1
Кэйтлин в нерешительности стояла у входной двери в апартаменты Лайнуса уже без малого две минуты, сминая в пальцах насквозь мокрую ткань плаща. С потемневших от влаги рыжих волос, щекоча шею, стекала холодная вода — нью-йоркская осень всю последнюю неделю радовала беспросветными ливнями, однако сегодня утром случилось то, что заставило Кэйтлин выбежать на улицу без зонта. Обычно Кэйтлин не включала телевизор за своим послеполуденным завтраком, быстро прожевывая сэндвич или омлет, чтобы, если у Бена не было для нее работы, что случалось все чаще, поскорее вернуться к оставленной книге или отправиться в клуб или бар, но сегодня она проснулась слишком рано и торопиться никуда не хотелось. Щелкнув пультом наугад, Кэйтлин попала на местные новости, и сонливость исчезла в тот же миг. Большой пожар случился в доме, в котором она жила в младенчестве, пламя охватило и ее этаж. Точнее, его этаж. В том доме, она это знала наверняка, все еще жил Кевин Райт. Забыв о предосторожности, Кэйтлин набрала телефон Кевина, послышались долгие гудки, затем голос. Женский. Кажется, это ответила его новая жена, Кэйти не помнила имени. — Он жив? — выпалила Кэйтлин. — Да, но в тяжелом состоянии. Кто это? Кэйтлин закусила нижнюю губу. Если не назваться — Кэт так и не узнает, может ли она чем-то помочь. Однако, если телефон на прослушке… — Кэйтлин. На другой стороне послышалось продолжительное молчание. За окном лил дождь. Кэйтлин закрыла глаза и стала считать секунды бесконечной тишины, слышимой из телефонной трубки, и шипения дождя, скоро ей стало казаться, что это телефон шипит на нее: «Предатель… предатель… предатель…». Кэйтлин часто поморгала и открыла глаза, в тот же миг в трубке послышалась возня и всхлипы. — Что за дурацкий розыгрыш? — Это я, — раздраженно выпалила Кэйтлин. — Так я могу помочь? — Д-да. — Ну? — поторопила Кэйтлин и насмешливо добавила: — Уже почти три минуты набежало, как-никак. — У нас проблемы со страховкой. Нужны деньги, — перестав всхлипывать, сказала миссис Райт. — Двадцать тысяч. — Достану. Кэйтлин отключила телефон. У нее не было ни счета, ни хоть мало-мальски приличной наличности — Бен сам снимал ей жилье и выдавал лишь небольшие карманные на ее маленькие девчачьи прихоти, и Кэйтлин ничего не оставалось, как обратиться к нему напрямую. Набравшись смелости, Кэйтлин поднесла сжатые в кулак пальцы к двери, но та вдруг резко распахнулась, заставив Кэт смущенно замереть на месте. На пороге, сложив руки на груди, стоял Бен. Он смотрел на нее как всегда с легкой насмешкой и вместе с тем изучающе. Кэйтлин почувствовала, как кровь притекает к застуженным щекам, колкими иглами обжигая их, и опустила взгляд, едва сдержавшись, чтобы не выругаться. — Весь пол зальешь, — вместо приветствия, с досадой заметил Бен. — Входи. Кэйтлин прошаркала за ним в квартиру, подтянув за собой дверь. Ее встретил холодный полумрак — она, еще поднимаясь, заметила, что во всем здании отключили свет. Это не слишком волновало ее — им не в первой было говорить на серьезные темы в темноте. Бен прошел в комнату и сел на незаправленную кровать — погода и правда была сегодня на редкость сонливая, даже таким утренним пташкам, как Бен, в такие дни, вероятно, подъем дается нелегко, а может, он просто читал или работал всю ночь и решил дать себе небольшой выходной. Так или иначе, условия для этого разговора с каждым мгновением казались Кэйтлин все более неподходящими. Она растерянно шмыгнула носом и прошлепала мокрыми кроссовками к окну, как всегда уставившись вдаль, чтобы найти подходящие слова, словно они были написаны где-то там, в сером тяжелом небе. — Давно отключили свет? — Не знаю. Кэйтлин прикусила и без того уже треснувшую и обветренную губу и задумчиво пожевала ее — на то, что Бен мог видеть новости, надеяться теперь не приходилось, и она не знала, как начать разговор. Он не торопил ее, не интересовался, какого черта она притащилась сюда в мокрых грязных кроссовках, подпитывая в ней надежду, что еще есть шанс получить желаемое. Она привыкла просить и даже требовать у людей что угодно, кроме денег. И тот человек, ради которого она готова пойти на этот шаг, в свое время дал ей