Чудный сон

      Зайдя за Инной в полутёмную квартиру, Андрей с удивлением увидел на дальней стене большое светящееся неоновыми цветами изображение. Сюжет был ему знаком — Шива и Шакти затейливо сплетали тела в тантрическом сексе — но решён он был на современный манер — всё это происходило на фоне огромных грибов и сложных фрактальных узоров. Потолок, представляющий собой изображение далёких галактик, также сиял всеми оттенками кислотной радуги. Где-где, а на квартире у Инны Андрей ничего подобного увидеть не ожидал. А вот у его друзей в Питере тоже висела пара подобных светящихся в ультрафиолете полотен на кислотную тему.       — Тьфу ты, опять вместо того, чтобы включить свет, я включила эту лампу, — сказала Инна. Она подошла к стене, пощёлкала выключателем, кислотные цвета исчезли, и квартира осветилась вполне обычным электрическим светом. Андрей увидел, что они находятся в просторной студии. Но, конечно, первым делом поглядел на ту самую стену. Изображение показалось ему слишком большим, флуоресцентная печать на ткани такого размера стоила бы немалых денег. И он ещё больше удивился, когда увидел, что это была вовсе не ткань. Это была огромная, во всю стену, качественно и детально выполненная роспись. Около стены стояла большая кровать на паллетах, накрытая ярким индийским покрывалом и заваленная пёстрыми подушками. Интерьер выглядел так, словно кто-то целенаправленно собирал для него этнические предметы мебели самого психоделичного вида — тут были и развесёлой расцветки тибетский комод, и резная узорчатая индийская ширма, и инкрустированные восточные столики. На другой стене Андрей заметил репродукцию картины Алекса Грея, изображающей Хофмана с ЛСД, и коллекцию бамбуковых флейт. Впрочем, пестрота совершенно не смотрелась безвкусно, пространство было удобно и с фантазией зонировано, а мебель расставлена так, что современные предметы: огромный телевизор, навороченная стереосистема и несколько ярких кресел-пуфов отлично дополняли этнические, не давая квартире превратиться в музей редкостей. Без дизайнера здесь явно не обошлось. Единственным слегка не вписывающимся в этот интерьер предметом обстановки был приткнувшийся у окна белый туалетный столик с зеркалами, уставленный флакончиками духов и заваленный косметикой и украшениями. Но, впрочем, на нём, нарушая дамскую идиллию, красовался ещё и немалых размеров радужной расцветки стеклянный бонг, закопчённый, как труба трансатлантического парохода.       — Что-то это не похоже квартиру человека, который ненавидит кислоту, — прокомментировал увиденное Андрей.       — Ясен пень, капитан очевидность, хата-то не моя, — ответила Инна, снимая ботинки, — чувак свалил пожить на Гоа, а квартирантов заселять не хочет. Вот и попросил присмотреть.       — Так ты и аренду не платишь? — спросил Андрей с завистью.       — Почему же? Плачу иногда, когда настроение есть, но это ему не так важно. Самое главное, коммуналку не просрачивать, — Андрей не понял, девушка сказала так смеха ради или реально не знала, как правильно образовать эту форму глагола, — и наркоту в квартире не хранить.       — Знал бы он…       — Не гони, я всегда вовремя плачу, — заржала Инна, она сбросила куртку, прошла к туалетному столу и стала рыться в его ящиках.       — Да я не про коммуналку.       — Да ладно, разве я храню, — сказала девушка, — было бы о чём говорить, да и этого щас тут не будет.       Найдя искомое в ящике, Инна порылась в кухонных шкафах, а потом поставила на один из низких резных столиков чёрную стеклянную тарелку, на которой Андрей увидел два обрезка коктейльной трубочки и мятый свёрток из фольги. Она ногой подтолкнула кресло-пуф к столику, приглашая Андрея присесть.       — Щас я музыку включу.       — А не поздновато ли? — спросил он. — Соседи явно рады не будут.       — Ты чё, тут у чувака такая звукоизоляция сделана, что можно гранату взрывать, соседи даже не почешутся. Он ради этого и пол поднял — видел ступеньку, когда мы заходили — и потолок опустил, короче, заморачивался как маньяк, сколько на этом квадратных метров пропало, подумать страшно! Но я громко делать не буду, не хочу, чтоб грузило, так, для атмосферы.       Андрей кивнул и уселся на пуф. Инна включила какую-то лёгкую клубную электронику и расположилась на другом пуфе рядом со столиком. Андрей заинтересованно следил за тем, как она разворачивает фольгу, снимая слой за слоем. Свёрток становился всё меньше, а фольга, кажется, не думала кончаться. «Подруга-то, похоже, не преуменьшила, и тут реально почти ничего не осталось», — разочарованно решил он. Однако когда девушка тщательно вытрясла на тарелку остатки слежавшегося порошка, измельчила их и поделила, получились две вполне сносные дозы. Она быстро справилась со своей и подвинула тарелку Андрею. Порошок выглядел как желтоватая грязного цвета мука. Андрей знал, что делать этого не следует, но почему-то, наклонившись над тарелкой, прежде чем занюхаться, вдохнул запах. Говорят, что грязный мефедрон имеет запах кошачьей мочи, Андрей никогда не держал кошек, поэтому такой ассоциации у него не было. Но воняло так, словно он с какой-то дури решил обнять и прижать к лицу свежепринесённую из химчистки дублёнку. Но, впрочем, этот запах, отвратительный сам по себе, вызвал приятные волнующие ассоциации, потому Андрей не стал больше медлить. Занюхавшись, он развалился на пуфе и посмотрел на потолок с космической росписью.       Вещество начало действовать почти молниеносно, видимо, из-за употреблённого раньше фена. Его накрыло неожиданно сильно и резко. Ощущение, больше всего похожее на чувство беспричинного и очень сильного восторга, взорвалось внутри фейерверком искр, бесчисленных, как звёзды нарисованных на потолке галактик. Его восхищала и эта неожиданно психоделичная квартира, и Инна, причём восхищала она решительно всем: и своей пригламуренной красотой, и тем, что все её красоты оказались совсем не такими идеальными, как на фотках, и тем, как эти красоты контрастировали с её грубоватой и простой манерой общения. Его восхищал заочно даже владелец квартиры. Конечно, чувака Андрей не знал, но сейчас чувствовал, что вкусы их сходны и они вполне могли бы быть хорошими приятелями. Ему очень захотелось поговорить, но почему-то показалось, что обо всём этом говорить ещё рановато.       — А хорошо, наверное, сейчас на Гоа, — сказал Андрей. По правде, он, помнивший южный отдых только по детским поездкам с родителями в Крым, слабовато представлял, каково на Гоа, но думал, что по-любому должно было быть получше, чем в Москве или в Питере.       — Да ну, там щас дожди льют, сто пудов, да и что там может быть хорошего — грязная Индия! — ответила девушка. — Сейчас и в Испании вполне себе неплохо. Тепло, ещё купаться можно. Ну и мужчины там не то что наши: улыбаются на улице, делают комплименты, ухаживают. Короче, активно себя ведут.       — Значит, ты хочешь, чтобы я активнее себя вёл? — спросил Андрей, резонно усматривая в последнем замечании Инны камень в свой огород. Теперь ему было странно, как он ещё мог гадать и сомневаться по поводу её намерений. Сейчас всё было кристально ясно, и планы девушки на вечер, словно крупными буквами были напечатаны в огромных зрачках её сверкающих, как звёзды, глаз.       — Ну, конечно. Что ты как маленький, знаешь же, эта фигня долго держать не будет, и кому потом всё это будет надо? — Инна широко улыбнулась, обнажив мелкие острые зубы. Ей было смешно, смешно было и Андрею, хотя шутка вышла до того грубой, что практически не являлась шуткой. Сейчас девушка внезапно напомнила ему Татьяну, хотя весь вечер казалось, что сестры вообще не похожи. — А впрочем, если надо что-то объяснять, значит, ничего не надо объяснять. Я танцевать хочу. Ну а ты… а ты — как хочешь.       Маленький пульт дистанционного управления неожиданно появился в её руке. Андрей подумал, что это какой-то современный аналог волшебной палочки, поскольку через секунду квартира изменилась до неузнаваемости. Свет погас, опять загорелись ультрафиолетовые лампы, засветились изображения на потолке и стене, музыка стала веселее и ощутимо громче. Кухня растворилась в темноте, а над барной стойкой зажглись неоновые огни, очерчивая стилизованные силуэты пальм. Реальность превзошла его недавние фантазии, Андрей почувствовал себя так, как будто они вдвоём очутились в каком-то маленьком клубе, и тут, по сравнению с ситуацией «вдвоём в купе», явно прибавилось опций.       Инна вышла на середину комнаты и стала танцевать так непринуждённо, словно она никуда и не уходила из того бара, где они познакомились. Хотя Андрей отметил, что сейчас девушка была совершенно не такой, как в начале вечера — нервной, резкой недовольной. Это был момент какого-то неожиданного психического слияния, он чувствовал, что она видит себя его глазами и любуется собой. Ведь он и правда любовался её движениями — расслабленными, плавными, словно струящимися в неоновом свете. Однако долго оставаться наблюдателем не было никакой возможности. Вещество бодрило и не давало расползаться в бесцельной эйфории, хотя Андрей поймал себя на странной фантазии, что ему захотелось разделиться в моменте, чтобы одновременно и действовать, и наблюдать со стороны. Но поскольку это было невыполнимо, он предпочёл действие и тоже пошёл танцевать.       Это была странная игра, но девушка без слов поняла его и подыграла. Вторая, улучшенная версия их знакомства. Андрей двигался к ней, словно пробираясь через толпу танцующих в баре. Инна окинула его взглядом оценивающим и одновременно соблазнительным. Он поймал ритм её движений. Это было совсем нетрудно, поскольку музыка пронизывала каждую клеточку его тела, и он просто не мог двигаться как-то иначе. Казалось, они могли бы целую вечность танцевать, словно двое инопланетян, отражаясь в черных зеркалах расширенных зрачков друг друга, лёгкие и прозрачные для музыки, света и кайфа. Могли бы, если бы не нетерпеливое желание большего. С каждым движением они были всё ближе и ближе друг к другу. Всё ещё танец или уже поцелуй и объятия? Андрей с облегчением почувствовал, как от офигительного ощущения прикосновения к коже и волосам Инны у него наконец-то насовсем вышибло из головы нудные мысли о том, что давненько не было секса. Как, впрочем, и вообще всякие мысли вместе с ними. Наконец-то ничего не мешало погрузиться в полноту ощущения. Единственное, что не очень нравилось ему, что для его прикосновений открыты были только лицо и шея Инны, всё остальное же скрывалось под платьем, которое тоже было весьма приятным на ощупь, однако не шло ни в какое сравнение с бархатной горячей кожей девушки. Андрей шарил по платью в поисках застёжки, он оно казалось абсолютно монолитным. И тут Инна шлёпнула его по руке, одновременно легонько оттолкнув от себя другой ладонью.       — Присядь на минутку, — выдохнула она, — я сейчас сама его сниму.       Андрей послушался, очарованный многообещающей интонацией Инны, и снова уселся в бескаркасном кресле, чувствуя, что этот незатейливый предмет мебели стал просто потрясающе мягким и удобным. Девушка же взялась обеими руками за подол платья и, танцуя, стала медленно приподнимать его, играя и дразня.       