Чудный сон

      «Так себе графончик», — это было первое, что подумал Андрей, окинув взглядом окружающее. Справа и слева от него на расстоянии вытянутой руки находились стены, сложенные из однообразных каменных блоков. Коридор, перекрытый тёмными плитами, уходил вдаль, по дуге загибаясь вправо и исчезая во мраке. Факел, который Андрей держал в левой руке, освещал только небольшую его часть. Исходя из внешнего вида локации, Андрей ожидал обнаружить в правой руке что-нибудь вроде ржавого меча первого уровня и потому сильно удивился, увидев клубок ниток. Нить из клубка свешивалась на пол и шла вглубь коридора, теряясь в темноте. Андрей понял, что вместо сражения с гигантскими крысами, затеваемого исключительно ради прокачки персонажа, его ждёт какой-то другой сюжет, но пока не мог вспомнить, в какой истории встречался герой с таким набором предметов. Зато он почувствовал, что весьма затруднительно будет обращаться с клубком и факелом одновременно, поэтому тут же сказал: «Люмос» и превратил громоздкий факел в шарик яркого света над правым плечом. Андрей знал, что в мире Гарри Поттера, откуда он позаимствовал заклинание, маги не колдуют без волшебной палочки, но его это совершенно не заботило, он хорошо помнил, что только что заснул, а значит, сейчас находился во сне, где был волен делать всё, что вздумается. Он ещё раз окинул взглядом коридор, размышляя, в каком направлении пойти, и вдруг вспомнил, откуда выплыли эти предметы и декорации. Греческий миф о минотавре. Стоило хорошенько подумать при выборе пути, ведь если верить мифу, то коридор, где он обнаружил себя, — это часть лабиринта, в центре которого путника ждёт встреча с агрессивным качком с физиономией быка. А таких встреч, как в городе, о котором не стоило вспоминать, так и у себя на райончике, в Гольяново, Андрей старался избегать — они совершенно не входили в сферу его интересов. И хотя Андрей понимал, что во сне ему ничего не угрожает, геройствовать в таких невесёлых декорациях ему совсем не хотелось. Гораздо лучше было бы выйти из лабиринта и посмотреть, что ждёт снаружи. Хорошо, что благодаря клубку, было хотя бы понятно, в какую сторону идти. Если персонаж мифа зашёл в лабиринт, разматывая нить, то, сматывая её, можно было выйти наружу. Конечно, он мог попытаться сам подкорректировать декорации сна, но вот именно это у Андрея получалось плохо. При попытке это сделать, он чаще всего просыпался. Да и Андрею казалось, что интереснее исследовать рандомные локации, которые подбрасывает спящий мозг, чем пытаться что-то выдумать сознательно.       Андрей двинулся в сторону, куда убегала нить. Вскоре в коридоре стали попадаться ответвления, но, заглядывая туда, Андрей видел всё такие же тёмные однообразные проходы, как и тот, по которому он шёл, так что оставалось только довериться нити. Ещё какое-то время спустя, коридор вывел его в большой зал с колоннами. Потолок здесь был выше, но вот колонны показались Андрею натыканными слишком густо и хаотично. У колонн и у стен стояло множество пыльных статуй. Вот только выглядели они больше похожими на египетские, а не на греческие. Это были разнообразные сфинксы и застывшие мрачного вида божества со звериными головами. Андрей двинулся вслед за нитью, которая петляла среди колонн, словно в лесу, как вдруг заметил движение впереди. Один из сфинксов зашевелился на своём постаменте, поднялся на лапы, обратил к нему лицо и произнёс:       — Я страж кратчайшего пути. Отгадай мои загадки и выходи из лабиринта.       Эта сцена могла бы быть пугающей, если бы голос сфинкса не оказался голосом Татьяны. Его лицо было лицом Татьяны, а ниже, как у сфинксов, которых он видел в Петербурге, женские плечи и грудь переходили в звериное тело. Но в отличие от петербургских сфинксов это было тело не льва, а куницы, только увеличенное в размерах, чтобы быть под стать человеческой голове. Гибкое, удлиненное, покрытое тёмным мехом тело с длинным пушистым хвостом. Там же, где у куницы должно быть белое пятно, как раз-таки находилась симпатичная женская грудь, что выглядело весьма гармонично. Это навязчивое присутствие обнаженной натуры в трипе и теперь вот во сне, напомнило Андрею о проблеме, которой он совершенно не уделял внимания, живя в Москве. Естественно, это была проблема секса, и проблемой она стала потому, что секса у него давненько уже не было.       — Отгадывай, говорю, загадки, — недовольно сказала Татьяна-сфинкс, — и прекрати пялиться, а то так и останешься торчать в лабиринте.       — Что-то я не припомню, чтобы в мифах сфинкс был в лабиринте, — с сомнением сказал Андрей, — и вроде бы ты должна загадывать одну загадку, а не несколько. Про того чувака, который ходит то на трёх, то на двух, то на четырёх ногах.       — Ну и в чём смысл загадывать загадку, на которую все знают ответ? К тому же щас не древние времена, сейчас у нас многозагадочность.       — Многозадачность, — поправил Андрей.       — Загадка или задача, какая разница? И ту, и другую надо решить. Так что давай, решай.       — Мне не надо ничего решать. Видишь, у меня есть клубок, я его смотаю и выйду отсюда.       Андрей, продолжая сматывать нить, двинулся по залу, стараясь рассмотреть за колоннами выход.       — Ну, поглядим, как это у тебя получится, — сфинкс спрыгнула с постамента и направилась вслед за ним.       