Things Have Gotten Closer To The Sun

Одежда, в которой Гарри был во время аварии, порвалась и испачкалась кровью, поэтому Лиам принес ему на смену чистые черные джинсы и бежевый джемпер, почему-то пахнущий лавандой. Казалось, что их только достали из сушилки, и Гарри знает, что это такая мелочь, но все же… Приятно, понимаете? От этого тепло на душе. Он уходит в ванную комнату, вздрагивая от холодного воздуха, из-за которого у него появляются мурашки по коже, и старается не особо рассматривать себя в зеркале. Пока он лишь мельком увидел разбитого на осколки человека, в которого превратился. Он отслеживает эти изменения. Не сознательно, но все же. Зеленые глаза потускнели после всего, что они увидели. Бледная кожа теперь молочная и прозрачная под любым ярким светом. Честно говоря, он выглядит больным, измученным, и он признает это. На самом деле он не знает, что кроме этого ему еще остается делать. — Господи, — шепчет он, заметив свои синяки в отражении. Они покрывают его тело, как созвездия, словно сине-фиолетовую кляксу размазали по его груди. Божья метка. Гарри никогда не считал себя религиозным человеком, правда, но лично он считал, что это поэтично, черт возьми, — мысль о том, что нечто столь прекрасное может так сильно ранить. Он не уверен, чувствует ли он из-за этого себя плохо или ощущает облегчение из-за понимания. Моргнув, он отворачивается от своего отражения, и не оглядывается на себя в зеркале, даже когда переодевается и справляет нужду. Он не оборачивается, даже когда моет руки и опускает лицо в раковину, наполненную ледяной водой, чтобы прийти в себя. Разбудить себя. После этого он складывает больничный халат и оставляет его на первой попавшейся тележке около кабинета медсестры, и он не уверен в том, что его никто не узнает на выходе из больницы, но надеется на это. Теперь Гарри ходит так, словно он не хочет быть замеченным. Опуская глаза, надевая капюшон, засунув руки в карманы. Он носит свои сожаления, как зимнее пальто с наглухо застегнутыми пуговицами. И почему-то, почему-то… оно, черт возьми, все еще пропускает холод. *** Они останавливаются на заправке бог знает где, до их конечной точки еще больше двух часов, и все парни зашли вовнутрь, чтобы купить еды в дорогу, в то время как Гарри остается сидеть в машине Лиама, прижавшись лбом к холодному окну. Он решает, что ему стоит позвонить своей маме. Лиам рассказал ей об аварии и уже сообщил, что с ним все в порядке, но Гарри все равно должен позвонить ей. Он ее сын, и осталось девять дней до конца света. Он знает, ему не удастся увидеться с ней, особенно если учесть, что в последний раз они разговаривали… почти два месяца назад. Она рассказывала о том, что хочет съездить в Америку с Робином. “Я хочу увидеть горы,” — сказала она. — “Посмотреть на море.” И Гарри просто нужно услышать ее голос, ладно? Он хочет услышать ее — мягкий, живой и теплый голос, такой, каким он был в его детстве, когда он был маленьким мальчиком, и его маленькая рука все еще оборачивалась вокруг ее пальца, когда он всегда бегал, чтобы не отставать от нее. Вздыхая, он лезет в карман, достает телефон, набирает ее номер и подносит мобильник к уху. Она берет трубку после второго гудка. — Алло? — ее голос такой теплый и родной, заглушается шумом на другом конце, жизнью, частью которой Гарри теперь не является. — Привет, — говорит он, закрывая глаза. — Это я. — Гарри? — спрашивает Энн сбившимся голосом. — Гарри, малыш, это ты? — Да. Да, привет, мама. — О, Гарри, — печально говорит она, но, каким-то образом, он чувствует, что она улыбается. — Я слышала об аварии, милый. У меня чуть инфаркт не случился, но мальчики сказали, что ты в порядке. Знаешь, они закрыли аэропорты, я бы приехала к тебе… — Боже, ты такая мама, ты понимаешь это? — смеется Гарри с закрытыми глазами, сжимая переносицу. И кроме того, он рад, что она не упомянула ничего о том, что видела в новостях, если она вообще что-то видела. — Не беспокойся обо мне, хорошо? Я в порядке. — Правда, Гарри? — нежно