быстро, почти сорвавшись на лёгкий бег. Остановилась, перевела дыхание. Она недалеко от комнаты Алоиса, за углом. Интересно, он лёг спать дальше или уже встал?       Впрочем, через несколько минут его раздражённый окрик и то, что Клод чуть менее хладнокровно, чем обычно, вышел из спальни, не оставили сомнений. Кажется ей или она действительно слышала своё имя? Эми стояла, почти прижавшись к стене, надеясь, что ей показалось, потому что было понятно: настроение Алоиса за такой малый промежуток времени успело смениться до отвратительного. Но Клод заметил её или, точнее, почувствовал, потому что заметить, стоя спиной, даже для демона бывает сложновато, подошёл, высокий и мрачный, и отрывисто бросил, что его господин требует её к себе.       Несмотря на то, что они только недавно расстались, Эмили почувствовала, что теперь ей жутко. Пальцы похолодели от страха. Что ему нужно? Он всё-таки понял, да? И почему сейчас? Все эти мысли в одну секунду, сбивая друг друга и путая, пронеслись в голове. Она едва не споткнулась, запнувшись о собственную ногу на пороге, но всё-таки зашла и, раздумывая, совсем неплотно затворила дверь. Здесь было куда жарче, чем в коридоре или в её комнате, ярко горели люстра и камин. Тепло и светло — слишком, даже перехватило дыхание. — Что-то случилось? — наконец спросил она.       Алоис лежал на спине, раскинув руки, упрямо уставившись в потолок — совсем как капризный ребёнок. Не ответил, даже голову в её сторону не повернул. Эми хотела окликнуть его и то же время провалиться сквозь землю, исчезнуть или хотя бы уйти. Но не стала. Просто ждала, намертво вцепившись пальцами одной руки в другую. Так прошло сначала пять минут, потом десять. Ноги стали затекать. Ещё пять. Что он, чёрт возьми, вообще хочет? — Алоис? — наконец, подала голос Эмили, когда уже почувствовала, что нестерпимо голодна. И что она очень устала.       Но на всё это Алоису, видимо, было решительно наплевать. То, что он молчал, выводило ещё больше. Эмили начинала злиться и в какой-то момент поняла, что страха почти не испытывает. «Ну же, давай, скажи!» Она выдохнула сквозь сцепленные зубы. — Алоис. Первое слово звеняще прорезало тишину. — Скажи, зачем ты меня позвал. Льдисто-голубой глаз скосился на неё, но головы Алоис не повернул. — Если тебе что-то нужно или если ты за что-то злишься, скажи сейчас. Я не могу стоять здесь полчаса, как статуя, даже не зная, чего ты хочешь. Ты ничего не говоришь. А я устала. И хочу есть.       Алоис фыркнул или рассмеялся, она не знала точно, но знала одно: нужно продолжать. Да, даже если она не говорила с ним так, не осмеливалась перечить с того самого отвратительно-розового утра, как она всегда про себя называла день помолвки. — Говори уже, — секундное промедление, — или я ухожу.       Вот теперь стало ясно, что за звук донёсся с кровати и теперь становился всё громче: это действительно был смех. Высокий, презрительный смех, такой, что Алоис начал задыхаться. Он отошёл от него не сразу, а когда просмеялся, не снимал с лица снисходительную усмешку. — Она уходит, — умилительно произнёс он. — Просто прелестно. Давно я не слышал этого дерзкого голоса, Эми. Уходишь, да? Я рассчитывал, что ты станешь более сговорчивой последнее время, а не будешь стоять на своём, как упрямый мул. Тебе правда, — глаза его потемнели, — стоит быть покладистей. — Я просто не понимаю, что тебе нужно. Тем более, сейчас. Эмили сглотнула и поняла, что звучало это как оправдание. Не оправдываться она должна, это — жалко. — Какая разница, Эми, просто делай что нужно и не строй из себя гордячку. Тебе же дороже, — Алоис уже довольно миролюбиво пожал плечами. — А что нужно? Ты ни слова мне не сказал всё то время, что я здесь. — А? Может, перейдешь обратно к вежливому тону? Очень советую.       