то, что она просила. После смерти матери, Кэйти перешла под опекунство того, кто значился в графе «отец», хоть Кевин и не хотел этого. Но она пообещала не докучать ему, зарабатывать деньги самостоятельно и не попадаться лишний раз на глаза. И он взял на себя такую ответственность. Кэйтлин избежала приюта и пошла по выбранной, кривой дорожке. Кевин стал одним из звеньев цепи, приведшей ее к той жизни, какой она жила сейчас. И было в этой жизни то, за что Кэйтлин была благодарна каждому из этой цепочки. — В общем, — Кэйтлин вздохнула и развернулась к Лайнусу, — мне нужны деньги. — И сколько? — Двадцать тысяч. — Зачем? — Бен вопросительно поднял бровь. — Есть один человек из моего прошлого, которому необходима помощь. Его дом сгорел, и ему самому здорово досталось, но что-то не сошлось со страховкой. — Не повезло. Но это не объясняет, зачем ты пришла ко мне. Кэйтлин вздрогнула от этих слов. Она никогда не расценивала Лайнуса, как источник денег, хотя он был им последние полгода, но теперь Кэйтлин остро почувствовала, что зависит от него, и дело здесь было уже не только в эмоциональной привязанности. — Брось, для тебя это не деньги. — Что ты знаешь о деньгах, которыми я располагаю? — спокойно спросил Бен. Он встал и подошел к ней. — Ничего, — раздраженно ответила Кэйтлин. — Кроме того, что у тебя их с избытком. — Это кровавые деньги. Деньги, полученные нами при захвате Дхармы. Это не благотворительный фонд, Кэйтлин. Они для наших нужд. — Вот только я не вхожу в ваши ряды, да? И не могу просить о такой сумме. Довольствуйся тем, что дают, это ты мне хочешь сказать, да? — Кэйтлин смахнула со лба мокрую прядь и посмотрела Бену в глаза, он ответил ей, как часто это бывало и прежде, бесстрастным, холодным взглядом, и было сложно сказать, чувствует ли он сейчас хоть что-то. — Зря я пришла. Бен промолчал, продолжая смотреть на нее, теперь Кэйтлин заметила в его взгляде что-то новое. Он рассматривал ее. Кэйтлин стиснула зубы и вернулась к окну, опершись о подоконник. — Ты связалась с кем-то из старых знакомых? — наконец подал голос Бен. Кэйтлин звонко рассмеялась и, нервно побарабанив пальцами по подоконнику, обернулась. — Когда мы ужинаем в дорогом ресторане, тебя отчего-то не заботит ни финансовый вопрос, ни то, что мы у всех на виду. Так почему же, черт возьми, ты не хочешь мне помочь на самом деле? Зная, что я и без того тебе буду всю жизнь должна, и зная, что… — Кэйтлин осеклась и усмехнулась. — И зная что? — Ты все знаешь, — устало вздохнула Кэйтлин. — Бьюсь об заклад, знаешь даже для кого мне нужны эти деньги и какую роль этот человек сыграл в моей жизни. А вот я понятия не имею, что тебе нужно взамен. И, пожалуй, не стану это выяснять. Кэйтлин улыбнулась и прошагала к двери, оставляя новые мокрые следы, задержавшись в проеме, ее вдруг осенило — они все это время были в спальне, хотя могли поговорить и в соседней комнате. Кэйти бегло оглядела грязные лужицы воды, незаправленную постель и столкнулась взглядом с Беном, он посмотрел на нее внимательно, словно в попытке считать мысли. — А может, оно и к лучшему, м? — широко ухмыльнулась Кэйтлин, затем развернулась и вышла из квартиры. Едва она закрыла дверь, за спиной послышался щелчок закрываемого замка.2
Кэйтлин стояла с охапкой орхидей у могилы матери. Лил дождь, а от ледяного ветра ныли скулы — и самые свежие цветы за пару дней испортятся на такой погоде. Где-то вдалеке небо слегка разъяснилось, Кэйтлин видела косые, бледные лучи, пролезающие из-под туч. Но это не имело никакого отношения к ней — над Кэйтлин продолжал лить дождь. Она оторвала взгляд от неба и положила цветы возле ровного прямоугольника безликой могилы. От орхидей еще шел тонкий аромат, усиливаемый дождем, но уже скоро он сменится смрадом гниения. Кэйтлин поежилась, она принесла несколько цветочных трупов и положила их туда, где покоится труп человеческий — до чего абсурдно. Она пришла сюда, на могилу давно умершего человека только потому, что сегодня умер человек с той же фамилией. Пришла, чтобы сказать об этом тому, кто все равно больше никогда ее не услышит. Все это тоже казалось чертовски абсурдным. — Кевин умер. От