спрашивает Энн. — Ты в порядке? — Да, о чем ты говоришь? Конечно, я в порядке, — говорит Гарри, потирая веки. Он глубоко вздыхает, не имея особого желания сейчас говорить о себе. — Знаешь, скоро конец света, мама. — Ох, я слышала об этом, — бормочет она, и Гарри улыбается, чувствуя, что все это ему так знакомо. Вдруг он понимает, как сильно скучает по ней, так сильно, что чувствует это даже в кончиках пальцев. — Наверное, я поеду к океану. Я так и не научилась плавать. Гарри смеется, уголки его губ поднимаются вверх. Он представляет звук моря. — Я бы хотел быть там. — Как и я, милый, — вздыхает Энн, и они молчат в течение минуты, после чего она опять говорит. — Но, кажется, ты должен быть где-то в другом месте, не так ли? Гарри слышит то, о чем она не сказала, и открывает глаза, все еще прижимаясь лбом к холодному стеклу. За окном темнеет небо, превращаясь из бледно-голубого в мрачно-серое, и он может разглядеть парней через окно на фасаде магазина в очереди у кассы. В его животе скручивается узел. — Он меня ненавидит, мам, — говорит Гарри, и его слова кажутся слишком громкими на фоне тишины в машине. Почему-то они отразились эхом. Они давят на него, но кажутся верными. Его голос срывается. — На этот раз, я правда думаю, что он ненавидит меня. — Он бы никогда не смог ненавидеть тебя, Гарри. — утверждает Энн. — Ты же знаешь это. Гарри качает головой, как будто она может его увидеть. — Ты никогда не слышала того, что я сказал ему. — И не хочу. К тому же, мне этого не надо, — повторяет она. — Гарри, я знала о том, как сильно ты любил его с того момента, как ты первый раз сказал его имя. Гарри смеется, но у него в горле стоит ком. — Мама… — Ты вернулся домой и рассказал мне о нем, и ты был таким милым мальчиком, Гарри. В шестнадцать лет у тебя была самая добрая душа из всех, кого я знаю. — Энн нерешительно медлит. — Знаешь, когда ваша популярность взлетела, я так гордилась тобой. И все еще горжусь. Я лишь жалею, что не смогла защитить тебя от всего этого… — Я знаю, мама, — шепчет Гарри. — Знаю. — Но он старался сделать это, — отвечает Энн. — Защитить, понимаешь. Он старался изо всех сил, и наверняка ему было непросто. Гарри снова закрывает глаза, пытаясь успокоиться. Но это бесполезно. Он чувствует, что все вокруг него разрушается, тут же разбиваясь вдребезги. — Боже, я так облажался. — Ты можешь все исправить, Гарри. Просто дай ему понять, что ты чувствуешь. — Не могу, мама. Слишком поздно. Ничего не поделаешь. — Ох, неужели ты не понимаешь, Гарри? Это должно случится, — отвечает Энн, из-за помех в связи ее слова едва слышны. — Ты должен все исправить, Гарри, иначе ты умрешь несчастным мальчиком. Я не хочу, чтобы это случилось с тобой. — Да, — соглашается он, не потрудившись объяснить, что ему двадцать четыре года, он уже не маленький мальчик. Но сейчас больше всего на свете он снова хочет стать маленьким мальчиком, начать все сначала, с чистого листа. Он резко вздыхает, когда помехи становятся все сильнее. — Да, мама? Мама, тебя не слышно. — Что? — ее слова кажутся отдаленными. — Помехи, — вновь пытается объяснить Гарри. — Связь пропадает. — О, — быстро говорит его мама, наконец понимая. — Ох, хорошо, я люблю тебя. Хм, думаю, если у меня не будет возможности поговорить с тобой, прежде… ну, просто знай, что я люблю тебя, Гарри. Я очень сильно люблю тебя, Гарри. Я не могла бы гордиться тобой сильнее, даже если бы попыталась. Я так горжусь тобой. Ты — лучшее, что случилось со мной в этой жизни, ты и Джемма. — Я тоже люблю тебя, — говорит Гарри. И тут его мама начинает плакать, громко рыдать, что напоминает грохот волн по телефону. Такой плач бывает лишь у матерей; так плачут, только когда понимают, что частичка их сердца сейчас не с ними, на другом конце света, слишком далеко, и они не могут до нее дотянуться. Он хотел бы, чтобы она дотянулась до него. Гарри медленно выдыхает, и вдруг у него сбивается дыхание. — Я люблю тебя, мама. Передай всем, что я прощаюсь… — Боже, я помню, когда ты научился