***
Алфео был сыном французского пожарного и итальянской девушки, бывшей биатлонистки, но на момент 1993 года занимавшейся «индивидуальным предпринимательством». Проще — она была проституткой, которая, будучи беременной, через долги угодила в рабство (в конце 20, черт возьми, века) и попала в Северную Корею, где через шесть месяцев родила премиленького дитятю, которого «господа» общим голосованием решили вырастить на органы. Мать, к счастью, была дамой «хорошей закалки», а когда через три года датский принц неудачно упал на «оставленный кем-то ножик» и лишился селезенки, подняла бунт и умудрилась выбраться из страны. Как мальчик попал в типичное гетто, расположенное на куличиках Соединенных Штатов, история умалчивает, однако через год его мать, оставшись безымянной героиней, умерла в адских муках, пытаясь содрать с себя остатки тонкой, пожелтевшей кожи. Местный священник, Карлос Тристэ, оказавшийся ниндзя в N-ном колене взял четырехлетнего, страдающего СДВГ парня к себе и воспитал то, что сейчас сидело рядом с Бельфегором. — Шишиши, ты похож на самурая, — Фиерс ухмыльнулся и отвернулся от Варийского Урагана: тот его особо не волновал. Седые волосы Тристэ были подстрижены «под горшок», на манер священников далекого Средневековья. Только лысины не хватает. Темно-синяя юката с японскими шароварами… В Японии к традиционной одежде относились нормально, в Ванголе он вообще терялся среди местного контраста, а вот в Швеции его арестовали. Даже для Принца, чей рост позволял смотреть на всех аки Зевс на червей, Алфео был невообразимо высоким — два двадцать три. И он все еще рос, хотя и помаленьку. Нацепив наушники, варийцы пытались разобрать голос Хаято среди сотен помех, попутно переводя шифруемые Ураганом слова. За окном расстилалось, отражая в себе голубизну потемневшего неба, зеленое поле; спичками еще казались далекие, недосягаемые токийские небоскребы; воздух будто зарядили электричеством, и пассажиры вздрагивали, слыша легкие раскаты грома. — Шишиши, — Принц обернулся к попутчику и прошептал, — поджог, но это, — он поднес палец к губам, — в са~амом крайнем случае. Алфео кивнул и вытащил наушники. — Я скажу Токийскому Отделению подготовиться, — прошелестел он и за секунду набрал сообщение.***
Всех погибших сотрудников Вонголы вне зависимости от статуса хоронили на специальном кладбище в Кальяри — богом забытом месте. Луссурия вырвал пучок сорняка и кинул за ограду. На безымянной могиле Скуало, хоть тот и не любил цветы, пузырчатыми гроздями росла пурпурная и красная гвоздика, выращенная стараниями варийского Солнца и, как ни странно, Урагана. Здесь сорнякам не место. Пройдя мимо стройного ряда идеально белых надгробий, Луссурия вышел к небольшому, добротно сделанному домику «следящего за могилами» — старика Ферра. — Что, уже подыскиваешь место? — хрипло спросил седой мешок костей. Этот длинный, в меру упитанный гвоздь был одет в темно-серую, длинную мантию «волшебника», служившей ему всем, начиная с одежды и заканчивая покрывалом для пикника. — Не ваше дело, о старче! — хмыкнул вариец и засмеялся, — но можешь уже начинать, — сказал он, погодя, — склеп для Десятого уже готов, не так ли? — Поверьте, и для вас уже яма вырыта, — старик пригладил свою бороду, — да для всех… Вас… Давно… Луссурия пожал плечами и обернулся: тысячи белых камней, даже спустя три сотни лет казались только что поставленными; идеальные, вымеренные по линеечке клеточки могил безымянных убийц десятка поколений были навечно прикреплены к этой земле. Безымянные… — Скажи, старик, ты помнишь каждого? — Разумеется. — А когда подохнешь? Ты бы хоть записал их… Ферра приподнял голову и посмотрел на Солнце из-под пушных валиков белесых бровей: — Мои внуки… — старик прищурился, — дети той японской ramo, ты знаешь их, — мужчина прохрипел что-то еще и отвернулся, — они помнят каждую могилу, знают каждого в лицо. — Романо и Венициано? — Луссурия улыбнулся: история была известная — сын старика Ферро, «Фабрика», как его прозвали позже, гуляя по свету, разгулялся так, что нагулял себе с дюжину детей. От одной японской девушки, как позже выяснилось школьницы, и, как выяснилось еще позже, отаку, у него родилась двойня. Старший, Романо, страдал гипертимезией, а младший, Венициано, обладал фотографической памятью. Сейчас оба мальчика, еще учась в седьмом классе, работали в архивах Вонголы. — Если я запишу их имена… Меня убьют, не так ли? — Но ты ведь жив? — Для Вонголы память превыше всего. Еще мой прадед это понял. — Твой пра-пра-пра-пра-пра-прадед? Он был обычным секретарем. — Он умел воспользоваться ситуацией. — Хах, — Солнце закутался посильнее в свой пернатый плащ и пошел к машине: дел еще хватало, хотя у могилы бывшего Дождя он провел от силы минут двадцать. Скуало захлебнулся собственной кровью, сочащейся из простреленного горла, во время мелкой стычки в Чикаго три года назад. Тогда же Фран потерял обе ступни.