Он уже присел на кровати и мрачно смотрел исподлобья в её сторону, обхватив руками колени. — Но это правда. Если ты хотел что-то сказать, почему ты этого не сделал? Ты… — Эмили замолчала, не решаясь продолжить, и думала, что уже не заговорит, сердце оглушительно стучало в висках, вытесняя всякие мысли, но она всё-таки сказала, тихо и по возможности твёрдо: — Ты хотел испытать меня? Сколько я продержусь, пока не начну злиться? Пока не скажу тебе это, чтобы ты имел повод, да?       Алоис молчал, будто обдумывая сказанное ему. Эмили была почти уверена, что он сейчас вскочит с постели и ударит её, и отошла назад. Но проходили секунды, и ничего не было. — Повод к чему, дурочка? Она не знала, что ответить. Весь этот монолог совсем выбил её из сил. — Ты такая странная. То совсем не слышишь меня, то придумываешь всякие бредни. Я всего лишь предупредил, Эмили. Мне не нравится, когда со мной так разговаривают, вот и всё.       И всё-таки, несмотря на всю усталость, непонимание и странность этой сцены, она знала: он высказал далеко не всё, что думал. Что бы было, если бы она не уличила Алоиса напрямую? Если бы не решилась обвинить его в глаза? И сколько ждать теперь до нового срыва?       Когда она выходила, руки у неё дрожали и совсем не слушались. «Всё в порядке, всё в порядке, пожалуйста, успокойся», — твердила себе Эмили всю дорогу до кухни. Сначала она хотела вернуться к себе, но потом передумала. Спустилась на первый этаж, в самый конец коридора, и заглянула за низкую коричневую дверь.       Едва она зашла, в нос сразу ударил запах жареного мяса и другой — сладкий, менее резкий аромат выпечки. Комок пятнистой шерсти в углу встрепенулся, настороженно поднял уши. Открыл один глаз, второй и, зевнув, улёгся дальше.       Надо сказать, Марта с тех пор, как поселилась здесь, очень обленилась. Она хорошо ела и много спала, но двигалась довольно мало: на улице слишком холодно, а Алоис сразу предупредил, что не потерпит снующую под ногами собаку, поэтому ей и определили место в кухне. Иногда, в погожие деньки, её выводила Ханна или — реже — сама Эмили, но всё равно для молодого животного это было недостаточно.       Эми присела на корточки, не думая о том, что может испачкать платье, и ласково потрепала Марту по пушистой холке. Та лениво лизнула ей пальцы и снова легла. — Ну, нельзя всё время спать, соня. Хочешь гулять? — тихо, почти шёпотом приговаривала девочка. — Хочешь?       Она гладила её, чесала за ушком, легонько стучала по влажному носу и, кажется, успокаивалась. Потом встала, одними губами произнесла: «Скоро приду», — и вышла, а вернулась уже в тёплом белом плаще.       В коридорах, как и за окном, к тому времени стало немного светлее. Марта смирилась с прогулкой и теперь медленно перебирала лапами, послушно следуя за хозяйкой. На пути им никто не встретился, и вышли они совершенно свободно. Эмили толкнула тяжёлую входную дверь, пропустила собаку и вышла сама, стараясь не упасть на скользких от льда ступеньках, вдохнула морозный, щекотящий нос воздух и спустилась к подъездной аллее. Фонтан не работал и дремал, серый, усталый, под ослепительно-белой шапкой. Свежий снег мягко стелился под ногами. Было холодно. Тёмное ещё небо сыпало новыми снежинками.       Эмили накинула на голову капюшон, потёрла вмиг озябшие руки и медленно, очень медленно зашагала к деревьям. Она знала, что совсем скоро подадут завтрак и что она к нему опоздает, но возвращаться в душные комнаты и выдерживать на себе взгляд Алоиса не хотела. Когда-то придётся, но не сейчас. Придётся и обо всём поговорить, как бы ни было велико желание избежать этого, но, надеялась она, не сегодня и не скоро. Когда-то потом.