Things Have Gotten Closer To The Sun

Когда Гарри просыпается, он не может понять, где находится. Лишь на мгновение, но все же. Честно говоря, он сбит с толку, думает, что, может быть, все еще спит, что ему, возможно, по-прежнему шестнадцать — но затем он рассматривает комнату, слабый утренний свет пробивается сквозь окно, подсвечивая пыль в воздухе, и Гарри вспоминает, где он находится. Еще он вспоминает, что приближается конец света, что скоро все исчезнет, и что у него давным-давно не было счастливого года. Потирая глаза, Гарри не сводит взгляда с отштукатуренного белого потолка, рассматривает бледные линии света, которые тянутся по нему. Откуда-то снизу раздается шум, но Гарри продолжает лежать, пытаясь вспомнить цель всего этого. Утром комната выглядит по-другому. Почему-то теплее. Стены отделаны деревянными панелями, напротив кровати находится окно с широко распахнутыми шторами, пропускающими свет. На улице все побелело от снега. Вдали виднеются покрывшиеся инеем сосны, и Гарри, кажется, удается разглядеть небольшое светло-голубое озеро, замерзшее от холода. Он медленно садится, с его груди сползает простынь, и он, зевая, проводит рукой по лицу. — Доброе утро, — говорит кто-то. Гарри поворачивает голову и видит Зейна, вставшего в дверном проеме, скрестив руки на груди и прислонившись к косяку. Его волосы растрепаны ото сна, и он с ухмылкой смотрит на Гарри. — Ужасно выглядишь, приятель. Гарри просто смеется. — Спасибо. Зейн пару секунд молчит, его улыбка исчезает. — Так тебе хорошо спалось? — Как младенцу, — сонно отвечает Гарри, откидывая простынь, и садится на краю кровати, замерзая в одних боксерах. Зейн кивает, но ничего не говорит в ответ. Он все так же стоит в дверях напротив Гарри, и в его глазах читается вопрос. Он горит в них, но Гарри не может понять его, потому что для него этот вопрос слишком размытый. И тишина совсем не кажется странной или что-то вроде того, лишь… ну, Гарри видит, что Зейн хочет что-то сказать. Он просто не уверен, хочет ли он это слышать. — Ты рано лег вчера, — наконец говорит Зейн, и это не совсем вопрос, за исключением того, что это он и есть. Гарри улыбается. — Я в порядке, Зейн. Зейн морщится, услышав это, и облизывает губы, словно не может выразить словами то, что хочет сказать. Он одет во все черное, низ его спортивных штанов собран в носки, и он выглядит по-домашнему уютно. — Нет, это не так. Я имею в виду твои отношения с Луи. На секунду Гарри притворяется задумчивым, но он совсем не думает об этом. — И почему я должен иметь что-то против Луи? С нижнего этажа раздается шум, звон тарелок и столового серебра, и Зейн еще секунду не сводит взгляда с Гарри, после чего он заходит в комнату и закрывает за собой дверь. И когда он снова говорит, его голос тягучий, как мед. Он осторожный. — Ты же знаешь, что у нас осталось всего восемь дней. Гарри кивает. — Я слышал, да. — Да, — повторяет Зейн, а после добавляет. — Послушай, приятель. Я знаю, что вообще-то ни разу, ну… не давал тебе совета и прочее, поэтому я не стану ожидать, что ты послушаешь меня, но… — Зейн, — прерывает его Гарри, проводя рукой по волосам, — пожалуйста. — Ладно, — медленно вздыхает Зейн, поднимая руки в защиту. — Но ты должен об этом подумать. И под “этим” я имею в виду очень серьезно подумать. — По правде говоря, я так не считаю, — со смешком отвечает Гарри, вставая с кровати и поднимая свою сумку с пола. Он бросает ее на незаправленную кровать с глухим стуком и раскрывает ее, повернувшись спиной к Зейну. — Думаю, это ужасная идея. Зейн молчит, в то время как Гарри копается в своих вещах, достает белую кофту с длинным рукавом и натягивает ее через голову, а после надевает пару серых кальсонов. Гарри решает, что сходит в душ потом и садится на краешек кровати. Зейн так ничего и не сказал. — Так значит, парни уже встали? — спрашивает Гарри. — Они внизу готовят завтрак. Хотя Найл все еще спит, — произносит Зейн, медленно приближаясь к кровати. Гарри кажется, что он похож на