ходить, — смеется Энн сквозь слезы, почти в истерике. Помехи становятся все сильнее. — Ты был таким счастливым, ты всегда был так счастлив. Мой малыш… — Я знаю, мама. Знаю. Спасибо тебе за все. После этого Энн начинает плакать еще громче, и Гарри чувствует это глубоко внутри себя, его разрывает от этого ощущения. — Да. Хорошо, Гарри. Я люблю тебя… И в этот момент ее голос прерывается глухими монотонными гудками, в машине повисает пустая тишина, Гарри вздыхает, его всего трясет, он сует свой телефон в карман и откидывается на спинку сиденья. — О боже, — шепчет он, проводя рукой по лицу. — О боже. Гарри говорит себе, что нельзя плакать, и пять минут спустя, когда парни выходят из магазина и подходят к машине, он все еще не заплакал. Он закрывает глаза и притворяется спящим. *** — Скажи мне еще раз, сколько нам осталось ехать? — позже спрашивает Найл, его голос витает как дым с заднего сиденья. За окном светло-розовый закат, заснеженные сосны стоят рядами по обеим сторонам дороги, и Гарри усмехается, в то время как Лиам, сидящий за рулем, раздраженно вздыхает. — Вычти пять минут из моего последнего ответа, Найл, — отвечает Лиам. Зейн улыбается, услышав это, а Найл закатывает глаза, бросая кусочек шоколада в затылок Лиама. — Ну и нахал же ты, черт возьми. Сбавь обороты. Лиам смеется, а мгновение спустя в машине снова повисает тишина, все замолкают. Кажется, что время так медленно тянется, секунды перетекают в минуты, а затем останавливаются, совсем ненадолго, прежде чем все начинается сначала. Гарри не уверен, хочет ли он доехать туда, куда они собрались. Он все еще не понимает, куда они едут, и не уверен, хочет ли он это узнать. Так странно было принять решение столкнуться лицом к лицу со своим прошлым; кажется, что солнце движется прямо на него, словно он кричит: «давай, сожги меня, я заслуживаю этого!» И он заслуживает, независимо от обстоятельств. Дыхание Гарри вырывается белыми клубами пара, и все окна покрылись инеем, за исключением лобового стекла, которое выходит на дорогу, протянувшуюся до самого горизонта, где стоят высокие заснеженные деревья, раскинувшиеся над их головами, бросая тени на их лица. Зейн и Найл укутались под стеганым одеялом на заднем сиденье, и на них попадает слабый солнечный свет, проходящий сквозь окно. Он попадает на пыль в воздухе, сжигая ее. — Лиам, можешь включить радио, пожалуйста? — чуть позже просит Зейн. Лиам исполняет просьбу, и Гарри совершенно не может поверить в то, что Зейн только что сказал “пожалуйста”. Однако он это никак не комментирует и вместо этого прислоняется головой к окну, крепко зажмуривает глаза и слушает. По радио говорит знакомый голос, и Гарри понимает, что это тот же парень, что был в эфире в ночь аварии: Ник. Как всегда развязный и веселый, словно новость, которую он рассказал, не отвлекла Гарри так сильно, что тот попал под машину. Он понимает, что этот парень ни в чем не виноват, правда, но это по-прежнему заставляет его чувствовать себя немного отстраненным, немного потерянным. — Хорошо, и по второй линии до нас дозвонилась Кэти, — говорит Ник, его голос разливается по машине. — Здравствуй, дорогая? Ты на связи? — Да, я здесь, — отвечает робкий женский голос. — Замечательно, превосходно. Я Ник с Радио ГРИМ, и надеюсь, что ты мечтала дозвониться до меня. Что хочешь спросить, милая? — Привет, да. Я бы… В смысле, у меня нет кабельного телевидения или чего-то вроде этого, так что мне просто интересно, что же случится через девять дней? Я так и не поняла. Ник снисходительно смеется. — Ну, приближается конец света, дорогая. — О, да, конечно, но я хотела спросить. Ну, что произойдет? Ты говорил что-то о солнечной вспышке? — Да, так говорят, котенок. Вспышки на солнце случаются все время, но эта… эта будет огромной, — Ник смеется, как будто в этой теме есть что-то забавное, и он очень раздражает Гарри. — Не думаю, что мы можем что-то с этим поделать. Прости, куколка. — Оу, да, хорошо. Спасибо, — медленно говорит