Андрей отыскал выход из зала, но дальше опять отказался тёмный, периодически разветвляющийся коридор. «Так недолго и заскучать», — подумал он и сказал:       — Давай, что ли, загадывай твою загадку.       — На днях мне приснился сон, как император наблюдал на арене за боем быков и медведей, — сказала сфинкс, — кто все они такие?       — О, так это проще простого! Быки и медведи — это трейдеры на биржевых торгах. А император — мировое правительство, которое следит, как раздуваются на бирже его вымышленные кибер-деньги.       — Какой приземлённый и неинтересный ответ! — покачала головой сфинкс. Здесь, на Крите, мы понимаем вещи иначе. Ты знаешь, что наши прекраснейшие юноши и девушки рискуют жизнью, состязаясь в ловкости и танцуя с быками. Так они претворяют их животную ярость в высокое искусство. И знаешь ли ты, что именно их следы на песке начертали те прекрасные узоры, по форме которых мы и выстроили этот лабиринт?       Андрей подумал, что сон несёт слишком явное влияние кислоты, мало того, что разномастные символы и образы свалены в кучу, так теперь Татьяна прямо заговорила об узорах.       — Ну а причём здесь тогда медведь? — спросил он, не став озвучивать своих мыслей и внезапно понял, что повторил слова Татьяны, сказанные ею при их второй встрече. При этом у Андрея возникло неприятное ощущение, что сновидение сейчас выйдет из-под контроля и начнётся полная бессмыслица, с которой он уже не сможет совладать и которую после пробуждения начисто забудет.       — Это ты мне ответь, причём здесь медведь, — в рифму сказала сфинкс, — а, впрочем, можешь не утруждать себя. Вот тебе вторая загадка, раз уж первую ты завалил. У Поля Гогена есть картина «Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идём?», вот и я хочу, чтобы ты ответил на эти вопросы. Сейчас это весьма существенно, особенно если ты собираешься выйти.       Андрею показалось, что в последних словах проскользнула какая-то совершенно непонятная насмешка. Он обернулся, чтобы повнимательнее присмотреться к лицу Татьяны и понять, действительно ли это так, или кислота всё ещё искажает его восприятие, но сфинкс куда-то исчезла. Только что она шла рядом, и Андрей даже слышал шаги её мягких лап, но теперь она словно испарилась. Он приказал шарику светить поярче, но всё равно никого не разглядел. «Ну и ладно, — подумал он, — из лабиринта я и так выберусь с помощью клубка. А от этих загадок всё равно нет никакого толка, они слишком дурацкие, чтобы их можно было разгадать».       Он ещё некоторое время шёл по коридору, а потом увидел, что нить ведёт через арку, сложенную из черепов в какое-то тёмное и, по всей видимости, большое помещение. Андрей ускорил шаги, желая наконец-то сменить обстановку, но войдя, разочарованно выдохнул:       — Да ладно! — и тут же сказал: — У меня нет арахнофобии. К тому же гигантский паук — это самый банальный монстр, которого можно встретить в подземелье, за исключением крысы-мутанта, конечно.       Он сказал это с досады, потому что нить, которую он держал в руке и так тщательно сматывал в клубок, оказалась нитью огромной, протянутой через всё помещение паутины . И в центре неё, глядя на него многочисленными, блестящими красными глазками, сидел здоровенный, не меньше метра в размере, черный паук. Андрей раздражённо отбросил бесполезный клубок, только теперь почувствовав, что нить кажется липкой и неприятной. Шарик света над его плечом замигал, как неисправная люминесцентная лампа, и потух.       — Ширак, — сказал Андрей, чувствуя, что заклинание какое-то не такое, но свет всё-таки загорелся снова, даже ярче прежнего, освещая и паука, и его ловчую сеть, сплетённую большой спиралью, и старые черепа и кости в углах комнаты, скорее всего, человеческие. Страшно, однако, не было совершенно. Андрею почему-то казалось, что паук похож на Татьяну. То ли дело было в какой-то особенной утонченности паука, в несколько нервной легкости, с которой тот покачивался на паутине, то ли в красных и белых, асимметричных полосках на его головогруди, то ли в особом, насмешливом выражении глаз и хелицер, но Андрей совсем не удивился, когда паук голосом Татьяны сказал:       — Потому-то я и просила тебя поразмыслить, откуда и куда ты идёшь. Ответ не так очевиден, как могло показаться на первый взгляд.       — Да, — согласился Андрей, — я никогда раньше не путал «из центра» и «в центр», но всё-таки это случилось. Внезапная ассоциация карты метро с лабиринтом и паутиной его позабавила. Что-то очень кислотное было в том, что совершенно разнородные предметы оказываются такими похожими друг на друга, похожими не только по внешнему виду, но и по тайному, символическому их смыслу.       — Просто никто не даёт себе труда представить, что Ариадна и Арахна — это одна и та же женщина, — усмехнулся паук. Андрей никогда раньше не думал, что паук может усмехаться, но впечатление было именно такое, — Она протягивает тебе нить, и ты ходишь по кругу, но выводит ли она тебя из лабиринта или заманивает в сеть?       — И то, и другое сразу, — уверенно сказал Андрей, — это кислота. Понятия, кажущиеся нам противоположными, составляют одно целое, всегда существуют одновременно и никак не могут быть отделены друг от друга.       Вид у паука был самый скептический. Андрей понял, что его слова не произвели на Татьяну никакого впечатления и показались ей полной ерундой.       — А ты знаешь, почему паук не прилипает к своей паутине? — внезапно спросил он, и, не ожидая ответа, продолжил: — Потому что он не наступает на липкие нити, он их просто обходит. А ты наступаешь, и ты влипла и запуталась. Ты всё время едешь по кольцевой, а нужно пересесть на радиальную и выбираться. Потому я и оказался здесь. Ты думаешь, я смогу распутать всё это. Тебе нужно выбраться из лабиринта, а не мне.       — Ты слишком много о себе воображаешь, — недовольно сказал паук, но от Андрея не укрылось, что он нервно подёргал лапками, словно хотел удостовериться, что и правда не прилип, — Загадываю последнюю загадку. Подумай над ней хорошенько, если хочешь выбраться. А загадка такова: мудрец Платон погрузился в медитацию и достиг глубокой регрессии. Он увидел людей, сидящих в пещере и наблюдающих лишь тени вещей. Так что же это была за пещера?       Историю о пещере Платона Андрей смутно припоминал из лекций по философии, это было на первом курсе, а тогда он ещё время от времени появлялся на парах. Но сейчас она совершенно вылетела у него из головы, заслонённая эмоцией, поднимающейся из самой глубины его существа. Эмоция была так сильна, что Андрей даже не мог дать ей названия, это было не раздражение, не гнев и не ярость. Чувство было древним, всеобъемлющим и простым, но в то же время сложным, потому что переживалось как смесь всех перечисленных эмоций. Он только помнил, что отголосок этого ощущения испытывал всегда, когда слышал сказку о трёх медведях и настырной девочке, забравшейся к ним в избушку и всё там перепортившей. Но какая у медведей могла быть избушка? Речь, без сомнения, шла о пещере. И теперь, чувствуя эту эмоцию в полную силу, он словно бы вспомнил о раздражающих, мелких, дурно пахнущих людишках, пробиравшихся тайком в его пещеру, чтобы принести туда дымный, чадящий огонь и нарисовать на стенах, хранящих отпечатки его когтей, свои примитивные рисунки.       — Это моя, МОЯ пещера! — едва ли не прорычал он.       — И кто её обитатель?       — Я! — воскликнул Андрей. — Я!       — Вот это достойный ответ, — услышал он голос Татьяны, доносящийся как будто издалека, — Выходи из лабиринта.       Всё исчезло. Андрей разочарованно понял, что выход из лабиринта означал не что иное как пробуждение ото сна. Но сигналов от органов чувств не было. Снова сонный паралич. Андрей читал и слышал от знакомых, что из этого состояния можно опять вернуться в осознанный сон, но ему никогда не удавалось это сделать. Он до такой степени не переносил это состояние, что был уверен, он будет пытаться проснуться, пока не получится установить контакт с телом, пошевелить рукой или ногой или открыть глаза.       Звук сирены проезжающей по улице скорой разбудил Татьяну. Она открыла глаза и, с удивлением осмотревшись, обнаружила себя лежащей в одежде под одеялом на разложенном диване. Диван стоял в углу длинной и скудно обставленной комнаты с посеревшими и практически утратившими первоначальный цвет обоями на стенах. Потолок, покрытый какими-то желтыми струпьями, производил впечатление, что давным-давно был побелен, потом оклеен обоями, а какое-то время спустя обои отвалились, и никто больше ничего не предпринял по этому поводу. В самом его центре красовался остов четырёхрожковой люстры, давно лишившейся всех плафонов. Комната была неправильной формы, как будто составленная из двух прямоугольников разной ширины. Меньшего, в котором помещался диван, и большего, где вдоль одной стены тянулась унылая в своём плоском однообразии полированная стенка, произведённая явно ещё до рождения Татьяны. Напротив дивана, в дальнем конце помещения, находилось широкое окно, из которого сочился серый свет дождливого дня. У окна стояли старый обеденный стол, вытертое кресло с провалившимся сиденьем и пара жёстких стульев. Рядом, практически у самого выхода, в спальном мешке, на расстеленном палаточном коврике, лежал Андрей. Девушка не видела его лица, но почему-то была уверена, что он не спит и наблюдает за ней.       Она осторожно встала, с удивлением чувствуя, что руки и ноги снова вполне повинуются ей и ощущаются совершенно как обычно. Пройдя через комнату, Татьяна выглянула в окно и, осмотревшись, увидела длинные ряды многоэтажек вдоль улицы, перекрёсток, а за ним крыши рядов маленького рыночка, приплюснутое, ребристое здание автовокзала и серую советскую высотку вдалеке.       — Мы у тебя в квартире, — заключила она. — Метро Щёлковская, выход со стороны автовокзала, улица, наверное, Уральская.       — А ты неплохо знаешь этот район, — откликнулся Андрей, выбираясь из спального мешка. Татьяна увидела, что он тоже спал в одежде. В той же, в которой был на прогулке, за исключением толстовки, конечно. Судя по всему, ночка выдалась беспокойная.       — Я долго искала квартиру, — пояснила девушка и тут же сказала: — Спасибо тебе, что не бросил меня там. В парке, по всей видимости, где я отъехала.       Говоря это, Татьяна попыталась вспомнить, что произошло, но воспоминания доходили только до того момента, как Влад стал её гипнотизировать, а потом… Это чувство в уме можно было сравнить с ощущением в щеке и в десне после обезболивающего укола у стоматолога: справа и слева вполне нормально ощущается плоть, а в самом месте укола — как будто совершенно ничего нет, пустота, огромная дырища, и сколько не щупай языком, невозможно представить, что там только что что-то было. Так произошло и с памятью, девушка отлично помнила то, что было в начале трипа, и теперь вот обнаружила себя в квартире, а между этими событиями — пустота.       — Да ты чё, — искренне удивился Андрей, — это же я дал тебе кислоту, как я мог тебя бросить?       — Всякое бывало, — пожала плечами Татьяна. — Мы как-то пошли с чуваком спайсухи покурить за гаражи. Ну, я, похоже, себе слишком много насыпала — отрубилась прямо там. А когда пришла в себя — никого рядом не было. Я думала, это вполне нормально, никто не хочет лишних проблем.       — Ни хуя это не нормально! — Андрей впервые выругался при ней. — Я бы такого чувака потом не порог не пускал. А если бы ты там умерла?!       — Если бы я там умерла, он бы мне точно ничем не помог, — съязвила Татьяна.       Она заметила, что Андрей смотрит очень пристально и, видимо, прикидывает в уме, что же за отношения были у неё с тем парнем, если она так снисходительно отнеслась к его поступку. Ей очень хотелось сказать: «Это не твоё дело», однако девушка понимала, что не принято отвечать собеседнику на мысли, которые он всё-таки не высказал вслух. Но эти неприятные размышления были прерваны внезапным воспоминанием, и она тут же воскликнула:       — Ты записал на диктофон?! Я просила записать, что буду говорить, ты это сделал?       — Да, — к радости Татьяны ответил Андрей, — записал. А что ты сама помнишь?       — До того момента, как Влад стал пытаться меня загипнотизировать, практически всё, а вот потом вообще глухо. Может, если я себя послушаю, вспомню хоть что-то. А то чё это за трип — ни уму, ни сердцу. Всё как в черную дыру провалилось. Так что давай, включай, только дай водички попить сначала — сушняк просто адский.       — Да уже и позавтракать пора, — сказал Андрей. — Пойдём.       Он взял один из стульев, стоявших у стола, и вышел из комнаты.       Насчёт завтрака Татьяна никогда бы с ним не согласилась. Она ещё помнила омерзительный вкус марки и переполняющую рот горькую слюну, так и провоцирующую рвотные позывы. К тому же сейчас девушка стала чувствовать, что у неё болит голова. Однако она пошла за приятелем, надеясь утолить жажду и тем хоть как-то облегчить своё состояние.       Как Татьяна и предполагала, неправильная форма комнаты объяснялась тем, что в неё сбоку вклинивался маленький коридорчик, которому иначе просто негде было бы поместиться. В этом совершенно незначительном помещении было целых пять дверей. Из одной они только что вышли, рядом с ней, отделённая только узкой стеной, была дверь на кухню, ещё одна выводила в подъезд, а оставшиеся две наверняка позволяли попасть в туалет и ванную. Планировка квартиры была абсолютно такой же, как в «Проекте жилого помещения для одинокого человека» из концептуального альбома художника Пивоварова. На вешалке в коридоре девушка увидела свою толстовку, а под ней, аккуратно стоящие, слегка выпачканные в грязи, кеды.       Кухня поразила Татьяну своим видом, но, совершенно иначе, чем комната. Здесь хозяин, видимо, решил, что ремонт всё же необходим и… выкрасил две стены в ярко-желтый цвет, а две другие — в насыщенно зелёный. Потолок был абсолютно того же, солнечно-желтого оттенка, что и стены. На кухне имелся обычный набор бытовой техники: холодильник, стиральная машина, микроволновка, электроплита, однако кухонный стол отсутствовал. Ему просто негде было приткнуться, так как вдоль всех стен, за исключением той, где располагалась балконная дверь, выстроились кухонные тумбы и шкафы, происходившие, судя по цвету и дизайну, как минимум из двух разных гарнитуров.       Татьяна взяла у Андрея кружку с водой и жадно, практически залпом выпила. Она поставила кружку на тумбу, и Андрей, не спрашивая, налил ещё, а остаток воды из фильтра вылил в электрочайник и щёлкнул кнопочкой. Девушка уселась на принесённый стул, подтянув под себя ногу, и, попивая воду теперь неторопливыми глотками, наблюдала за тем, как её новый знакомый ополаскивает стеклянный чайник и заваривает зеленый чай, сам отключив питание и не дожидаясь, пока вода в чайнике начнёт бурлить. Затем Андрей полез в холодильник, и оттуда явились плавленый сыр в ванночке, колбаса, коробка яиц, помидоры и половина хлеба в пакете. Татьяна отметила, что Андрей так же, как и она, хранит хлеб в холодильнике, видимо, не успевая его быстро съедать и опасаясь, что тот испортится. Мысль о еде была сейчас просто отвратительна, но Татьяна не прерывала кухонных хлопот своего нового знакомого. Он заваривал чай, включал плиту, ставил на неё сковородку, мыл овощи в молчании, судя по всему, привыкнув делать это в одиночестве, и девушке почему-то казалось, что было бы невежливо нарушить этот, видимо, давно установившийся в квартире порядок. Она только подумала, что это совсем дико — жарить яичницу одновременно и с помидорами, и с колбасой. Но, впрочем, у мужчин вообще странные вкусы в еде.       — Сейчас поедим, потом послушаем запись, хорошо? — спросил Андрей.       — Давай ты сам, я не голодна. Я подожду.       Андрей налил чая в две маленькие, похожие на пиалы, чашечки, придвинул к Татьяне начатую шоколадку.       — Тебе нужно выпить горячего чая и сладкого поесть, тогда головная боль пройдёт, — посоветовал он.       — Откуда ты знаешь, что у меня болит голова?       — Это вполне предсказуемо.       — Я не могу есть, мне кажется, меня стошнит, — пожаловалась девушка.       — Это только кажется. Заставь себя, тошнота тоже пройдёт, а то так будешь весь день страдать.       