Я всегда буду рядом

      Эмили здесь не нравилось. Определённо не нравилось. Слишком душно, как всегда на приёмах, слишком много незнакомых людей, и их неясный говор, который сливался в гудящий, назойливый шум, раздражал. Было что-то ещё, едва уловимое ощущение, что что-то не так, ощущение, которое появлялось последние дни слишком уж часто. Но как только Эмили пыталась ухватить за хвост это чувство, оно тут же ускользало. Ей невыносимо хотелось домой. Но она знала, что невеселость на балу считалась практически грубостью, и натянуто улыбалась, кивала, пока были силы. Удивительно, как скоро они кончились!       Первый танец положено было танцевать всем, даже тем, кто собирался оставшийся вечер просидеть за карточным столиком, так что, как только зазвучала музыка, Алоис взял её за самые кончики пальцев и повёл в центр зала. Они встали за какой-то парой, довольно неуклюжей, как вскоре выяснилось, и рыжеволосая молодая девушка ещё постоянно хихикала, напрасно пытаясь скрыть смешки за веером. Алоис, кинув на смешливую особу единственный презрительный взгляд, только фыркнул неслышно и придвинулся ближе к Эмили. Она подняла глаза. Алоис отвёл свои.       Они танцевали, смотря друг на друга ровно столько, сколько того требовали приличия. В самом конце уже, когда девушка перед ними, очевидно, устав, сбилась с темпа, Алоис сжал ладонь Эмили крепче и легко повёл чуть в сторону — через секунды три Эмили поняла, что только благодаря этому они не столкнулись с незадачливой парой.       Когда открывающий вальс наконец закончился, щёки у неё раскраснелись, голова до сих пор немного кружилась, и Эмили, незаметно пошатываясь, отошла к окну. За стеклом чернело непроглядное зимнее небо. По ощущениям, прошло около получаса или чуть больше с момента, как швейцары проводили их в холл, сплошь увешенный остролистом, как, впрочем, и бальный зал. От обильной зелени у Эмили рябило в глазах, и она старалась смотреть в окно, или на начищенный до блеска паркет, или на людей, хотя на последних взглядом долго не задерживалась: они или кружились в танцах, или собирались и скоро разбредались по группкам, как муравьи.       Следующий за вальсом чардаш Эмили решила пропустить, и Алоис, удостоверившись, что танцевать она пока не будет, оставил её. Когда он подошёл к той самой неловкой рыжей девушке, по-видимому, с приглашением на танец, Эмили только удивилась, в первую секунду. Во вторую — вдруг почувствовала, что глаза стали слезиться. Но она почти сразу же вспомнила, что это, должно быть, от дыма свечей, горящих тут и там, а может, просто ресница попала, отвернулась, сморгнула выступившие слезинки.       Она не хотела смотреть, но взгляд то и дело поднимался сам собой на танцующих. Сначала шли медленно, изящно двигаясь по кругу; шелестели платья — розовые, серебристо-белые, лазурные. Эмили почти сразу заметила среди девичьих головок огненно-рыжую шевелюру. Сейчас девушка, кажется, была поспокойнее, но всё равно посылала ослепительную улыбку кому-то в стороне. А потом музыка заиграла быстрее, защёлкали каблучки.       Эмили видела, как ловко притоптывала эта девушка в танце, таком же бодром, как и она сама, уже не скованная необходимостью строгих, плавных движений. Один золотистый локон выбился из её высокой причёски. Алоис теперь улыбался ей. Улыбался той, над чьими манерами ещё недавно закатывал глаза. Но Эмили понимала, почему. Разумеется, ведь она такая живая, улыбчивая и тёплая, что даже щёки горели, и от неуклюжей хохотушки в ней почти совсем ничего осталось. В веселом чардаше она не сделала ни одной ошибки. Как и Алоис, конечно же.       