ожогов, кажется, — Кэйтлин сказала это неуверенно и нервно. Холодный ветер пробрался под плащ, и Кэйтлин обхватила себя руками — она снова не взяла зонт, но сегодня для того, чтобы чувствовать себя хоть сколь-нибудь живой. — Не думаю, что его спасли бы те двадцать тысяч, но… Так много смертей за последнее время. И я… Кэйтлин хрипло рассмеялась. Она не верила в загробную жизнь, твердо знала — ее сейчас никто не слышит, потому что слышать некому. Но страшнее была мысль о том, что если бы ее и слышали, если бы мать слышала — Кэйтлин осталась непонятой. — Я чувствую себя виноватой, но все больше вязну в этом, — Кэйтлин скрипнула зубами, сдерживая ругательство, — и мне бы сейчас действительно пригодились родительские наставления, совет. Но вы все мертвы. В глазах защипало, Кэйти до боли сжала кулаки, чтобы не расплакаться, хотя сейчас было лучшее для того время — дождь бы скрыл ее слезы от и без того слепых каменных плит. — Я все делаю неправильно, и это причиняет мне боль, но остановиться не могу. Есть в этом что-то, от чего не так просто отказаться. Я не могу найти этому ни оправдания, ни даже названия. И это что-то словно говорит мне: «Время еще не пришло, ты искупишь все это потом». Наверное, это банальная трусость, а вовсе не некое мистическое откровение. Я не знаю. Потому что никогда не была так правдива, как ты, и не способна отличить собственную ложь. Ее всегда удивлял непростой выбор матери — открыть мужу глаза на измену, признать, что ребенок от другого мужчины, и, отказавшись от счастливой жизни среднего класса, той жизни, ради которой она когда-то покинула родную страну, гордо уйти навстречу изматывающему бесконечной работой в попытке заработать на кров и хлеб существованию. Это казалось Кэйтлин глупостью, достойной восхищения. Кэйтлин закашлялась — пора было возвращаться, но она продолжала стоять, нервно теребя край плаща. Осталось лишь одно, чем Кэйтлин хотела поделиться, и это была единственная вещь, которую, Кэйтлин была уверена, мать бы поняла. — А еще я на грани того, чтобы совершить очередную ошибку. Думаю, знакомую тебе слишком хорошо. — Кэйтлин сгребла пятерней мокрые волосы и стянула. — В конечном счете, это, наверное, всегда мужчины. — Кэйтлин с шумом выдохнула и, кивнув на прощание немому надгробью, развернулась и пошла к остановке. Дождь прекратился.3
Время шло к полуночи, и надежда на то, что Бен примет приглашение и придет, исчезала подобно тающей в ладони Кэйтлин льдинки из бокала с виски. Она не назвала причины, не сказала вообще ничего конкретного, просто написала: «Приходи». Казалось, тяжелая пустота ожидания заполнила собой комнату, пропитала воздух, комом осела в легких, и Кэйтлин даже подумалось, что бокал с виски теперь наполовину полон этой тягучей пустотой. Кэйтлин ничего не хотела от Бена, у нее не было к нему претензий, она не собиралась возлагать на него вину за смерть Кевина. Она лишь остро чувствовала необходимость увидеть его сегодня. Эта необходимость была настолько всеохватывающей, что полностью отнимала силы, оставляя лишь маску безразличия. Кэйтлин взяла новую льдинку и вновь расплавила ее в ладони, было что-то завораживающее в губительном тепле рук. Бен вошел в незапертую дверь, не постучавшись, словно знал наперед, что Кэйтлин пренебрежет элементарными правилами безопасности, полностью поддавшись упадническому настроению. Он молча подошел к ней и отобрал недопитый бокал. Кэйтлин, повинуясь секундному импульсу, схватила его за руку. Бокал со звоном разлетелся о пол, разрезав тишину. Кэйтлин переплела пальцы с пальцами Лайнуса: его рука была теплой, почти горячей. — У убийц очень теплые руки. — Кэйтлин улыбнулась и разжала пальцы. — В отличие от их жертв. — Очень ценное замечание, Кэйтлин, — усмехнулся Бен, он ощутимо расслабился, после того, как она ослабила хватку. — У тебя что-то важное? — А что для тебя «важное»? — Все дурачишься, — с легкой досадой проронил Бен. Он отошел подальше от стеклянного крошева и от ее рук, Кэйтлин с довольной улыбкой следила за ним взглядом. В комнате, несмотря на выключенную лампу, было достаточно светло от цветных огней города, просачивающихся через единственное окно, а может, она