Кэти. — Замечательно, превосходно. Ну, хочешь, чтобы мы поставили какую-нибудь песню в эфир, дорогая? Какие-то особенные запросы в честь конца света? — Хм, — начинает Кэти. — Эм, конечно. Что ж, не могли бы вы поставить песню группы One Direction? Атмосфера в машине накалилась, стала тяжелее, и Ник громко рассмеялся по радио, как будто он не может поверить в то, что она только что сказала. — One Direction? Мол, ты говоришь о том бой-бенде, что был пару лет назад? Давно нас не просили поставить их. — Мудак, — бормочет Найл на заднем сиденье. — Да, — оборонительно произносит Кэти. Гарри усмехается, услышав уверенность в ее голосе. — Буду рада любой песне, мне нравятся все. — Хм, ладно, — соглашается Ник, напевая. — Подожди, это тот кудрявый пытался убить себя на днях? С ним всегда что-то происходит, говорю тебе. Как думаешь, ему отказала еще одна подружка? Наверное, не смог смириться с этим. Ник перестает смеяться, и атмосфера в машине резко наполняется гневом, поэтому Лиам выключает радио и говорит: — Мы не должны его слушать. В то время как Зейн бормочет: — Он тот еще ублюдок, Гарри, не обращай внимания. — Все хорошо, — честно говорит Гарри. — Я привык к этому. Но он по-прежнему чувствует себя онемевшим — он не уверен, из-за холода ли или чего-то еще. Гарри не понимает, почему все в мире так ошибаются на его счет, и несмотря на это, он даже не может себе позволить жаловаться на это, не так ли? В конце концов, он ведь хотел этого: яркого света прожекторов, музыки и полных концертных залов. Он хотел быть певцом, кумиром. Тем, на кого можно равняться. Он хотел всего этого, а в итоге остался ни с чем. Он не был готов к славе. Теперь он это понимает, как и тот факт, что не является таким человеком, который может быть готовым к этому, знает, что такие люди, как он, никогда не могут привыкнуть к взглядам незнакомцев, ехидным оскорблениям, таящимся в глубине сознания. Словно однажды утром он проснулся и уже не был Гарри Стайлсом — он был “Гарри Стайлсом”, тем парнем из бой-бенда, тем, что с татуировками, женщинами и ненасытной жаждой секса. Для него это является самым странным фактом, потому как он считал, что очевиднее него уже просто нельзя быть. У него же все время были сердечки в глазах и любовь в голосе, она же прямо излучала себя отовсюду, и да, конечно, это замечали некоторые фанаты. Это было рискованно, но опять же, Гарри никогда ничего не подтверждал, поэтому он бы предпочел, чтобы они продолжали верить в свои домыслы, чем верили в то, что писали, говорили и сообщали в прессе. Лиам сжимает колено Гарри, и тот, моргнув, бросает взгляд сторону Лиама, который смотрит на дорогу и говорит: — Мы знаем, что это неправда, пойми же. — Я знаю, — без тени сомнения соглашается Гарри. Все они замолкают и продолжают ехать в тишине. Когда деревья начинают редеть, небо темнеет, и мир погружается в туман и изморозь. Найл и Зейн уснули на заднем сиденье, а Гарри прижимает руки ко рту, согревая их своим дыханием. У Лиама определенно проблемы с обогревателем. — Кстати, куда мы едем? — спрашивает Гарри, оглядываясь по сторонам. Места выглядят незнакомыми, но в то же время узнаются. Все эти вереницы деревьев и магазинчиков, и Гарри испытывает чувство ностальгии, которое даже не может объяснить. — К нему домой, — отвечает Лиам, не отрывая взгляда от дороги. Гарри поднимает бровь. — Да? И где же он? Лиам мгновение ничего не говорит, и Гарри смотрит, как тот убирает руку с руля и проводит ей по лицу. — Эм, — произносит он, рассеянно указывая направление той же рукой, — В Лидсе, насколько я знаю? — Лидс, — повторяет Гарри, и для него это как удар. Черт побери. — Да, — кивает Лиам. Нахмурившись, он смотрит на Гарри, после чего снова возвращает внимание на дорогу. — Прости, я знаю, что должен был сказать тебе… — Нет, — качает головой Гарри, чувствуя легкое головокружение. — Нет, все хорошо. Э-э… С каких пор он… Так вот мы где сейчас? Я не видел указателя. Лиам качает головой, тени играют у него на лице, в то время как машина сворачивает вслед