Да здравствует школа!

Стекло треснуло и аккуратно рассыпалось в пыль. Савада прикрыл глаза: дым и гарь ожидаемо устремились наружу, он чувствовал, как все больше распалялась комната. С тихим гулом от куда-то справа вынырнул квадрокоптер: тонко свистели крутящиеся лопасти и ревел винт, рычали моторы и противно гундосили мелкие детали, создавая грубую какофонию. Кёя сидел у пульта, отдавая команды воздушной машине: вертолет накренился, четырмя фермами отдаляясь от здания и, напротив, приближаясь пассажирской кабиной к окну. Оставив управление на автопилота, Хибари резким движением раскрыл дверь протягивая Миуре руку — она сразу же спустилась; за ней прыгнул Сасагава с чьим-то истыканным телом, потом им кинули руку в целлофановом пакете. Хранитель встал на накрененное тело вертолета и, согнувшись, чтобы не задеть головой лопасть, перепрыгнул в зал. Почти одновременно с ним, только в обратном направлении, прыгнул Рафаэль Сакрэ. — Ну и что Ваша хваленая интуиция?! — беззвучно открывая рот, Кёя стремительно приближался к Саваде: тот сидел на обгорелом кресле, прижимая платок к носу; рядом, схватив Тсунаеши за ногу, с разбитым лицом лежал какой-то идиот, в котором Хибари с удовольствием узнал президента студсовета: он всегда воевал с ГДК. Что тот мычал, Облако не понял и понять не хотел, но придется его четвертовать, дабы ноги его тэнно не хватала всякая шваль. — Это не планировалось, — так же беззвучно ответил Савада и хмуро уставился на лопочущего у его ног одноклассника, — Чанхель этого не планировал, — он кивнул на приволоченный с другого конца зала труп, уложенный по стойке «смирно». Кёя недовольно скривился и уныло закатил глаза, когда в зале раздался женский плач. Стереотип о том, что женщин надо жалеть-лелеять-уважать разрушился с самым приходом в мафию и только утвердился, после того, как его жена загуляла ребенка: бастрючка родилась такой же рыжей, как и ее папаша — обычный веснушчатый рядовой с поместью пламени неба и грозы. Новорожденную отправили в Японию: ребенок не обязан отвечать за своих родителей. Родители отвечают сами за себя. Не смертью, конечно, но в долгосрочной перспективе… — Кёя! Хранитель вздрогнул и обернулся к тэнно. — Этого, — Тсуна кивнул на вздувшийся труп Чанхеля, — и этого, — он стукнул металлическим каблуком по затылку президента, от чего последний стушевался и растекся по полу, — берем собой, — скрестив ноги, он взглянул на пылающий зал и, покачав головой, подозвал хранителей Урагана и Дождя, — Гокудера, организуй Варию, а ты, — к Ямамото Такеши, — проследи за операцией и Мукуро, — он повернулся к Хибари, — высадишь их дома, и предупредите Маман и Ламбо… Кёя, потом летишь сюда. Хранители быстро скооперировались, за секунду оторвали стонущего президента от пола, уволокли Чанхеля, и, как только Сасагава вылез из вертолета, улетели. — Старщий брат, вызови «Веселых братцев», они должны быть на базе — там кто-то почил дня два назад, — Савада достал коробочку и, крутанув ее в руках, вызвал Натса. Пожар надо было тушить, а львенка — кормить. Нет худа без добра. Сасагава достал телефон и мысленно усмехнулся: В Вонголе вообще были нормальные люди? Вряд ли — пламя давит на мозг так, что всякие Билли Миллиганы, Нэши и Ван Гоги сереют на фоне самого обычного рядового Вонголы. А если не давать пламени выхода на протяжении всей жизни? Был у Сергея один такой экземпляр. В подвале валяется и сношается с эльфами. А Мукуро? Он его диагноз за распечатку из Википедии принял. Он долгое время… смел… себя считать единственным вменяемым… Наивный, тут Эстранео его только подкрутило на скорейшую шизофрению в запущенном виде. — Добрый день, Каин? На той стороне что-то зазвенело, и через секунду Рехэй услышал хриплый голос: — Это Авель, где труп? «Веселые братцы» были патологоанатами семьи Вонгола последние лет пятнадцать. На деле это были дядя и племянник, как ни странно, одногодки, друг в друге души не чаяли. Дядя, Авель, был низкорослым мужичком, почти карликом с маниакальной тягой ко всему уродливому. Каином был его племянник — тонкий и тщедушный парень-недосуицидник, у которого просыпался материнской инстинкт каждый раз при виде трупа. Луссурия был «мамочкой Варии», Каин был «мамочкой морга». — Дом три, строение пять. Этаж двадцать первый, вторая дверь налево, зал… — Сасагава задумался, наблюдая за поедающим огонь Натсом, — сгорел. — Пирожки? — кажется, у собеседника поднялось настроение, — сколько? — От пятидесяти до шестидесяти пяти, — на том конце свистнули, — но точную цифру сказать не могу… Был взрыв… — По копытца? Это все упрощает, то паче… — Сасагава услышал шелест страниц, — у всех набор полный, перебьются, а на хляков — поезд! Экспериментики все их, понимаете. — Нет, но… — он перешел на шепот, — босс тут, — Рехэй взглянул на Саваду — тот лениво пинал трупы, проверяя на реакцию, — Поторопитесь. Авель хмыкнул и, попрощавшись, отключился.