человека, приближающегося к испуганному оленю. Свет, проходящий сквозь окно, освещает половину лица Зейна, и в первый раз Гарри замечает, как сильно тот повзрослел. Стал старше, погрустнел, почти неуловимо, но Зейн изменился. И несмотря на это, он все еще рядом с ним, по-прежнему не сдается, и больше этого Гарри не может дать ничего. — Прости, — вдруг выдыхает Гарри, в тот момент, когда Зейн садится рядом с ним на кровать. Матрас скрипит, чуть прогибаясь под его весом. — За что? — спрашивает Зейн, приобнимая Гарри за плечи. Теплое и знакомое ощущение возвращает Гарри в тот день, который, кажется, был в другой жизни — день, когда они выбыли с Икс-Фактора, в глазах плескалась грусть, когда они стояли под ослепляющими камерами. Гарри помнит, как он пытался не заплакать. Их постоянно снимали камеры, и всюду были люди. Разве не это всегда было проблемой? — За то, что я сделал, — бормочет Гарри, и его голос дрожит от эмоций. Кажется, что слова проскользнули между ними как вода, заполняя пустое пространство. Когда Зейн ему не отвечает, Гарри начинает тереть свои глаза. — Серьезно, посмотри на нас, Зейн. Просто посмотри. Раньше мы были лучшими друзьями, все пятеро, а теперь… Господи, я даже не знаю, кто мы теперь друг другу. — Мы лучшие друзья, — говорит Зейн. — Это же очевидно. Гарри качает головой в ответ, улыбаясь, но совсем не радостно. — Нет, это не так. Ты же знаешь. — Но почему этого не может быть? — спрашивает Зейн почти расстроенно, поднимая ноги на кровать. Он сидит скрестив ноги, тяжелым взглядом впивается в лицо Гарри. — Послушай, приятель. Я знаю только то, что приближается конец света… — Да, ты мне говорил, — бурчит Гарри, уставившись на свои ноги. Их бледно-серый цвет выделяется на фоне темно-серого ковра. Светлый против темного. Поглощенный свет. Гарри задается вопросом, что это значит. — Нет, просто послушай, — стонет Зейн, хлопая ладонью по лицу. — Просто… Я знаю лишь то, что приближается конец света. И мы все не были в одном месте бог знает сколько времени, но сейчас наступает конец света, и мы здесь. Вместе. Гарри не понимает. — И что же это значит? — А это значит, что мы лучшие друзья, — отвечает Зейн. И тогда Гарри понимает, потому что это действительно просто. Зейн ничего не поясняет, он не записывает это ручкой — это лишь его слова, рассуждения, и Гарри находит в этом что-то утешительное, поэтому он берет слова из воздуха и прячет в карман, защищая их от опасности. — Спасибо, — говорит он, переводя взгляд на Зейна. Зейн смеется, и контуры его тела размываются утренним светом, слабо и неторопливо проникающим сквозь окна. Его глаза похожи на жидкое золото. — Иди сюда, — говорит Зейн и притягивает Гарри к себе, его мягкие губы прислоняются к виску Гарри. Слова приглушены, но Гарри их слышит. — Ты должен перестать винить себя, хорошо? Слова произнесены тихо, но они невероятно громко раздаются в его ушах. Гарри кивает, чувствуя, как в его горле снова что-то застряло. — Я постараюсь. — Хорошо, — говорит Зейн. — Ладно. Он еще раз быстро и сдержанно целует висок Гарри, а затем встает и направляется к двери, снова отрывает ее и оборачивается, чтобы посмотреть на Гарри. — Идем, приятель. Ты голоден? *** На кухне никого нет. Первым делом Гарри замечает это, заходя вслед за Зейном, под их носками поскрипывают темные половицы, и он изо всех сил пытается не задумываться об этом, но на кухне никого нет. Даже несмотря на это, он остается стоять возле двери, в то время как Зейн проходит дальше, контур его тела освещает мягкий солнечный свет, проникающий сквозь раздвижные двери. Все стекло замерзло, но Гарри тем не менее может разглядеть заснеженный балкон, белоснежный двор и небо молочного цвета — тусклое небо, затмевающее все вокруг. Вся кухня, с другой стороны, оформлена в теплых тонах. Стены облицованы плоской каменной плиткой, на барной стойке посреди комнаты в стеклянной миске лежат лимоны и лаймы — яркое пятно на фоне всей этой ничтожности. Она совсем не похожа на ту кухню, которую хотел бы