просто привыкла к темноте. — И что за привычка сидеть в темноте, — словно услышав ее мысли, проворчал Бен. — Он щелкнул выключателем, и Кэйтлин с тихим стоном прикрыла глаза. — На кой-черт тебе свет? — раздраженно проговорила Кэйтлин, вставая с кресла. — Полюбоваться на мои синие мешки от бессонной ночи вкупе с раскрасневшимся от виски и слез лицом? — Ничего нового. Так зачем ты меня позвала? — Не знаю, — честно призналась Кэйтлин. — Это так же лишено смысла, как и мой прошлый визит к тебе. — Неужели снова нужны деньги? — насмешливо спросил Бен. Кэйтлин гневно посмотрела на него, но смолчала, не видя смысла объяснять, что Кевин мертв, ведь если Лайнусу было плевать на него вчера, едва ли что-то изменилось сегодня. — Этот город на тебя плохо влияет, а я вынужден пока быть здесь и лично вести наблюдение за одним человеком, — наконец смягчился Бен. — Ты можешь пока уехать. — Нет, — отрезала Кэйтлин. — От себя ведь не убежать. Так что не нужно меня снова подталкивать к одиночеству, неужели ты сам не знаешь, что оно все только обостряет? Бен стоял к ней в профиль, разглядывая содержимое маленькой книжной полки. Кэйтлин всматривалась в его лицо, в надежде найти хотя бы отголоски переживаний, но он как всегда был спокоен. — Руки-то теплые, но вот душа у тебя холодная, — еле слышно пробормотала Кэйтлин. — Возможно. Потому — уезжай, — кивнул Бен и, не прощаясь, вышел из квартиры.4
Ночь казалась бесконечной. Кэйтлин сидела, словно в оцепенении, на заправленной кровати и прокручивала в голове бесчисленные сцены прошлого, все больше убеждаясь в никчемности всего происходящего. Ей было не за что уцепиться, все утекало, как сквозь пальцы вода — не ухватишь. Кэйтлин стало невыразимо страшно от этой зыбкости — в жизни вдруг с предельной четкостью не обнаружилось ни одной постоянной. Кэйтлин смаковала эту мысль так, словно она наткнулась на нее впервые. Что будет завтра? Будет ли завтра? И есть ли в этом завтра вообще смысл? Но как всякому живому существу, ей, по истечении времени, стала ненавистна боль неопределенности и захотелось избавиться от нее, вновь почувствовать почву под ногами. В голову лезли самые сумасшедшие мысли и, повинуясь одной из них, руки Кэйтлин сами полезли в нижний ящик комода, там, зарытый среди одежды, лежал заветный артефакт прошлого — однажды, по инерции взятый телефон от милого блондина из закусочной. Он был человеком Лайнуса, он следил за ней по работе. Но только по работе ли? Кэйтлин уловила в прощальном взгляде то, чего ей так отчаянно не хватало — надежду. Отбросив сомнения, Кэйтлин включила телефон и поставила на зарядку. Прошло пять долгих минут. — Это смешно, — пробормотала Кэйтлин и потянулась к телефону, чтобы выключить его обратно. Телефон тут же отчаянно завибрировал, съезжая с края тумбочки. В желудке похолодело. Телефон был отключен больше полугода, и Кэйтлин была удивлена, что сим-карту за это время не заблокировали. Кэйтлин уставилась на незнакомый номер и, сделав над собой усилие, открыла крышку и прижала телефон к уху. — Д-да? — едва слышно проронила она. — Здравствуй, Кэйтлин, — ответил на другом конце мужской голос. — У тебя все хорошо? — Кажется, да. А кто это? — Меня зовут Рейли. — Это мне ни о чем не говорит, — осторожно заметила Кэйтлин. — Это ты следил за мной тогда, в закусочной. — Да, но я больше не занимаюсь подобным. — Как так вышло, что ты позвонил спустя минуты после того, как я включила телефон? — Я сказал, что больше не занимаюсь слежкой, это верно, но пару трюков продолжал использовать, в надежде однажды услышать, а лучше увидеть понравившуюся девушку. — Кэйтлин почувствовала тепло в голосе Рейли. — Наверное, мне стоит повесить трубку, — усмехнулась Кэйтлин. После месяцев недомолвок с Лайнусом, ей очень импонировала манера общения Рейли, хотя в правдивость его слов она не верила. — Не думаю, что ты этого хочешь. Кажется, тебе совсем паршиво и одиноко, раз решилась созвониться со следившим за тобой много месяцев мужчиной. Кэйтлин усмехнулась и устроилась на кровати поудобнее, готовясь растворить одиночество в долгом ночном разговоре с незнакомцем, готовясь сделать первый шаг к своей очаровательной ошибке.