***

Юсаки Этокава был сыном Каору — сестры Наны и поэтому, технически, не являлся Наследником, хотя и его, подозревая Емитсу в подмене, когда-то проверял на наличие пламени Девятый. Впрочем, он оказался самым обычным человеком. Он был на год старше Тсуны, если точнее, на семь месяцев, и родился недоношенным — Каору умерла, провалившись в канализацию, головой вниз. Это была чистейшей воды случайность — муж в командировке, растущие запросы организма, закончившийся салат в холодильнике, незакрытый люк, труба, которую мэр «вдруг!» решил починить, прошедший дождь и склизкая, грязная лужа в ненужном месте. Вонгола перепроверила все раз десять — подозревали, что покушение планировалось на Нану (а такое быть могло, ибо Ёмитсу любил свою жену без памяти и ее компанию предпочитал любой мафиозной встрече, а Каору с Наной всегда косили друг под друга). У мальчика было счастливое детство — отец растил его вместе со своей сестрой-подростком, веселыми и интересными бабушкой и дедушкой, ставшими для него полноценной семьей. Тетя вообще в нем души не чаяла и часто брала его с собой в кино или, скажем, в кафе, а однажды они катались на самом настоящем воздушном шаре! Прямо как в его любимых мультиках про пиратов и принцессу-русалку! Старший Этокава не сильно дружил с Наной, и потому до школы Юсаки вообще не подозревал о двоюродном брате. Они попали в один класс и сразу подружились: где-то на задворках сознания они чувствовали родственную душу и неосознанно симпатизировали друг-другу. Всю младшую школу дети провели вместе: играли, учились, в меру шалили. В пятом классе Юсаки попал в хоккейную команду, а Савада в самом начале года сломал лодыжку, на полтора месяца загремев в больницу и безбожно отстав от школьной программы. К сожалению, Япония была одной из тех стран, где время догнать программу отстающим ученикам предоставляется только летом. Но к тому времени у Савады уже выработалось хроническое отвращение к учебе. Они создали «дневник себя» — это была тетрадь, которую они поочередно заполняли через день: Тсунаеши заполнял все правые страницы, а Юсаки — левые. Ежедневно они совали тетрадку друг другу в шкафчик для обуви. Наверное, их ненавязчивая дружба длилась бы вечно, но приехал Реборн и переписка прервалась, возобновляясь от силы раз-два в месяц. Тсунаеши закрывался все больше: он не хотел врать другу, он привык полностью ему доверять; Юсаки не настаивал, и Савада был ему безмерно благодарен. Ребята отдалились друг от друга и к концу школы почти перестали общаться. Последний раз они виделись год назад, когда Савада скрывался в Японии от охотящейся на него семьи: Юсаки поступил в юридический и продолжал успешно играть в хоккей. Шамалу и Сергею конкретно Юсаки был не нужен. Им был нужен его мозг, свежий, желательно. Ну, можно было, конечно, и живчика — никто не возражал, но труп спокойнее. Велись исследования: изучали отвечающие за пламя отделы мозга и, если среди рядовых и офицеров находились люди с родственниками без пламени, то владельцев пламени Неба вообще было не густо, а тут: сюрприз; мало того, что родственник очень близкий, без пламени, так ведь еще и ровесник. В тот день в Итальянском научном корпусе под горой в Салерно, недалеко от Неаполя, славно напился Шамал, сидя в кампании сонного Сергея, плавающего в физ растворе старика, который на деле был Верде, и трех сотен недоразвитых эмбрионов-клонов, которые на деле все были тоже Верде. Из-за препарата его тело росло по десять сантиметров в месяц, а его кожа ежедневно сбрасывала слоев -цать. Ученый, однако, умирать не собирался и за три года, совместно с учеными со всего мира, создал, по сути, идеальную среду для человеческого эмбриона. Однако, зародыши умирали сотнями и редко когда за день выживал хотя бы один клон. Через три месяца успешно развивались двадцать четыре клона. В других странах дело шло веселее: например, в Бутане, в пригороде Паро через три месяца успешно развивались сто пятнадцать зародышей из двухсот. Впрочем, они имели дело не с состарившимся в три года двухсотлетним малышом-аркоболено, а с молодым и здоровым савантом.