за изгибом дороги. — Эм, нет. Нам до него еще минут двадцать, я думаю. Гарри кивает, и ему кажется, что его сейчас вырвет. Открыв окно, он высовывает голову наружу и закрывает глаза навстречу холодному зимнему воздуху, наполняющему машину, от которого по телу Гарри пробегает слабая дрожь. У него крутит живот, поэтому он дышит морозным воздухом, жадно глотая его, и пытается успокоиться. Лидс. Он теперь живет в Лидсе. Он живет в Лидсе, а Гарри и не знал. Господи. Кажется, только вчера они приезжали сюда вместе на фестиваль: он помнит яркий свет прожекторов и туманное ощущение лета в воздухе, музыка была такой громкой, что пробирала до костей. И он помнит палатку, их близость, ощущение того, что сердце бьется где-то в горле, как они становились все ближе и ближе, запутавшиеся в волосах руки, покрасневшие торсы, прижатые друг к другу, пылкие поцелуи под покровом ночи. С тех пор прошло почти семь лет. Приближается конец света, и лето больше никогда не наступит. О Боже. Гарри пытается успокоить свое дыхание, но не может, у него просто не получается, поэтому он держит голову за окном, от ветра кудри лезут к нему в лицо. Ветер громко шумит в ушах, и он пытается раствориться в этом звуке, подумать о чем-то другом, отвлечься от своих недавних мыслей, но все бесполезно. — Ты говорил ему, что я приеду? — кричит он сквозь гул. — Еще нет, — выкрикивает в ответ Лиам. — А думаешь, должен? Гарри не отвечает, просто закрывает глаза и дышит. В последний раз они разговаривали два года назад, когда Гарри был пьян и зол и держал в руках телефон. Он не помнит, что именно тогда сказал, но помнит крики, шум и вылетевшие слова, что вонзались глубже пули. Однако вблизи они видели друг друга в последний раз пять лет назад, в день, когда они объявили о распаде группы. Гарри старается особо не задумываться об этом дне. Там было много камер и напыщенных речей, все прошло по ранее написанному сценарию. Фанаты сходили с ума, и Гарри чувствовал себя таким виноватым, но ему казалось, что он делает правильный выбор. Хотя оглядываясь в прошлое, он думает, что, возможно, совершил совсем не правильный выбор. — Ладно, парни. Мы на месте, — говорит Лиам, когда небо становится темно-синим, поворачивая на незнакомую дорогу. Шум двигателя стихает, в то время как он достает ключи из замка зажигания и кладет их в задний карман, дыхание вырывается изо рта маленькими белыми облачками, и он трет руки друг об друга, чтобы согреться. Посмотрев на Гарри, он поднимает бровь. — Как мы себя чувствуем? — Так, словно конец света может настать прямо сейчас, и я буду в порядке, — отвечает Гарри, игнорируя скрутившийся в животе узел каждый раз, когда он открывает рот. Он выглядывает из окна и видит Тюдоровский дом, что находится на расстоянии, покрытой слякотью дороги. В конце длинной дороги, ничем не окруженный, кроме заснеженных деревьев и листьев плюща, опутавших окна, по-прежнему зеленых посреди зимы. Еще там стоит красный почтовый ящик. Прекрасный дом. Гарри вздыхает, медленно качая головой. — Я не смогу это сделать, Ли. Я не могу… — Назад мы не поедем, если ты это хотел сказать, — отвечает Лиам. — Хочешь, чтобы мы пошли первыми, Гарри? — спрашивает Зейн. — Может, так будет лучше, — добавляет Найл, положив голову Зейну на плечо. — Мы могли бы разведать обстановку, чтобы ты знал, как обстоят дела. — Нет, — Гарри качает головой, потому что эта идея звучит так же плохо, как и все остальные. — Нет, просто дайте мне секунду. Двенадцать минут спустя он наконец выходит из машины, снег хрустит у него под ногами, в то время как он медленно бредет по тропинке. Высокие сосны растут рядами с обеих сторон, а он все идет, просто заставляет себя идти, и автомобиль Лиама уменьшается вдалеке. Он ни разу не был в доме Луи и даже не осознавал, как далеко тот стоит в лесу, до тех пор, пока не попытался дойти до него, и теперь эта дорожка кажется бесконечной. Ночь черная как смоль, полная луна проливает достаточно света для того, чтобы видеть по сторонам, и когда Гарри