иметь Луи. Когда они жили в одной квартире, Луи заставил Гарри перекрасить всю стену в красный. Довольно грустно думать об этом, но Гарри не останавливается. Он думает о тех ночах, что они провели вместе, прижимаясь к этой стене… Он думает о них до тех пор, пока сам не заставляет себя остановиться. На этой кухне Луи на потолке находятся деревянные балки. С них свисают пять светильников, и все они выключены. Гарри задумывается и ему удается разглядеть во всем этом непреднамеренную иронию. — Довольно дерьмово, да? — спрашивает он через мгновение, проходя на кухню. — То, что близится конец света. Зейн пожимает плечами, тихонько смеясь. — Да, думаю, ты прав, — говорит он, обходя стойку, и движется в другой конец комнаты. Открыв шкаф, он протягивает руку и достает чашку, глядя через плечо на Гарри. — Кофе? — Чаю, спасибо, — говорит Гарри. Зейн кружится по комнате, пытаясь наполнить чайник, а Гарри медленно подходит к раздвижной двери и не останавливается до тех пор, пока не упирается лбом в ледяное стекло, дыханием вырисовывая белые узоры на каждом выдохе. Он стирает морозный узор, и ему все еще приходится щуриться от солнца, даже несмотря на то, что его свет слабый и тусклый, ослабленный из-за зимы. Удивительно, как что-то столь далекое все еще может достичь тебя, и, кроме того, еще и сжечь тебя. Ненадолго засмотревшись на его размытые очертания, Гарри вновь задумывается над тем, что все это бред. Он протягивает руку и прикасается к стеклу, солнце кажется таким маленьким с того места, где он стоит, но ничего не исчезает. Вот он. Прямо здесь. Конец света. Он уже на носу, и Гарри не может ничего с этим поделать. Так что, да, как он сказал раньше — все дерьмово. Он вздыхает, а его глаза начинают бегать по заснеженному двору. На балконе стоит патио, покрытый слоем снега, а под балконом расстилается двор, тянущийся до самого леса, где стоят высокие сосны, засыпанные снегом. И вдруг из ниоткуда взгляд Гарри улавливает какое-то движение, и у него сбивается дыхание, когда он замечает снизу две фигуры, толкающие друг друга в снег, их головы закинуты назад от смеха, который Гарри не может услышать. Лиам одет в белое, почти сливаясь с зимним пейзажем при движении. Но Луи… Куртка Луи ярко-красного цвета, и Гарри не может отвести взгляд. Не из-за красного, а из-за Луи. Он — пламя на фоне унылой снежной пыли, дико кружась и выглядя, как птица в огне, словно предначертание. Вот он, думает Гарри. Прямо здесь. Конец света. И он ничего не может с этим поделать. — Черт побери, — шепчет он, стискивая замерзшие пальцы на стекле. Он здесь, а Луи там. И что же? Неужели все так и будет? Гарри не отрывает взгляда, он просто засматривается на мгновение — и вдруг момент прерывается и исчезает насовсем, потому что Луи уже не кружится — он смотрит прямо на то место, где за стеклянными дверями стоит Гарри, но его голубых глаз не видно издалека. Гарри замирает на месте, но его сердце начинает биться быстрее. Неужели Луи видит его? Может ли он разглядеть Гарри за замерзшим стеклом? Медленно выдыхая, Гарри отрывает одну руку от окна, а затем делает что-то похожее на махание, но у него не совсем получается, а Луи все еще смотрит, подняв голову вверх, сияя красной курткой, словно маяк. Сожалеете ли вы о чем-либо? Сделали бы вы что-нибудь по-другому? — Черт побери, — снова говорит Гарри, потому что он скучает по нему. Неожиданно он остро чувствует, как сильно они отдалились друг от друга, и это тяжело, трудно, потому что приближается конец света, и от того, что он уже скучал — они расстались пять лет назад, и каждый день с тех пор, снова, и снова, и снова, он жалеет об этом. Гарри стал мастером повторений. Луи смотрит на него еще мгновение, а затем отворачивается, все еще ярко выделяясь на фоне белоснежных просторов. Лиам делает снежного ангела, и Гарри видит, что Луи ложится рядом с ним, повернув голову, смотря в сторону Лиама. — Пей, приятель, — говорит Зейн, неожиданно вставший рядом с Гарри. Он передает ему чашку горячего чая, и