Алоис любил танцевать, в особенности — если танец требовал энергии. Когда он только учил этому маленькую Эмили, то частенько делал ей замечания, что она совсем как мёртвая. «Глаза рыбьи», — фыркал он и требовал вкладывать «больше жизни». При любой неточности в движениях или недостаточно искренней улыбке он наступал ей на ноги каблуком. К своему возрасту Эмили знала довольно много танцев из бальной программы, но особой любви ни к одному из них, понятно, не испытывала.       Но зато вот, воплощение истинной страсти, какую так ценит Алоис, перед ним. Пусть. Разве это так важно, тем более сейчас? Пустяки ведь. Какое ей дело?        Но оказалось, что дело было, когда музыка смолкла и Алоис, сделав шаг к своей партнёрше, вдруг поправил ей волосы. Он сделал это точно так же, как… Эмили замерла на своём стуле, крепко вцепившись пальцами в обивку.        Как делал когда-то. Как поправлял её, Эмили, волосы при первой встрече. И ещё много, много других раз. Она выдохнула, громко, так, что мужчина неподалёку, с кручёными усами и с сигарой в зубах, удивлённо посмотрел на неё. Эмили отвернулась. Рыжеволосая красавица, раскрасневшаяся от танцев, всё ещё смущённо улыбалась.       Сейчас должен был быть перерыв. Пары, весёлые и уставшие, отходили к оконным нишам, чтобы немного уединиться, насколько это вообще бывает возможным на балах, мужчины выходили через боковую дверь в курительную. Зал медленно пустел, остались только у буфета и карточных столов молодые юноши и один старенький офицер, с самой прямой осанкой, какая может быть у человека его возраста, засели в уголках стайки подружек и важно обмахивались веерами в другой стороне дамы. Эмили не заметила, как Алоис куда-то исчез. И искать рыжую девицу, чтобы убедиться и в её отсутствии, тоже не хотела.       Она опять отвернулась к окну. Старинные газовые фонари у подъездной аллеи уже зажгли, и мягко желтел снег под их светом. Блестели в отдалении лакированные дверцы карет. Их было так много, что какие-то пришлось оставить за поворотом, Эмили насчитала как минимум четырнадцать — и все, как одна, роскошные, высокие. Только… в углу, у голой прямоугольной клумбы, одна поменьше, знакомо-чёрная. Эмили пробрало до мурашек, как если бы в помещение вдруг ворвался ледяной зимний ветер. Что. Он. Тут. Делает?       В секунду смешалось кружащее ощущение лёгкости, как только после вальса, изумление, непонятное смущение, розовыми пятнами лёгшее на щёки. И тут же — смертельная бледность. Совсем скоро конец. Она почти забыла. Демон здесь. Сиэль здесь. Только почему она их не видела?       Усталость растеклась по всему телу слишком быстро, почти в одно мгновение, и Эмили без сил облокотилась о спинку высокого стула. Тихие шепотки и разговоры, на которые она прежде не обращала внимания, показались ей оглушающим гомоном, свет будто стал ярче, хотя она знала, уверена была, что это не так. Почему… так скоро?       Она хотела позвать Алоиса, даже если ему теперь было всё равно, даже если запомнился он далеко не лучшим женихом и человеком в целом. Он всегда был рядом, когда её тошнило от одного его вида, а теперь, в самый последний вечер, в самый последний раз его… нет.       Эмили почти ненавидела себя за то, что так часто плакала в последнее время, будто это была расплата за годы болезненно-сухих глаз, но ничего не могла сейчас сделать. Отвратительный слепящий свет тоже, казалось, подначивал её и всё ждал, пока последние крохи самообладания выйдут вместе со слезами. И уже свечи виднелись смутно, как сквозь толщу воды, и подбородок едва не трясся, и какая-то леди с поджатыми тонкими губами всё смотрела на Эмили, и тогда Эмили встала, резко, как никогда бы не позволила себе в другое время. Она смотрела на тяжёлые, высокие двери, которые маячили так невообразимо далеко, и знала, что как только доберется до них, станет легче.       