Андрей всегда считал, что фишка стриптиза не столько в движениях, которые достаточно однотипно и утрированно изображают страсть, сколько в соответствующем антураже и костюмах. Они создают настрой, ожидание, и зритель сам домысливает нужное, раззадоривая себя. Однако в этот момент он вынужден был изменить своё мнение, ведь на Инне было закрытое платье длиной ниже колена. Абсолютно будничное, в таком впору было бы в офис сходить, а не танцевать эротические танцы. Или вот колготки. Не зря все эротические костюмы по старинке включают в себя чулки, до этого вечера Андрей был уверен, что совершенно невозможно соблазнительно снять капроновые колготки. Но Инне не нужны были какие-то дополнительные сексуальные атрибуты. Она настолько сама была секс, что могла бы танцевать в бабушкином халате, и это всё равно было бы возбуждающе. «А показать я себя люблю», — вспомнил Андрей её слова. Да она не только любила это, но ещё и в совершенстве умела, и Андрей как заворожённый наблюдал за тем, как сначала платье, а потом колготки и бюстгальтер, отправились на пол. Лифчик был суперпушапом, и, к удовольствию Андрея, грудки, освобождённые от него, оказались маленькими, с аккуратными, задорно торчащими вверх сосками.       Инна сняла и трусики и, растянув резинку между большими пальцами, выстрелила ими в Андрея, как из рогатки. Он поймал сувенир, восторженно зааплодировал и поманил её к себе. Девушка приблизилась, нагнулась к нему, потянула за руки и сказала:       — Теперь ты давай.       — Что давай? — удивился Андрей, хотя, конечно, сразу понял, что она имела в виду.       — Танцуй и раздевайся. Или слабо?       — Нет, не слабо, — сказал Андрей, которого микс из употреблённых ими порошков начисто лишил стеснительности, — Вот только не уверен, что тебе понравится. Так круто, как у тебя, у меня всё равно не получится.       — А вот и не надо, как у меня, — улыбаясь, сказала Инна, — Если бы я этого хотела, станцевала бы перед зеркалом. Чё ты напрягаешься, ты же не знаешь, в конце концов, что меня заводит?       Андрей не стал возражать, поскольку музыка пульсировала в каждой клетке, а одежда давно уже казалась чертовски жаркой, неудобной и неуместной в этом моменте их полной открытости друг перед другом. В этом моменте, когда секс и наркотики вступили в реакцию и подверглись алхимической трансмутации, он танцевал легко, как ребёнок, в сознание которого ещё не проникла идея о своём возможном несовершенстве, или как Шива, в танце создающий всё таким, какое оно есть, поглощённый процессом и не напрягающийся над оценкой результата. Он больше не размышлял, совершают ли они с Инной равноценную сделку, а, не парясь, предлагал ей то, что у него было, не стесняясь показать товар лицом.       Говорят, что в молодости не стоит отказываться от приключений, чтобы потом было что вспомнить в старости. Но способны ли мы вспомнить самые яркие, самые задевающие нас за живое и волнующие чувства моменты из будничной серости и хандры? Предстанут ли перед нами наши переживания в виде галереи великолепных картин, в залах которой мы будем находить отраду зимним вечером своей жизни, или же они лишь яркими вспышками ослепят наш внутренний взор, оставляя в памяти что-то наподобие размытых и пересвеченных фотографий? Сможем ли мы найти слова, чтобы описать все оттенки ощущений, переполнявших наши органы чувств, все нюансы пережитых эмоций, выразить их полноту, силу и глубину, чтобы сохранить воспоминания о счастливых моментах жизни в качестве своеобразных мемуаров, написанных для самих себя внутри собственной головы? Сможет ли часть нашей личности, которую мы представляем в виде этого воображаемого писателя, последовать за нами в те моменты, когда мысли прекращаются и мы в полной тишине переживаем свой опыт и восторгаемся настоящей минутой? Или же всё, что мы сможем вспомнить, будет похоже на то, что мы могли бы рассказать приятелю в пьяной беседе: «Она выглядела так-то и так-то и делала то-то и то-то, кажется, я влюблён»?       