Гарри забирает ее, а после оглядывается и замечает то, какими темными глазами Зейн смотрит на двух мужчин вдалеке, рисующих фигуры в снегу. Какое-то время они оба молчат, наблюдая, и с нижнего этажа Гарри слышит звук душа. — Я люблю его, — небрежно говорит Зейн, прерывая молчание. Гарри хмурится и делает небольшой глоток чая, чуть поморщившись от его сладкого вкуса. — Кого? Зейн закатывает глаза. — Лиама, придурок. Гарри смеется. — Я тоже люблю его. На мгновение ему кажется, что Зейн хочет еще что-то добавить, но потом он вздыхает, и звук приглушенно отражается вокруг ободка кружки. — Мне надо в душ. Еще увидимся. — До встречи, — Гарри улыбается, наблюдая за Зейном, идущим обратно на кухню, его шаги эхом раздаются по дому, в то время как он поднимается наверх. Еще секунду Гарри спокойно стоит на месте, а после обратно поворачивается к стеклянной двери, и у него сжимается желудок, когда он видит пустой двор. Лишь участок земли с деревьями и снегом, и тусклое солнце сияет, словно в напоминание. Гарри вздыхает, прижимаясь к холодному стеклу с глухим стуком, хватаясь пальцами за место, где раньше стоял Луи. *** — У нас осталось восемь дней, Билл. Как же реагируют люди по всему миру? Женщина на экране телевизора довольно привлекательная для своего возраста и совершенно утомленная, ярко-розовые губы растянуты в улыбке. Она натянутая, неискренняя. На ее веках тени голубого цвета, и в тот момент, когда камера фокусируется на ней, Гарри замечает размазанный след помады на ее зубах, резко выделяющийся на фоне их белизны. Он представляет, как у нее могли дрожать ее руки, когда она до этого делала себе макияж, готовясь к небрежному разговору о конце света. Гарри становится интересно, кто она, и любит ли она кого-нибудь. Изображение на экране меняется на пожилого человека, худого, с полной головой седых волос. — Ну, Шерон, — Билл смеется спустя мгновение, проводя пальцем по наушнику. — Думаю, можно с уверенностью сказать, что мир, безусловно, в панике. После объявления о вспышке, уровень преступности резко возрос, и увеличилось количество совершенных самоубийств. — Господи, — стонет Найл рядом с Гарри, его локоть лежит на подлокотнике дивана. — Это так удручает. — Я согласен, — говорит Лиам, его голос раздается с другого конца комнаты. Он сидит на большом диване перед Луи, его бледное лицо освещается светом телевизора. Зейн сидит на полу перед ними, головой упираясь в колено Лиама. — Неужели? — спрашивает Шерон Билла на экране, притворяясь удивленной. — Безусловно, Шерон. Тысячи семей по всему миру заняты строительством подземных убежищ, которые, как они надеются, помогут им переждать высокую температуру. Мы поговорим с одной из таких семей сразу после небольшой паузы, — говорит Билл, и шоу прерывается на рекламу. — Не смотрите это, — фыркает Найл, направив пульт на телевизор, выключая его. Экран потухает, и комната погружается в полумрак. Дневной солнечный свет проникает сквозь занавески, сжигая пыль. — Я никогда не понимал таких людей, — говорит Зейн в тишине, наклонив голову вверх, так что он почти смотрит на Лиама, но не совсем. — Ну, тех людей, которые строят убежища и все такое. Когда приходит конец, просто нужно позволить ему наступить, понимаете? — Я не знаю, — говорит Лиам. — Думаю, иметь надежду не так уж и плохо. — Да, но не в тех случаях, когда это бесполезно, — высказывает свое мнение Найл, положив ноги на диван. — Не думаю, что кто-то выживет после этого, дружище. — Так значит, ты бы построил убежище? — спрашивает Зейн Лиама, нахмурив брови. Лиам пожимает плечами. — Не понимаю, почему нет. Хотя только если вы бы пошли со мной, парни. Нет смысла выживать в одиночку. — Оу, как мило, Ли, — Луи улыбается, и его профиль подсвечивается серебристым светом. Луи был достаточно тихим весь день. На мгновение Гарри засматривается на его лицо, зеленые глаза опускаются на ямочку губ Луи, небольшую выпуклость его адамова яблока, вверх и вниз, вверх и вниз, а затем все заново. — Мы бы в итоге умерли