Но странно, двери не приближались, а она шла быстро, почти бежала, или, может, ей это только казалось. И когда, наконец, дошла и влажной ладонью повернула тугую ручку двери, ледяной воздух в коридоре обжёг ей лицо.        Сначала Эмили подумала, что ослепла — так было темно, но потом обернулась: в маленькую щёлочку, которую она оставила, был виден свет. Эмили помотала головой, надеясь, что это всего лишь из-за того, что она вышла в менее освещённый коридор, но время шло, а густая, неестественная тьма не рассеивалась. Это вообще тот путь, которым их провели из холла, или же нет? Сейчас, бесконечный, он уходил в чёрную бездну: не горела ни одна свеча. Но Эмили не собиралась возвращаться. Она была практически уверена, что знает, чьих рук это дело, помнила эту почти осязаемую темноту, обманчиво мягкую, погружающую в сон и тишину весь дом. Помнила, что она никогда не сулит ничего хорошего.       Эмили решилась почти сразу же. Слишком глупо отсиживаться сейчас, просто бессмысленно. Ведь даже останься она в зале, с людьми, демон всё равно бы — так или иначе, рано или поздно — достал её. И кажется, только сейчас в полной мере она осознала смысл фразы, вычитанной из какой-то книжки: «Есть разница между человеком, которого волокут на эшафот, и человеком, взошедшим на него с поднятой головой». Даже сейчас, в последние часы или минуты, она не могла не ощутить прилив гордости за то, что намерена выбрать второе. «Кто из людей не высокомерен и не тщеславен, Себастьян?» Так говорил Сиэль и был абсолютно прав. Но приятная гордость эта схлынула слишком скоро. Где-то далеко хлопнула дверь, и этот звук, такой обыденный, но почему-то пугающий вернул её на землю. Пора идти. Только куда?       Эмили вздрогнула вмиг озябшим телом. Здесь было не просто прохладно — холодно. Морозный ночной воздух больно въедался в нос, холодил голые плечи. Она не видела, но чувствовала, что окно открыто (а может, и окна). Знала, что замёрзнет ещё больше, если будет стоять на месте, шагнула — гулкий стук каблука, шаг, ещё один, второй быстрее, третий. И с каждым её шагом темнота всё крепче смыкалась над головой. Она чёрным зверем засела под потолком, готовая в любой момент обрушиться сверху, но пока выжидала, смирно и терпеливо. И Эмили шла — быстро и нервно, подобрав платье, чтобы ненароком не споткнуться в кромешной тьме. Но всё было тихо.       Времени будто не существовало тут. Ничего не менялось. Арочные своды над головой через каждые сто шагов, тускло поблескивающие стёкла в настежь раскрытых окнах. Похоже на бесконечный тёмный круг, и любой момент мог стать последним. Напряжение, холод и отчаяние. Данте бы понравилось.       Но потом послышались шаги. Такие же быстрые, как у самой Эмили, и она не сразу осознала, что это не эхо, а другой человек. Только кто? Эмили замерла. Шаги приближались. Отошла в сторону, к окнам: уж лучше заледенеть, чем отступить в самую гущу темноты, тем более перед кем-то неизвестным. Снова скрип и хлопанье тяжёлой двери, низкий и хриплый мужской голос, в ответ — тихие всхлипы. Теперь в её сторону шли двое и вроде вполне живые, но лучше всё-таки быть осторожной. Когда дрожащее пятно света показалось за поворотом и заиграли тени на стенах, два чёрных силуэта теперь стали отчётливо видны. Девушка и мужчина, осторожно держащий её под локоть. Всхлипы послышались ближе, почти переходящие в рыдания. — Почти пришли, мисс. Где, вы говорили, ваш спутник? Я тут же… — начал мужчина, но вдруг поднял фонарь и, увидев, что в коридоре ещё кто-то, едва не отшатнулся. Подошёл ближе, видимо, чтобы убедиться, что бледная юная девушка перед ним не призрак. — А с вами-то что, господи?       