добирается до нижней ступеньки крыльца, он останавливается, думая, что все еще может повернуть назад. Он размышляет над этим, но вдруг внутри дома включается свет, и Гарри замирает на месте, когда распахивается входная дверь, нижняя часть которой скребет по заснеженному крыльцу. Теплый оранжевый свет проливается наружу, а после Гарри видит, как кто-то выходит из дома. Лицо человека размыто в ночи, но Гарри, почему-то, все равно четко видит его: голубые глаза светятся, как прожекторы, рассекая снег и холод, и Гарри даже не может в это поверить. Его сердце застревает в горле, и ему кажется, что он сейчас упадет, потому что Гарри узнает этого человека везде, он знает плавные линии его тела, как собственное имя. — Лиам? — спрашивает человек с улыбкой в голосе и выходит немного вперед, упираясь плечом в открытую дверь. — Ли, это ты, приятель? Мне показалось, я видел твою подъезжающую машину… Гарри делает еще один шаг в сторону дома, подталкиваемый чем-то абсолютно неконтролируемым; свет из дома скользит по его лицу, освещая его, фокусируя на нем внимание. У Луи так быстро исчезает улыбка с лица, что Гарри задумывается, а была ли она там вообще. Луи уставился на него, а Гарри не может и пошевелиться. Он чувствует себя полнейшим идиотом, объявившимся у дома Луи, в то время как конец света наступит через девять дней, но что еще он мог сделать? — Гарри, — наконец говорит Луи, и его голос безжизненный, холодный. Гарри даже не может ничего сказать в ответ. Луи только что сказал его имя в первый раз за два года, и это сделало с ним что-то необъяснимое, правда. Он смотрит на Луи с застрявшим сердцем в горле, и тот выглядит точно так же, каким он его помнит, но в то же время немного по-другому — старше, наверное. Он вышел в домашней одежде: черной кофте с длинными рукавами и спортивных штанах, а тени, падавшие на него, делали черты его лица мягче. — Ладно, пожалуй я закрою дверь, — говорит Луи. Спотыкаясь, Гарри подходит к нему ближе, неожиданно начиная оправдываться. — Нет, просто подожди… Луи подчиняется, и теперь Гарри может разглядеть его под ярким светом, с щеками, покрасневшими от холода. Возле двери есть терраса, засыпанная снегом, и Гарри хочет столько всего сказать, но почему-то не может заставить себя произнести ни единого слова. Не сейчас, когда он ходит по лезвию ножа. — Скоро конец света, Луи, — говорит он вместо этого. Сначала Луи не отвечает. Он лишь скрещивает руки на груди и, вздохнув, прислоняется к открытой двери. — Да. Осталось девять дней, я прав? — Да, — отвечает Гарри, ковыряясь носком сапога в подмерзшей слякоти. И мир замолкает, падает снег, как пепел с чернильно-синего неба, и Гарри кажется, что ему нужно что-то сказать, что угодно, рассказать, как сильно он жалеет о случившемся. Но момент кажется напряженным, натянутым, и все-таки он решается. — Луи… — Эй, Томмо! — кто-то кричит, прерывая разговор, от чего Гарри оборачивается и видит приближающегося к ним Найла, глубоко засунувшего руки в карманы своей парки. — Давно не виделись, приятель. Как поживаешь? И Гарри тут же замечает, что Луи вдруг начинает светиться, и его губы расплываются в улыбке, какой раньше он улыбался только Гарри. И это больно. — Заткнись, Найл. Мы виделись на днях. Нет, Гарри не упустил этого. И от увиденного у него появляется странное чувство, когда он вспоминает о том, что в ночь аварии сказала женщина по радио, прямо перед тем, как он потерял контроль. Сожалеете ли вы о чем-либо? Сделали бы вы что-нибудь по-другому? — Парни вернулись к машине. Они скоро подойдут, — говорит Найл, когда Гарри снова начинает вслушиваться. — Парни? — повторяет Луи и поднимается на носочки, всматриваясь вдаль. Гарри следует за его взглядом, поворачивается и замечает, что автомобиль Лиама все еще виден сквозь щели в заснеженных деревьях. Издалека слышится шум открывающейся дверцы, потом она с хлопком закрывается, и до них доносятся слабые звуки разговора, когда Луи говорит: — Так вы все вместе приехали? — Да, дружище, — Найл