Конечно же, сможем, даже если от пережитого нами не останется ни ярких и детальных картин, ни красивых слов. Ведь что иное, как не эти воспоминания, заставляют нас вновь набирать адреса интернет-магазинов и с трепетом ждать завершения транзакций по перечислению криптовалют. И если есть те, находит подобную форму существования памяти неприемлемой для себя, Андрей явно был не из их числа. Если бы его в чём-то смущало, то, как запомнится ему секс с Инной, он был бы человеком с совершенно другими приоритетами и иным жизненным опытом. Однако чёткие и подробные воспоминания давно не являлись для Андрея приоритетом. Относительно постоянства памяти он был вполне согласен с Сальвадором Дали. Память представлялась Андрею каким-то странным гаджетом вроде мягких часов с картины знаменитого испанца: возможно, эту фиговину удобно носить с собой и в кармане она не мешает, но при этом есть большие вопросы к тому, что она показывает.                     — А курить в постели твой приятель не запретил? — спросил Андрей.       — Нет, — ответила Инна, — там всё в тумбочке, возьми и мне тоже дай сигаретку. Ты же знаешь, тут только две вещи нельзя делать.       — Да, помню, — пошутил он, — хранить коммуналку и просрачивать наркотики.       Инна улыбнулась, словно умиляясь тому, что после всего, что между ними уже произошло, он всё ещё старается произвести на неё впечатление.       Андрей покопался в тумбочке. Первый ящик оказался набит презервативами, флакончиками смазок и какими-то странными футуристичными штуками, видимо, секс-игрушками. Во втором он обнаружил пепельницу, несколько зажигалок и пачку тонких сигарет.       Они курили, глядя, как серый утренний свет едва заметно сочится сквозь плотные шторы. Инна молчала, а вот Андрей понял, что как-то позорно размяк. Эта квартира казалась уменьшенной дорогой дизайнерской копией их коммуналки в Питере. Там они всё сделали сами: ребята смастерили кровати из паллет, развесили по стенам полотна с флуоресцентной печатью и притащили с мусорки старые бабушкины комоды, которые потом девчонки раскрасили психоделичными узорами. Атмосфера, однако, была такая же, и даже портрет Хофмана на стене у них в Питере был тот же самый, только меньшего формата и скромненько распечатанный на цветном принтере. Но эта атмосфера ничего бы не значила, если бы она не была выражением идей, в которые тогда верили он и его друзья. Свобода тела и свобода сознания, свобода выражения чувств, свободные отношения без притворства и лжи. Андрей был уверен, что неприятности, случившиеся впоследствии с ним и с этими милыми молодыми людьми, неопровержимо свидетельствовали о несостоятельности этих идей. Однако теперь он обнаружил, что, несмотря на их совершенную непригодность для жизни, эти идеи были по-прежнему ему дороги. И поэтому ему ещё больше захотелось откровенного общения, захотелось наконец-таки выбраться из кокона лжи, которым он так старательно себя окружал. В нём было безопасно, уютно, но, как оказалось, тесно.       — Инна, ты такая классная, — сказал он. — Мне бы не хотелось, чтобы наше общение начиналось с вранья, а так вышло, что я уже кое о чем тебе наврал. Я не совсем случайно познакомился с тобой, я знаю твою сестру и видел твою страницу ВКонтакте, поэтому я узнал тебя в баре. Более того, я предполагал, что ты туда пойдёшь, поэтому приехал, чтобы встретиться с тобой.       — Опа! Вот это новость! Так, значит, и про друзей ты мне тоже наврал? Мне с самого начала показалось, что в этой истории что-то не так, слишком удачно они не пришли. А почему было сразу не сказать, как есть?       — Не решился. Вдруг бы ты меня отшила? Мне очень нужно было с тобой поговорить.       — О моей драгоценной сестрице. Мы весь вечер проговорили именно о ней, — произнесла девушка, она нахмурилась, и по её лицу пробежала тень. — А сейчас с чего вдруг сейчас решил рассказать?       — Понял, что не хочу тебе врать…       — Да, я классная и всё такое, понятно, — прервала его Инна. — Однако у меня кое-что другое не складывается. Из того, что ты знаком с моей сестрой, представь себе, не следует автоматически, что ты мог видеть мою страницу ВКонтакте, скорее, наоборот. Я ведь не успела тебе сказать, что сейчас мы с Танькой не общаемся, и она вряд ли стала бы показывать тебе мою страницу. И меня нет у неё в друзьях, если что, так что можешь не ссылаться на это. Танькина паранойя доходит до того, что она заводит новый фейковый аккаунт где-то раз в месяц, ну и, конечно же, никогда не подтверждает, если кто-то отмечает её на фото.       — И не буду ссылаться. Её страницу я никогда и не видел, но хотел найти. Теперь я понимаю, почему у меня не получилось. Вместо этого я нашёл тебя, поскольку Татьяна как-то упоминала, что у неё есть старшая сестра, и назвала твоё имя.       — «Татьяна», — повторила за ним Инна. — Сестрёнка по-прежнему любит, чтобы её называли полным именем. Ну-ну.       Андрей промолчал. Девушка пристально смотрела на него. Она улыбалась. Казалось, ситуация не злит её, а скорее, кажется забавной.       — Ладно, — сказала девушка, — раз уж не любишь вранья, тогда честно выкладывай, что тебе так сильно надо от Таньки, что ты аж разыскал меня и весь вечер мозги компостировал?       — Я бы не стал так ставить вопрос — «что надо», мы знакомы всего ничего, просто хотел узнать её получше. У неё-то, сама понимаешь, многого не узнаешь. Она меня как насквозь видит, а я о ней практически ничего не знаю.       — Ну и нафига тебе это?       Андрей пожал плечами.       — Она мне нравится, но иногда я её вообще не понимаю. Я подумал, если б лучше её знал, знал бы как к ней подкатить. Ну и есть ли вообще у меня шанс, типа того, — Андрей и сам удивился, что сказал именно это. То ли с Инной он сейчас был честнее, чем с самим собой, то ли, напротив, это была ещё одна неловкая ложь, потому что правду про их с Татьяной общий сон Инна вряд ли восприняла бы.       Инна театрально закрыла лицо рукой. Из-под руки, впрочем, всё ещё была хорошо видна насмешливая улыбка.       — Ну капец, я удивляюсь с вас, мужиков! — всплеснула руками девушка. — «Как к ней подкатить?» И что ты хочешь, чтобы я тебе сказала?! Возьми вот такой-то кислоты и вот таких колёс, угости её в такой-то лунный день, и она твоя? — Инна с удовольствием сама засмеялась над своей шуткой. Но, отсмеявшись, она сказала: — Только не вздумай реально так делать.       — Как?       — Предлагать Таньке кислоту.       — Почему? — удивился Андрей.       — Да у неё совсем крышу сорвёт, оно тебе надо? Сестрица в этом смысле чересчур чувствительная, её даже от ешек глючит, да так, что мама не горюй.       — Как это, глючит? — ещё больше удивился Андрей. — Как в «Чёрном лебеде»? — эта сцена из фильма всегда казалась ему слишком оторванной фантазией сценариста, но других примеров галлюцинаций от экстази он не знал.       — Размечтался, пошляк. Откуда ж я знаю, что она видела? — сказала Инна. — Но с голосами разговаривала — это точно. От кислоты ей тогда вообще капец.       — И всё-таки я одного не понимаю, — сказал Андрей. — Ты говоришь, что твоя сестра на дух не переносит барыг, мне и самому так кажется, но при этом она встречается с барыгой.       — Чего? — Инна выглядела сильно и искренне удивлённой.       — Есть такой чувак, у него погоняло Джек, наверное, Женей зовут. Она рассказывала, что у них был секс, а теперь типа всё сложно, но они продолжают общаться. Не знаешь такого?       — Нет, я не знаю такого чувака и вообще удивлена, что Танька с кем-то встречается и при этом это не те готки-извращенки, про которых я уже упоминала. Но от неё чего угодно можно ожидать, она ж всё не может определиться, тёлки или чуваки. А с чего ты взял, что этот приятель — барыга? Она сама тебе сказала?       — Нет, она ничего такого не говорила, я почему-то сам так решил. С её слов — мутный какой-то чувак, появляется и исчезает, когда захочет, шифруется и всякое такое.       — Ну, это ещё ни о чём не говорит. Думаю, тебе просто показалось. Не могу представить, чтобы она с барыгой замутила. А вообще, тебе об этом не со мной надо было бы разговаривать, а с одной из этих её готских подруг. Они, думаю, куда больше в курсе актуальных новостей моей дорогой сестрицы, чем я. У меня в друзьях были пара штук ещё с тех времён, как я с Танькой курила. Как жаль, что ты их не нашёл, — по лицу Инны, впрочем, было видно, что жалость эта притворная, и девушка не собирается облегчить Андрею задачу и назвать имена или ники этих подруг. Андрей так до конца и не разобрался, как Инна восприняла его внезапную откровенность. Эйфоретик уже выветрился, и чувство полного взаимопонимания вместе с ним, теперь понять, что чувствует его новая знакомая было не так просто. Вроде бы Андрей не замечал явных признаков гнева или разочарования, но всё-таки ему казалось, что её шутки стали слишком уж едкими.       Инна докурила, раздавила окурок в пепельнице и выбралась из постели.       — Не знаю, как ты, но я сегодня на работу собираюсь. Причём с утра, — сообщила она, запахиваясь в маленький кружевной халатик, который, в общем-то, ничего не скрывал, — поэтому завтрак не предлагаю.       Андрей встал с кровати и стал одеваться, не без труда находя разбросанные по комнате вещи. Не стоило задерживаться, чтобы не портить впечатление от прекрасного вечера общением на унылом отходняке. К тому же он с ужасом сообразил, что суббота уже наступила, и это была та самая суббота, на которую у него назначена свадебная съёмка.       У дверей Андрей замешкался. Ему казалось, что уместно было бы обняться, или поцеловаться, или что-нибудь в этом роде, но он больше не чувствовал, что между ним и девушкой нет никаких преград, как это было вчера.       — Инна, я же не записал твой номер. Может, ещё это… — он хотел сказать «встретимся», но под её пристальным взглядом смог выдавить только, — созвонимся.       — Ты чё? Какой тебе номер? — искренне возмутилась девушка.       — Секс был плохой? — спросил он, окончательно обрушиваясь в пропасть. Надо было промолчать, но Андрей обнаружил, что за год отшельничества социальные навыки, похоже, были совершенно утрачены.       — Секс нормальный, — выдохнула Инна, — а вот сам ты — не очень. Я думаю, ты просто придурок, причём безобидный, но если ты ещё будешь сталкерить или ошиваться здесь, выспрашивать, вынюхивать что-нибудь, будешь общаться не со мной, а совсем с другими людьми, и тебе это общение явно придётся не по вкусу. С Танькой разбирайтесь сами. Что у вас там мутится-крутится, я знать не хочу. Но если я вдруг услышу, что с ней что-нибудь случилось, тебя найдут. По частям. В разных районах Москвы. И то, что найдут, никто уже опознать не сможет.       Угроза прозвучала отрезвляюще серьёзно. Инна нажала кнопку на пультике, в коридоре что-то пискнуло, и дверь со щелчком открылась, как в тачке. Андрей счёл за лучшее по-быстрому свалить.