от голода, — спорит Найл. — А еще от радиации, — добавляет Зейн. — У нас бы выросли лишние ноги и прочее, я слышал, такое может произойти. Лиам пытается выглядеть обиженным, но у в итоге он чуть ли не улыбается. — Это не ядерный взрыв, Зейн. Не будет никакого излучения. — Да, ты же столько солнечных вспышек пережил за свою жизнь, — насмехается Зейн. Лиам закатывает глаза, и на какое-то время повисает тишина, до тех пор, пока Зейн не поднимает свою голову с колен Лиама и не бросает взгляд в сторону Гарри, вопросительно подняв брови. — А что выберешь ты, приятель? Подземное убежище или солнечную вспышку? Гарри слишком хорошо знает те глаза, что впились в него взглядом, — Луи смотрит на него светло-голубыми глазами, но все еще почему-то безумно мрачными — поэтому он старается подумать о вопросе хотя бы секунду, потому что он хочет попытаться дать честный ответ. Осталось восемь дней, и после солнце поглотит их целиком. Маленькое пятнышко света перерастет в нечто большее, во что-то смертельное. Пепел к пеплу, прах к праху. И никого из них никогда не будет здесь снова. — Хм, — наконец говорит Гарри, убедившись, что он ни на кого конкретно не смотрит. — Думаю, я выберу надежду? Хорошо на что-то надеяться. Зейн стонет, качая головой. — И ты тоже? Клянусь Богом… Гарри улыбается, незаметно пожимая плечами, но он все еще чувствует на себе тяжелый взгляд, который становится пристальнее, обжигая его кожу. Глаза Луи — он знает их так же, как раньше знал себя. Но все же. Несмотря на то, что он подготовился, у него все равно сбивается дыхание, когда он встречает взгляд Луи с другого конца комнаты, видя, как бледные тени движутся по мягким чертам его лица. Он похож на зиму, весь бледно-голубой и бледный, и Гарри скучает по нему. Гарри так сильно скучает по нему, что это причиняет ему боль. Луи первый отводит взгляд, переводя его на лицо Лиама. Гарри продолжает смотреть на него, вспоминая их последний разговор по телефону, когда Гарри был настолько пьян, что видел звезды. Ты был говнюком, Луи. Но ты был моим говнюком. Гарри сказал это фразу во время разговора, пытаясь извиниться, но его шансы были разрушены в тот момент, когда он позволил этим словам вылететь изо рта. Он сказал это не потому, что считал Луи говнюком, а потому что правда — “я люблю тебя, прости меня, вернись, пожалуйста, я люблю тебя” — все эти слова казались поражением в то время, и он был слишком зол и резок. Луи не проронил ни слова, позволяя тишине разверзнуться между ними. “Гарри,” — наконец, вздохнул он, и глаза Гарри крепко зажмурились от звука разбитого голоса Луи. Он был почти похож на волну. Мягкий, разбиваясь на всем берегу. В его голосе можно было утонуть. “Ты пьян, — продолжил Луи. — И ты мудак из-за того, что позвонил мне. Да я и сам идиот, раз взял трубку. В первую очередь, я идиот хотя бы из-за того, что помню твой номер.” Луи тяжело вздохнул, и Гарри мог представить, как он трет свои глаза, чувствуя себя уставшим и измотанным. “Повесь трубку, Гарри, хорошо? Просто ляг спать. И больше никогда не звони мне.” Гарри помнит, как он качал головой, чуть ли не смеясь. “Да пошел ты, Луи.” “Да, ладно. Спокойной ночи, Гарри.” А после повесил трубку. Вот и все. В течение двух лет больше ничего не было. А теперь Гарри здесь, в доме Луи, через восемь дней наступит конец света, и он понятия не имеет, с чего начать. Но если быть честным с самим собой, он знает, что Луи больше его не любит. В глубине души он знает это. Но это не страшно. На самом деле, это более, чем справедливо. Гарри просто нужно сделать все правильно. Каким-то образом он должен все сделать лучше, хотя бы совсем чуть-чуть. — Гарри? Ты в порядке, дружище? — тихо спрашивает Найл, прерывая мысли Гарри. Остальные парни о чем-то болтают, и телевизор теперь снова включен, и там опять показывают какой-то старый мультик, название которого Гарри не может вспомнить. Гарри кивает. — Да, прости. Просто задумался. — Ну, не надо, — шепчет Найл, улегшись поперек дивана. Гарри чувствует