поднимается по ступенькам, снег хрустит под его сапогами, и как только он доходит до Луи, сразу же хлопает его по плечу. — Воссоединение в честь конца света и все такое. Я так понял, это было идеей Гарри. Гарри качает головой, желая, чтобы Найл наконец-то заткнулся. — Это не…. — Можете зайти, — вдруг говорит Луи, и его улыбка дрогнула. Он смотрит на Найла, не бросив ни единого взгляда на Гарри. — На улице жутко холодно, да? — Прохладно, — соглашается Найл, широко улыбаясь, несмотря на то, что у него стучат зубы. Гарри смотрит, как Луи отходит от двери и возвращается в дом, Найл следует за ним. И тут Гарри остается стоять перед ступеньками на небольшом кусочке земли абсолютно один — Зейн и Лиам все еще кажутся темными пятнышками на фоне приглушенной белизны деревьев вдалеке — и ему лишь хочется лечь в снег и не просыпаться до тех пор, пока его всего не поглотит солнце. Он не знал, чего ожидать от Луи, но он даже не предполагал такого — почти вежливую усталость, словно Луи сыт по горло и не хочет разбираться со всем этим, потому что Гарри не заслуживает этого, или потому что Гарри ничего не заслуживает. Особенно сейчас, когда приближается конец света. Может быть, Лу считает Гарри ошибкой молодости, которую совершил, не зная ничего лучше. И от этой мысли больнее всего. И Гарри даже не хочет знать, откуда у него такие мысли, правда. Они просто кружатся у него в голове, тьма затмевает неведение, истина теряется, и он изо всех сил старается не задумываться о том, как теперь выглядит Луи, и как на него это влияет. И да, хорошо, наверное, он не должен дуться на улице в такой мороз, как будто в том, что с ними произошло виноват Луи, но он просто продолжает вспоминать, что раньше они были так близки, и Гарри мог рассказать ему все, что угодно, так близки, что вполне могли бы быть одним целым. Но за пять лет много воды утекло, верно? Жизнь продолжается, вот что теперь понимает Гарри. Она просто продолжается. Как буря: она не остановилась, когда он хотел этого, но сейчас она прекращается, когда ему так сильно нужен дождь. Гарри фыркает от смеха, проводя рукой по лицу. — Господи. — Ты заходишь? — вдруг спрашивает Лиам, снег хрустит под его сапогами, когда он подходит к крыльцу. Зейн стоит рядом с ним, и под рассеянным светом из дома стало видно, что их лица раскраснелись, и их ресницы засыпали снежинки, словно пыль. — Да, — через мгновение говорит Гарри. — Уже иду. Так он и заходит. *** В доме тепло. Это первое, что замечает Гарри заходя вовнутрь, снимает ботинки на коврике и осматривает круглое фойе, стены которого наполовину обиты панелями из темного дерева, и другая половина отделана плоским камнем. К тому же, ему кажется естественным то, что единственным теплым местом посреди зимы является дом Луи с высокими потолками, стеклянными и деревянными балками со слабо-светящей люстрой, отбрасывающей бледные тени на темные деревянные стены. Дальше стоит лестница, ведущая наверх, и два дверных проема, один из который ведет на кухню, а второй — в комнату с выключенным светом, поэтому разглядеть ничего не удается. — Луи, говорю тебе, дружище… — начинает Найл с улыбкой, снимая свою парку и вешая ее на вешалку, стоящую у двери. — Да у тебя здесь целый горнолыжный курорт, черт возьми. Луи закатывает глаза, но Гарри видит, что он доволен. — Так говоришь, как будто никогда здесь не был. И тут Гарри замечает, что Лиам и Зейн сняли свои куртки, небрежно кинули их на вешалку вместе с шарфами и варежками, и понимает, что он — единственный из них, кто никогда до этого не был здесь. Гарри не снимает свою куртку, засунув руки глубоко в карманы. — Полагаю, вы все немного проголодались, да? — спрашивает Луи, осматривая компанию, взгляд его голубых глаз останавливается на Гарри, но лишь на мгновение, после чего он вновь отворачивается. — Хм. Могу что-нибудь заказать? — Лично я считаю, было бы здорово, — отвечает Лиам, все еще умудряясь говорить так, словно он смотрит на каждого в комнате для подтверждения, подняв густые брови. Зейн