Татьяна отхлебнула чая и, отломив шоколада, с опаской откусила немного и начала медленно жевать. Чай оказался на удивление неплохим, да и шоколад был совсем не отвратителен, в нём не обнаружилось ни так не нравившихся ей липких фруктовых наполнителей с химозным запахом, ни воздушного риса, скрипучего как пенопласт. Это был просто хороший горький шоколад. Девушка выпила чашечку чая и налила себе ещё одну, чувствуя, что зеленый чай и правда успокаивает тошноту, а шоколад придаёт сил, которые, судя по всему, за ночь были основательно истрачены. Андрей тем временем намазал плавленный сыр на несколько кусочков хлеба, выложил яичницу на тарелку и, усевшись к тумбам, приступил к завтраку. Какое-то время Татьяна молчала, пытаясь что-нибудь вспомнить самостоятельно, но в голове вместо этого крутились только обрывки тревожного сна, приснившегося, видимо, этой же ночью. Сон тоже запомнился очень плохо, совершенно без деталей, девушка помнила лишь, что она превратилась в паука и запуталась в собственной паутине и это было очень неприятно, хотя, в отличие от многих людей, она не испытывала страха или отвращения к паукам.       — Что было-то ночью? — не удержалась и всё-таки спросила она. — Я, наверное, ужасно себя вела? Я помню, что прям бодрячком была, вряд ли я бы просто вырубилась без всяких спецэффектов.       На слове «спецэффектов» Андрей усмехнулся.       — Вижу, тебе нетерпёж, — сказал он. — Да я бы и сам послушал. Воспоминания об этом времени у меня не самые упорядоченные.       Он вытащил из кармана свой допотопный телефон и, покопавшись в нём, включил запись.       Татьяна услышала голос Влада, воображающего себя гипнотизёром, а потом и свои ответы на его нелепые вопросы. Начало разговора и этого мнимого гипноза она помнила. Девушка отлично знала, что гипноз на неё не действует. Почему — выяснить так и не удалось. Но, спасибо озабоченным родителям, с детства таскавшим её по всяким психотерапевтам и психологам всех мастей и школ, об этом факте она узнала достаточно рано. А, став читать и выяснив, как должен вести себя загипнотизированный, смогла ещё и достаточно успешно имитировать это состояние. Конечно, обмануть профессионала ей было не по силам. Профессионалы сразу понимали, в чём дело, и предлагали другие формы работы. Однако родителям они встречались нечасто, многие гипнотизёры, не раскусив её притворства, говорили об успехе терапии и о какой-то «положительной динамике» после сеансов. Татьяну это полностью устраивало, ведь, в первую очередь, это означало, что от неё быстрее отвяжутся. Потому, не умея врать инстинктивно, под влиянием импульса, как это делали окружающие, девушка научилась анализировать ситуацию и демонстрировать людям те поведенческие реакции, которые они хотели увидеть, если это помогало сократить взаимодействие. Потому она совершенно не удивилась, услышав, что Влад «купился» на её уловку. Поражало другое: она вообще не помнила того, что произошло потом. И теперь собственный голос, искаженный посторонними шумами и плохим качеством диктофонной записи, звучал для Татьяны как чужой. Она припоминала, что, разозлившись на Андрея с Владом, решила разыграть их, подкинув «историю из пушкинстих времён». Слушая запись, девушка поняла, что хоть и забыла, как развивались события, но осуществила своё намерение. Все её ответы на вопросы Влада вписывались в идею о розыгрыше, Татьяна не помнила, как придумала их, но та информация, которую она сообщила, вполне могла быть почёрпнута из комментария Лотмана к «Онегину», прочитанного ею накануне. Откуда же взялись эмоции, которые она услышала в своём голосе? Как ей удалось так достоверно изобразить их и почему именно их? У Пушкина ведь написано, что Татьяна Ларина любила сестру, а тут… Девушка так увлеклась, слушая, что, налив себе ещё чая, машинально потянулась за бутербродом и сжевала его, начисто забыв о недавнем отвращении к еде.       Татьяна заметила, что Андрей периодически вопросительно посматривает на неё, видимо, ожидая комментариев, но она всегда предпочитала дослушать до конца, а потом уже устраивать обсуждение. Этот случай не был исключением. Когда заговорили об Эжене, девушка просто обалдела, слыша, что своими словами перевернула весь сюжет Пушкина с ног на голову. Ленский убил Онегина на дуэли! Да кто в это поверит? Но, судя по голосу, она сама безоговорочно в это верила в тот момент, когда говорила. Конец записи потонул в неразборчивом шуме.       — Ну? — спросил Андрей, отключив воспроизведение, — что скажешь?       — А что было дальше? Я убежала? А Влад, он что-то тоже собирался сказать по этому поводу? Он тебе рассказал?       — Ага. Вообще этот трип был даже по моим меркам странный, — ответил парень, — я и не думал, что меня с полутора марок будет так распирать. Видимо, из-за того, что мы хорошенько пробежались, нас так растаращило.       Андрей положил в тарелку остатки яичницы, поставил перед Татьяной и продолжил свой рассказ. Девушка хотела снова отказаться, но внезапно поняла, что ощущает до того зверский голод, что её уже не беспокоит даже присутствие в одном блюде яиц, помидоров и колбасы. Более того, сочетание показалось ей интересным. Хотя, конечно, фантастический рассказ Андрея, не давал слишком уж сосредоточиться на еде. Тем более что рассказывал он ярко и подробно, то ли желая вызвать у неё какие-то ещё ассоциации или воспоминания, то ли просто ему нравилось пересказывать свои трипы. Когда Андрей упомянул, что видел её в образе девочки с медвежонком, девушка попросила описать медвежонка поточнее. К её удивлению, Андрей действительно смог припомнить детали.       — Анахронизм, — прокомментировала она.       — Что?       — Медвежонок, описанный тобой это медведь Тедди, у девочки пушкинского времени не могло быть такой игрушки, это значительно более позднее явление. Вот у современной — да.       — А ты думаешь, я правда разгуливала по аллее в трусах? — уточнила девушка, услышав продолжение рассказа. Сама она сомневалась в этом, зная, что не видела смысла в том, чтобы надевать стринги под джинсы осенью. Бельё на ней было самое обычное. Однако она слышала, что под кислотой человек может вести себя неадекватно и ей хотелось как-то выяснить границы этой неадекватности. Вдруг Андрей просто забыл, какие именно были трусы, тем более что потом она их сняла.       — Думаю, вряд ли, — без всякого смущения сказал Андрей. — Это была такая же галлюцинация, как и предыдущие семь вариаций тебя.       — Но вы же оба это видели?       — Это редкое явление, однако общие галлюцинации под кислотой иногда бывают. Тем более что мы оба видели, как ты растворилась в воздухе.       Потом он рассказал о воспоминаниях Влада, и Татьяне осталось только покачать головой, чувствуя, что история ещё больше запутывается. Он красочно описал, как приятели нашли её на Красном пруду и как потом доехали в Гольяново на такси.       — Могли бы и к тебе дойти, квартиру я запомнил, а ключи у тебя полюбому при себе, но я побоялся. Вдруг бы кто-то пришёл с утра пораньше, или ещё какая-нибудь неадекватность была, — подытожил Андрей.       — А была неадекватность? — спросила Татьяна, удивляясь, как можно было это всё позабыть.       — Нет, я тебя на диван уложил, и ты уснула. Вот и всё. Ну что скажешь? Может, вспомнила что-нибудь.       — Нет, я не вспомнила практически ничего нового после этой записи. Одно могу сказать точно — это был не гипноз.       Андрей посмотрел на неё с любопытством, но ничего не спросил, и Татьяна сама пояснила:       — Вы не поверили мне, что гипноз не подействует, и я решила вас разыграть. Особенно Влада, он выбесил меня своей самоуверенностью. Я думала, что притворюсь загипнотизированной и изображу Татьяну Ларину. А если бы вы купились на это, у меня был бы повод высмеять ваши дурацкие фантазии. Но случилось что-то странное, и я вырубилась и теперь ничего не помню о том, что делала и говорила.       — Так значит, гипноз всё-таки удался?       — Нет. Я отлично помню начало этого разговора. Я просто подыграла Владу, и он повёлся. Хотя мне стоило большого труда не заржать, когда ты стал спрашивать, сплю ли я, особенно под этой дебильной кислотой.       — Не зря я чувствовал себя глупо, когда задавал этот вопрос, — ответил Андрей.       — Я помню, как Влад спросил, как мы познакомились, помню, как начала рассказывать о нашем якобы общем детстве. Как сказала, что у моих родителей было триста душ крестьян. Прочитав Лотмана, всё это было совсем не трудно придумать.       — Значит то, что Ленский убил Онегина, тоже ты выдумала? Но зачем?       — В том-то и дело, что нет. Для меня услышать это было такой же неожиданностью, как и для тебя. Я бы не стала пороть такую дикую отсебятину.       — Так что же это было? Может, что-то вроде одержимости духом? Как будто какая-то посторонняя сущность вселилась в тебя и говорила твоими устами?       — Я бы не сказала, — произнесла девушка, пытаясь подобрать слова, чтобы выразить тревожное ощущение, что в Татьяне, говорившей на записи, она одновременно узнаёт и не узнаёт себя примерно в той же степени, что узнаёт и не узнаёт Татьяну Пушкина. — Если предположить, что та, кого мы услышали на записи — это какая-то отдельная личность, то в ней всё же слишком много моих черт. Она сказала много такого, что сказала бы я, если бы меня каким-то чудом перекинули в тот исторический контекст.       — Что например?       — Ну, например, что не любила сестру. Ларина, по-моему, была от неё без ума, что мне при чтении романа казалось странным — ведь у них не было совершенно ничего общего. А вот у меня отношения с сестрой плохие.       — У тебя есть сестра? — удивился Андрей, — А, может быть, мы ошиблись, считая, что Ольга — это твоя коллега. Может быть, тут дело в твоей сестре?       — Эту мысль можешь сразу отбросить. Тут ничего не совпадает, — сказала Татьяна, — во-первых, это старшая сестра, а не младшая, она старше меня на шесть лет, во-вторых, её зовут Инна, и, в-третьих, поверь мне на слово, если меня ещё можно было бы с натяжкой принять за Татьяну, то она ну совсем не Ольга. К тому же именно Ольгец «видела сон», — девушка выделила последние слова голосом, стараясь, чтобы собеседник понял её отношение к теме и степень раздражения по поводу всеобщего бредового интереса к этому сну.       — А почему ты считаешь, что твоя сестра не похожа на Ольгу? — не успокоился Андрей.       Татьяна закатила глаза.       — Она спит с кем попало, тусуется с барыгами и не слезает со спидов. Продолжать дальше, или ты уже достаточно убеждён?       — Да, ты права, никакого сходства, — согласился Андрей. Татьяна с неприятным чувством ожидала, что он решит, что Инна просто девушка-мечта, но, кажется, он не подумал ничего такого.       — Но то, что касается сестры — это, в сущности, ерунда. А вот слова о любви и об участи женщины — это то, что я вполне могла бы сказать. Особенно когда была младше и прямолинейнее. У Пушкина мы читали, что Татьяна хотела влюбиться, ей нужен был только повод, только подходящий человек на роль романтического героя, вряд ли она бы возражала, если бы в ней видели женщину. А вот у меня всё было по-другому.       — По-другому? — с интересом повторил Андрей, Татьяне было приятно, что она не чувствует сомнения в его словах, мол все девчонки одинаковые, некоторые просто больше выделываются, чем другие. В его голосе звучало только любопытство.       — Да. Я взрослела, не ощущаяя себя человеком какого-то определённого пола. Это был абсолютно лишний элемент в моей картине мира. Я чувствовала, что «мужское» и «женское» — это какие-то человеческие условности, как «право» и «лево». Может быть, они и нужны, чтобы пояснить что-то собеседнику, но по факту одно с успехом превращается в другое в зависимости от точки зрения. А о любви я имела весьма смутное представление и не парилась по этому поводу, мне казалось, что вокруг полно куда более интересных вещей. Без сомнения, мне нравились красивые люди обоего пола, но я, скорее, созерцала их, как картины или скульптуры в музее, когда можно только смотреть и не приходит в голову трогать руками. Когда же сексуальные желания стали всё настойчивее заявлять о себе, я поняла, что испытываю более сильное влечение к девушкам. Понравиться девушке, завоевать её было сложнее и волнительнее, чем ощущать себя предметом эротических фантазий какого-нибудь чувака. В этом чувствовался вызов. Тем более что почему-то я чаще западала на натуралок, так что нередко оставалась ни с чем. Были в моей жизни и парни, но к ним у меня возникло довольно странное отношение. Понимая их интерес к женскому полу, я отлично чувствовала, чего именно они от меня хотят. И даже испытывала кое к кому из них вполне обоснованное сочувствие. Я неплохо представляла, каково это — быть обломанным понравившейся девушкой. Мои отношения с парнями лучше пояснить метафорически. Вообрази, что я существовала не как один человек, а как двое, брат и сестра. Когда мужчины смотрели на меня, их глазам представала младшая сестра. Она сексуально привлекательна, у неё есть какие-то эмоции и предпочтения, однако они не знали, что она не принимает самостоятельного решения относительно того, с кем встречаться. То, как я сама себя воспринимала, — это старший брат. Он понимает, почему парни вертятся вокруг сестры, кто-то из них даже может быть ему симпатичен, по-дружески, разумеется. И при этом он решает, кому позволить встречаться с сестрой, а кого сразу послать подальше. Это, должно быть, звучит странновато?       — Есть такое, — ответил Андрей, — но гораздо необычнее то, что ты так детально в себе разбираешься и можешь всё это просто объяснить. Мало кто настолько внимателен к тому, что происходит в его внутреннем мире.       — Меня это искренне поражает, — сказала девушка. — Наблюдать за собой — проще простого. Но если вернуться к нашей теме, то дальше на записи я сказала, что Эжен изменил меня, а ведь так и было. У нас с Джеком именно это и произошло. Конечно, мы нажрались таблеток, скорее всего, в этом и было дело, но… Мне не просто было хорошо. Произошла какая-то фигня, и старший брат исчез. Я почувствовала себя одним человеком и стала воспринимать свои чувства более непосредственно, не рассуждая, как раньше. Я даже влюбилась в Джека, хотя до этого со мной ничего подобного не случалось. На пушкинскую Татьяну это совершенно не похоже.       — Ну не скажи, — к удивлению девушки неожиданно возразил Андрей, — в романе написано то, что сам Пушкин думал о героине и счёл нужным написать. Пушкин был бабником — это известно даже тому, кто никогда его не читал. А бабники представляют себе то, что происходит в голове у женщин, довольно упрощённо. Вот представь, что ты — Татьяна, а я — Пушкин. — Это предложение показалась девушке смешным. Андрей совершенно не походил на портрет Александра Сергеевича из кабинета литературы. Однако тот, кто не видел этот портрет, мог бы подумать, что у Андрея с его приплюснутым носом, широким ртом и черными кудрявыми волосами было что-то общее с Пушкиным. — Предположим, я живу неподалёку, вижу, как ты гуляешь с книжкой, как ты читаешь романы и вздыхаешь. Иногда я захожу к вам в гости и наблюдаю, как ты молча сидишь у окна, в то время как все остальные болтают и веселятся. Неужели я подумаю, что ты мечтаешь быть корсаром и бесчинствовать на морях? Скорее всего, я решу: «Да ведь девочка созрела, она только и думает, как найти мужика». Если я напишу про тебя книжку, то в ней все прочтут именно то, что я думал о тебе, а не то, какой ты была.       Татьяна раздражённо фыркнула. Она сама не до конца понимала, что именно ей претит — настолько примитивная трактовка мыслей поэта или то, что приятель говорит так, словно Татьяна Ларина существовала где-то, кроме как в пушкинской фантазии.       Но Андрей, вдохновенно продолжал:       — Если Татьяна была совсем не такой, как описал Пушкин, да ещё и её история в романе перевёрнута с ног на голову и переиначена, то не удивительно, что её мстительный дух хочет, чтобы справедливость была восстановлена и все узнали о подлинных событиях.       — Ты всё-таки определись для начала — это мстительный дух или воспоминания прошлой жизни, — сказала девушка, понимая, что её новый знакомый оказался таким же выдумщиком, как и она сама. Раздражало только то, что он вёл себя так, будто его фантазии имели какое-то отношение к ней и её жизни.       — Это требует размышлений. Но то, что и Влад вспомнил эту историю, тоже о многом говорит.       — Ага, вспомнил и ещё раз всё переврал, — возмутилась Татьяна.       — То есть тебе кажется, что его рассказ не похож на правду?       — «Евгений Онегин» без Онегина — звучит просто шикарно! И только не говори сейчас, что Пушкин был хорошим приятелем Ленского, рассказавшего ему печальную историю своей тронувшейся умом подруги. И что поэт до того вдохновился ею, что решил придумать для бедной девушки другой финал. Который, между прочим, ничем не лучше. Ты должен понимать, что это всё это глупо звучит.       — Может, не так уж и глупо. Знаешь, когда сидишь в Питере темными вечерами, в то время как дождь льёт и ветер свищет за окном, ещё и не такая ерунда лезет в голову. Бывает, как начнёшь вспоминать какую-нибудь ситуацию, как станешь думать, почему всё сложилось именно так, а не иначе, и какие ещё были варианты развития событий. Можно так целую неделю загоняться.       — А ты в курсе, что «Евгений Онегин», в основном, написан не в Питере? — поинтересовалась Татьяна. — Некоторые главы Пушкин создал в Одессе, ещё какие-то в Михайловском.       — Нет, я этого не знал, — Андрей, казалось, слегка растерялся.       — Так значит, ты жил в Питере. А почему уехал?       — Климат не подошёл.       — Психонаркологический? — уточнила девушка.       — Зачем ты вообще спрашиваешь, если и так всё знаешь?! — неожиданно возмутился парень.       — Я не знаю, пока не задам вопрос. Ты ведь не думаешь об этом просто так, — пояснила Татьяна, чувствуя, что её в который раз неправильно поняли. — Извини, если я сказала что-нибудь обидное. Мысли я улавливаю, а вот эмоции правильно воспринимаю далеко не всегда.       — Да ладно, не парься, просто это я этого не ожидал. Никак не могу привыкнуть, что тебе нельзя соврать.       — Ты всё же не относись к этому слишком серьёзно. А то я заметила, что люди чересчур напрягаются, представляя, что я злоупотребляю возможностью читать мысли, чтобы всё о них разузнать. А на самом деле мне эта способность нужна примерно как асексуалу большой член. Эффектно, но бесполезно.       Андрей усмехнулся неожиданному сравнению и спросил:       — Почему это?       — Потому что меня не так уж сильно волнует общение. И ещё меньше секреты других людей. Я не вижу тут ничего настолько увлекательного, чтобы специально этим интересоваться. К тому же я и свои-то эмоции не всегда адекватно воспринимаю и понимаю, что уж говорить о чужих. Поэтому, бывает, прочтёшь чужую мысль, как вырванную из контекста цитату в интернете, а потом понятия не имеешь, к чему она. Так что если я кажусь тебе какой-то всезнайкой, то это не соответствует действительности. Порой обычные люди знают об окружающих куда больше, чем я.       — Хорошо, — сказал Андрей, — я постараюсь сильно не заморачиваться по этому поводу. Зато теперь понятно, почему ты сама не врёшь. Если твои чувства всю жизнь говорили тебе о бесполезности вранья, было бы странно пытаться это делать.       — Да, ты прав, — согласилась Татьяна. Ей было приятно, что Андрей не стал возмущаться, что её способности нарушают его личные границы, а пропробовал представить себя на её месте. — Я не сразу поняла, что другие люди не могут слышать мысли, как я, и поначалу мне было удивительно, что они говорят одно, в то время как думают другое.       — А где у тебя можно курить? — тут же спросила девушка, после еды и чая вспомнив и о вредной привычке. Не то чтобы у неё была такая уж серьёзная зависимость от никотина, скорее, курение было для Татьяны способом возвращения к привычному, упорядочивания времени и мыслей в голове. И чувствовалось, что сейчас это особенно необходимо.       — Вообще-то можно везде, — усмехнулся Андрей, — но лучше — на балконе. В коридоре есть шлёпанцы, обуй.       Татьяна накинула толстовку, нацепила предложенные черные резиновые мужские шлёпанцы, которые были ей отчаянно велики, и пошла на незастеклённый балкон. Андрей в растянутой кофте и стоптанных кедах вышел следом и протянул ей зажигалку. Девушка закурила, убрала пачку сигарет в карман, попутно ощупав и другие карманы и удостоверившись, что вроде бы ночью ничего не потеряла. Она перебрала наркоты до такой степени, что вырубилась и очнулась с амнезией на квартире у едва знакомого чувака. Последствия были на удивление несерьёзными. Даже головная боль уже прошла. И в теле, и в мыслях ощущались прозрачность и легкость, непривычные для состояния, воспринимавшегося как трезвое.       На улице было сыро, но дождь уже не шёл.       — Щас покурим, и я пойду, — сказала Татьяна. — Надо в себя прийти, да и на работу завтра.       — Конечно, — сказал Андрей, — затягиваясь сигаретой и выдыхая дым. — Тебе уже лучше? Головная боль прошла?       — Да, прошла, как ты и говорил. На удивление адекватное состояние. Когда перекуришь, и то хуже бывает, не говоря уж о похмелье. А ведь в процессе казалось, что крыша съедет совсем и уже никогда не вернётся.       Андрей понимающе кивнул. Татьяна не чувствовала, что он намерен о чём-то ещё поговорить, и они просто молча курили, рассеянно созерцая неспешно плывущие по небу серые облака, серые, ещё не просохшие после недавнего дождя бетонные параллелепипеды многоквартирных домов и несколько разбавляющие эту серость купы осенних, уже теряющих листву деревьев. Было очень приятно хотя бы несколько минут отдохнуть от шума навязчивых мыслей, слушая, как гудит шоссе, и чувствуя, как ветерок едва шевелит волосы.