его улыбку, хотя он даже не обернулся, чтобы посмотреть на него. — Я слышу твои дурацкие мысли даже отсюда. *** Оставшаяся часть дня пролетает незаметно. Небо потемнело, превратившись из бледно-белого в темно-синее, и снегу, кажется, не было конца. На часах половина первого, когда они решают лечь спать, и все поднимаются наверх в свои комнаты. Зейн и Лиам идут первыми, а Найл уже уснул на диване, поэтому они оставляют его там, так как он тот человек, который будет за это благодарен. Гарри идет прямо за Луи, уставившись на то, как двигаются его ноги под тонкими серыми хлопковыми штанами, а из-за носков раздаются негромкие звуки по деревянным ступенькам. Такие ночи были и раньше, еще когда они были младше, и у них все было прекрасно — ночи, когда они поднимались в одну комнату, забывая обо всем остальном и сосредотачиваясь друг на друге. Шептали секреты друг другу в губы, словно это было единственным местом, где они могли быть в безопасности. Странно об этом думать сейчас, когда Луи так близко. Он прямо здесь, и все же он по-прежнему невероятно далеко. И странно думать о том, как что-то столь далекое все еще может достичь тебя, все так же может обжечь. После того, как они поднялись на этаж, Луи поворачивается к Гарри. Он ничего не говорит. Они просто смотрят друг на друга какое-то мгновение, и это мгновение затягивается, голубые глаза уставились на зеленые, зеленые смотрят в ответ. Вот к такому Луи Гарри не привык. Он выглядит равнодушным, и, по сравнению с тем, что было раньше он, кажется, находится в другом мире. Гарри стоит не шевелясь на верхней ступеньке, смотря на то, как Луи подходит к двери своей спальни и прислоняется к ней спиной, скрестив руки. Никто ничего не говорит, и он почти уверен в том, что так Луи дает ему шанс хоть что-то объяснить, что угодно, но вдруг этот момент проходит, и Луи вздыхает, прерывая тишину, словно выстрелом или чем-то похуже. — Спокойной ночи, Гарри, — говорит он. Гарри кивает, не зная, что еще ему сделать. Луи почти улыбается, уголки его губ приподнимаются, но в этом действии нет никакого тепла, а после разворачивается и открывает дверь. Через щель Гарри удается разглядеть крошечный кусочек огромного окна и кровать, освещенную луной. Он должен что-то сказать, что угодно. Ему нужно попытаться. Как только Луи заходит в свою комнату, Гарри открывает рот, закрывает, а после снова открывает. Слово “Луи” застревает у него в горле. — Я знаю… Я понимаю, что ты не особо рад меня видеть, Луи, но я счастлив видеть тебя, — начинает Гарри, и слова медленно сходят с его губ. Кажется, они отбрасывают тени на стене. — И мне жаль, что должен был начаться конец света для того, чтобы я приехал сюда. Луи не оборачивается. И ничего не говорит в ответ. Он просто не двигается с места на мгновение, а после заходит в комнату и закрывает за собой дверь, оставляя Гарри одного на верхней ступени со своими словами и чертовски бесполезной любовью к Луи. Гарри удается пошевелиться лишь спустя десять минут. Направляясь в противоположный конец коридора, до Гарри доносится приглушенные голоса из-под двери комнаты, которую между собой делят Зейн и Лиам. Он слышит смех, глухой хлопок, когда кто-то падает на кровать, и он задумывается над этим. Тем не менее, он не останавливается, пока не доходит до последней комнаты в коридоре и не заходит вовнутрь, дверь захлопывается за ним с негромкий стуком. В комнате повисла глухая тишина, и вся она утопает в бледных тенях, в то время, как Гарри снимает с себя одежду, оставаясь в одних боксерах, а после чего заползает на кровать. Он ложится на простыни, рассматривая лунный свет, проходящий сквозь окно и оставляющий яркие линии на его бедрах и на выступе лодыжки. На его бедре красуется синяк от аварии. Бледно-фиолетовый, чернеющий по краям. Прямо как солнце, очередное напоминание о конце света, и напоминание о том, что он потерял контроль. Улегшись спиной на подушку, Гарри закрывает глаза, замедляя дыхание. Он засыпает, разыскивая слова в молчании Луи.