ухмыляется, а затем кивает в сторону Луи. — Да, приятель. Спасибо. — Можешь на меня рассчитывать, — вымученно говорит Найл, снимая ботинки. — Ох, а может мы еще попьем горячего какао? Я сам сварю. Луи улыбается, проводя рукой по волосам. — Конечно, Найл. Телевизор в соседней комнате, так что, парни, если хотите, можете подождать там, пока я звоню в… Гарри откашливается, перебивая Луи, и моргает от ощущения того, что все вокруг него движется. Он паникует, сам не зная почему, но неожиданно ему становится тесно в куртке, и он просто чувствует необходимость удрать отсюда, только на этот вечер. — Вообще-то, я не очень хорошо себя чувствую, — говорит он, глядя на Луи. — Поэтому, можно я просто… Я бы хотел прилечь, если ты не против? Он считает, что это неуместно — просить прилечь в доме, который не принадлежит ему, и Гарри даже не уверен, что он желанный гость, но он чувствует себя еще более неловко стоя рядом с человеком, которого раньше знал так же хорошо, как собственный голос, человеком, которого он теперь так не знает. Луи молча смотрит на Гарри, его голубые глаза пусты так же, как витражное стекло, и Гарри не может понять, что ему пытается сказать Луи. Когда-то он понимал его сразу, но то время уже ушло, поэтому между ними висит тишина, заполняя пустоту. И тут Луи вздыхает — он лишь вздыхает, но Гарри ощущает это у себя внутри. — Да. Да, конечно. Почему я должен быть против? — быстро говорит Луи, указывая на деревянную лестницу за спиной. Его голос отчужденный, едва слышимый. — В конце коридора есть свободная комната, так что можешь там отдохнуть. Одеяло лежит в шкафу, если нужно. — Спасибо, — отвечает Гарри, не зная, что еще можно сказать. — Уверен, что не хочешь чего-нибудь поесть, приятель? — медленно спрашивает Зейн, глядя на него с вопросом в глазах — далеко не тем, что он только что спросил. Гарри качает головой, не встречаясь с ним взглядом. — Честно говоря, я не особо голоден. Увидимся утром. Зейн кивает, и Гарри проходит мимо него и Лиама, направляясь к лестнице, ведущей наверх. Идет рядом с Луи, который ничего не говорит, просто неловко отходит в сторону, пропуская его — и он еще раз понимает, что через девять дней наступит конец света, и снова осознает, что совершил огромную ошибку. В комнате наверху темно, лишь лунный свет проникает сквозь открытые жалюзи, висящие на окне, и наполняет комнату светло-серебряным светом. Гарри слишком устал, чтобы обращать внимание на что-то другое, ему лишь хватает сил на то, чтобы снять куртку и забраться в пустую постель, закрывая глаза от звука собственного дыхания и завывающей метели с улицы. Он не влюблен, считает Гарри. Этого быть не может. Он не соврал Лиаму, когда говорил это, просто встреча с Луи все испортила, да? Ему потребовалось лишь увидеть его. Просто вспомнить. И Гарри вспоминает все. Он помнит любовь и тепло, которую ему раньше дарил Луи, лишь ему. Его мама и Лиам были правы. Даже когда Гарри было шестнадцать лет, и его ноги были слишком большими относительно тела, Луи любил его, он безусловно любил его, целуя внутреннюю сторону его бедра, словно прекраснее него нет ничего на этом свете. — Что ты делаешь? — со смехом спросил Гарри однажды, много лет назад, раскинувшись на кровати в отеле с Луи, который целовал каждый кусочек его груди крошечными поцелуями, что казались гораздо больше. У них был тур, его пальцы запутались в волосах Луи, никуда не двигаясь. — Мне щекотно, Лу. Луи засмеялся, услышав это, опаляя теплым дыханием живот Гарри. Гарри любил веселить его. Он всегда становился счастливым от этого, учитывая, что обычно все происходило наоборот. — Заткнись, — пробормотал Луи, целуя тазовую кость Гарри. А на следующий день там появился синяк. — Я пытаюсь быть романтиком. Гарри переворачивается, прогоняя воспоминания прочь, утыкается лицом в подушку и крепко обхватывает ее руками, как будто он жить без нее не может. Он говорит себе: “Не плачь”, и у него получается. Ему снятся голубые глаза и солнце, которое подожгло все вокруг.