Эмили не нашлась, что ответить. Когда она взглянула на девушку, шедшую рядом, сердце её упало. Рыжие волосы были совсем растрёпаны. Милое личико, на котором ещё недавно (сколько, полчаса назад?) горела улыбка, скривилось в плаче. Она не смотрела на Эмили.       Эмили вздрогнула. Что с ней? Неужели это… Алоис? Она и забыла, как легко он может довести до слёз и как сделать больно. Но что такого сделала эта девушка? Ничего, вероятно, просто попалась под руку. Алоис давно ни над кем не издевался. — Ничего не случилось, поймите, просто кто-то открыл окна и сквозняк задул свечи, — втолковывал ей седовласый дворецкий — теперь, в свете фонаря, Эмили различила его чёрную форменную одежду. — Вы опоздаете к ужину, если сейчас же не пойдёте. Вы тоже, мисс. Господи боже, в такой вечер… Я проведу вас. — Нет, н-нет, я ужинать не буду, — бормотала девушка и всё повторяла: — Отведите меня вниз, пожалуйста, отведите. Она… боялась чего-то. Это осознание пришло внезапно и ясно. — Пусть Том спустится, скажите Тому. Его имя Томас Броуди, пожалуйста. Я сейчас же пойду вниз. — Вы насмерть замёрзнете, если выйдете в одном платье. У вас и без того холодные руки. Я всё передам господину Броуди, только успокойтесь.       Он легко встряхнул её. Девушка затихла.       Обратно шли молча. Эмили старалась не смотреть, как тяжело она плетётся, но каждый её усталый, шаркающий шаг скреб по сердцу. Это правда Алоис? Может, она испугалась Клода или Себастьяна? Но в душе Эмили была уверена, что Алоис, даже если не целиком, то всё равно повинен в её состоянии, и от этой мысли бежали противные, тошнотворные мурашки. И если Алоис связан с ней самой, то виновата и она. Ей нужно было танцевать этот чертов чардаш и не подпускать Алоиса к кому-то ещё. Как можно было забыть, какой он.       Освещенный путь оказался гораздо короче. Эмили и не заметила, как они подошли к громадной двери бального зала, но обогнули его и зашли с другой стороны, в комнату, видно, как-то с ним соединенную. Это была боковая гостиная. Люди уже собирались за столом, тихонько переговаривались между собой. Когда та самая женщина с тонкими губами подняла взгляд на вошедших, жеманная ее улыбка тотчас сползла. Она тихонько ахнула. Все обернулись.       Девушка в отчаянии обвела глазами присутствующих и, не найдя кого искала, крупно задрожала. — П-прошу прощения, — на выдохе извинилась, ещё раз осмотрела всю гостиную, надеясь, что её кавалер появится по волшебству и заберёт её, но мистера Броуди не было.       А вот Алоис был. Он широко улыбнулся обеим, в особенности своей недавней партнёрше по чардашу, так что бедняжка совсем затряслась и буквально выбежала, оттолкнув дворецкого. Тот кинулся за ней.       Теперь все внимание гостей было сосредоточено на Эмили. Но она только глубоко, по возможности неслышно вздохнула, так же попросила прощения за опоздание и прошла к занятому для нее месту. Запеченную птицу уже разрезали, и высокий хмурый мужчина, предварительно поливая кусочки густо-зеленым соусом из крыжовника — традиционное блюдо под Рождество, — накладывал их в тарелки.       Мало-помалу люди возвращались к оставленным разговорам, понимая, что произошедшее никак не объяснят, а значит, обсудить это как следует не удастся. Разве что догадки строить. Кто-то в дальнем конце стола шептался ещё немного, но Эмили было уже все равно, ну, или почти все равно. Она сняла перчатки, потянулась за салфеткой и…        Взгляд её сам собой поднялся над тарелками, обогнул вазу с белоснежными анемонами и застыл. Напротив был.. Сиэль Фантомхайв.